Ничтожество

Он вздрогнул и все-таки поднял глаза, когда по щеке хлестнули: в этот раз это была женщина, как он понял по черному кружевному платью. Потом поднял полуслепой невидящий взгляд еще выше: Беллатриса. Конечно же, кто еще. Она поманила его рукой, и он подобрался ближе, почти не разгибая спины. Сел рядом со стулом. На удивление, в этот раз она не собиралась вымещать на нем злость и раздражение. Наоборот, запустила в выцветшие до белизны волосы руку, больно дергая, делая попытку расчесать их. Может быть, помнила, какими идеально приглаженными они были раньше. Потом коснулась небритой щеки и извлекла взмахом палочки опасную бритву. Раньше он испугался бы, сейчас было все равно. Лезвие коснулось лица, но действовала она умело, да и острие казалось слишком тупым, чтобы оцарапать всерьез. "Первый раз, когда о тебе кто-то всерьез позаботился с момента смерти Нарси, верно?" — Какая прелестная картинка, — раздался холодный голос Лестрейнджа-младшего. — Решила поухаживать за нашей ручной зверюшкой? Люциус ощутил, что по спине прошел холод от этих слов: Рабастан мог привязаться, мог превратить любой косой взгляд в череду пыток, но сейчас, по-видимому, быстро ушел. Лицо Беллс казалось деловито-сосредоточенным на придании его коже гладкости. Это была бы милая, почти семейная картина, если не учитывать надетого на него ошейника, магических пут, наложенных Волдемортом, из-за которых нельзя было согнуться, того, что он почти ослеп от горя и едва видел, и еще того, что Беллс была женой темного лорда, а не его, Люциуса. Наконец она отпихнула его. Бритва исчезла, трансфигурируясь опять в подвеску на ее браслете. — Иди, сполоснись. Когда он вернулся, вынесла вердикт: — Неаккуратно, конечно. — Ничего, — пробормотал он, так и не смея поднять глаз. — Лучше бы у меня и самого не вышло, мадам. — Да? Ты что, правда ничего не видишь? — Вдалеке почти ничего, госпожа. Но я вижу, что вы по-прежнему прекрасны. Надо думать, эта полуслепота действовала как фильтр, в котором исчезали все ее мелкие морщинки. И ее лицо по-прежнему казалось надменным и прекрасным. Она фыркнула в ответ на его нехитрый комплимент. Потом снова поманила его. Уложила его голову к себе на колени. — Люциус, Люциус... Такой удобный, такой послушный... Если бы ты знал, сколько раз я завидовала Нарциссе. А она, поди, и не знала, с какой стороны тобой воспользоваться? Он промолчал, а она, игнорируя, продолжила: — Что, верно, что у вас почти ничего не выходило? Ее поглаживания в этот момент перешли грань простой ласковости и обрели характер интимности. — Иди сюда. Покажи мне себя. Даже затащенный на ложе в темном алькове, уже без одежды, он все еще стыдливо прикрывался руками. — Не надо. Пожалуйста. Я все равно ничего не смогу. — Потом с надеждой прошептал: — Может быть, ты мне дашь какое-нибудь зелье? Она расхохоталась в фирменной манере. — От тебя ничего и не потребуется, кроме как лежать послушно. Она затащила его задницей к себе на колени, хлестнула несколько раз, велев лечь тихо, и он послушно вжался. Тепло, близость другого тела и мягкость ткани едва не заставили умиротворенно закрыть глаза, но пара новых хлестких ударов заставила кожу гореть. — Я, кажется, всего только и прошу, что развести ноги шире. — Не надо, — всхлипнул он и сжался, уже подозревая, что речь пойдет о чем-то унизительном; да, до сих пор его часто били и не раз угрожали изнасиловать, но теперь у действа был совершенно иной подтекст. И оттого почему-то еще более постыдный, учитывая то, как она гладила его мягкую часть, комментировала нежность и белизну кожи. — Хватит, прошу! — он попытался вывернуться, когда новый хлесткий удар оказался похож на то, что тонкую кожу словно ошпарили кипятком. Беллс просунула руку под низ живота и бесстыдно обхватила его член, оценивая размеры. — Ты что, и правда ничего не можешь? Он затравленно облизнул губы, воображая ее гнев, когда окажется, что и впрямь вся стимуляция и попытки вызвать прилив крови к паху ничего не дали, и закрыл глаза. — Такой милый с твоими испуганно дрожащими ресницами. Ладонь все настойчивее охаживала место посередине, между ягодиц, а пальцы гладили сжавшийся сфинктер. Касания были такими осторожными, будто убеждали довериться и расслабиться, или уютная постель, или женские прикосновения делали свое дело. — Тебе будет приятно, только позволь. Он позволил и сам встал на колени, позволяя проникнуть внутрь, разведя бедра шире. Первые попытки вызывали желание сжаться, но потом пришло желание, такое горячее и внезапное, накатывающее волнами, что он вжался в покрывало, потираясь об него головкой члена, которая разом стала влажной и чувствительной. Он тихо и жалобно застонал. Под ним растекалось липкое пятно спермы, размазавшееся по низу живота. Беллс хлестнула его последний раз по заднице, сжимая ее, точно ей нравились мягкость и податливость его плоти, и поднялась, покидая его.