Обещание

На затянутых в перчатки бледных жилистых руках смыкаются наручники — никаких розовых пушков — только сталь, обхватывающая больно, холодно. Он без труда может вырваться, достаточно один раз поймать взгляд своим шаринганом. Но зачем ему это делать? Ведь по ключицам нежно проходят тёплые пальцы. Они приподнимают водолазку, немного играются с сосками, но вскоре возвращаются вверх и ещё выше, наконец смыкаясь на шее. Он ловит воздух ртом, но и этого мало. Глаза полуприкрыты, губы расплываются в усмешке. — Сегодня ты больше обычного меня раздражал, — говорит Тобирама и прижимается вплотную, чуть ослабляя хватку, но, как только Учиха начинает судорожно дышать, он впивается в его губы и тут же проникает языком в рот. Мадара слабо мычит в поцелуй, но назло толкается бёдрами вперёд. За окнами полупустой комнаты начинается гроза. Дождь, немного успокоившийся пару минут назад, бьёт по стеклу с новой силой. Они так и не зажгли лампы, и единственным источником света является полумесяц, скромно спрятавшийся за деревьями. Коноха давно дремала. Но им двоим было не до сна. — Я весь день только и думал о тебе. Даже работать нормально не мог, потому что в мыслях представлял как разложу тебя на этой кровати. Они падают на мягкую постель, и Тобирама тут же устраивается у разведенных в стороны ног. Мадара, честно говоря, и не пытается вырваться. — Знаешь, многие считают, что Учихи страстные любовники, в то время как Сенджу, напротив — больше романтики. Сегодня ты решил это опровергнуть? Тобирама тсыкает и тащит связанные руки вверх, придерживая их над растрепавшимися чёрными прядями. — Плевать я хотел на то, что кто-то там думает. И это была чистейшая правда. — Так в чем причина? Обычно ты больше предпочитаешь отдавать, чем брать, — недвусмысленно интересуется Мадара. — Сегодня я видел тебя с какой-то куноичи. — А я-то думал, что у нас свободные отношения, — хитро прищуривается Учиха. Так, будто знает всё на свете. И правда, как бы не выглядела ситуация, Мадара никогда не чувствует себя как в ловушке. Слишком многое повидал и пережил. Тобирама сдержанно отводит взгляд. Он пытается то ли не ударить мужчину, то ли не трахнуть прямо так, на сухую. — Ты заигрывал с ней у меня прямо под носом!.. А смотрел на меня. — Хех. Я знаю. Если бы ты не видел, это было бы бессмысленно. Девушка хотела встретиться со мной в более интимной обстановке, но я решил пофлиртовать с ней перед твоей лабораторией. Тобирама в ответ лишь тсыкает. Дурацкая учиховская популярность. Молния ударяет где-то совсем близко, но они, как опытные шиноби, не вздрагивают, по сути не обращая на это никакого внимания. Мадара смотрит только на Сенджу, внимательно и немного задиристо. В черных глазах без иллюзий можно заметить пляшущих дьяволят. — Ты, блять, невыносим. — За это ты меня и любишь. — Люблю? Не говори ерунды. Как я могу любить какого-то Учиху? — И всё-таки любишь. Тобирама и сам не знает, кто прав. Любовь? Ну, ему нравится заниматься сексом с Мадарой. Нравится чувствовать его в себе, осознавать как неправильно и порочно спать с врагом, и это бывает даже больно, например, когда управляемый жадным порывом Учиха берёт его без подготовки, раскладывая или прижимая к любым поверхностям. Но потом, в итоге, ему всегда становится приятно. Он вспоминает о Мадаре в душе, закрыв глаза, подставляясь под ласки воды и мысленно заменяя их чужим горячим языком. И собственные руки меняются в воображении на темные перчатки, обхватывающие плоть. А после тонкие губы, что так часто кривятся в усмешке, целуют там, внизу, и язык проходится по всей длине. Воображаемый Мадара шепчет очередные пошлости, прижимая его к холодному кафелю, сходясь зубами на затылке, и резко входя в него. И в эту секунду, оглушенный своими сбитыми стонами, Тобирама отпускает себя. Здравый смысл говорит, что он просто-напросто одержим, но подобные мысли тут же глушатся растерянностью. Ну пускай одержим, ну может даже любит — но а дальше что? Сколько это у них уже продолжается? Шесть месяцев, десять? А может год? Годовщину они всё равно не стали бы праздновать, так что какая, к чёрту, разница. Он честно отвечает: — Я люблю заниматься с тобой любовью. Это всё, что он знает наверняка. Он хотел бы больше времени проводить с Мадарой, пока кого-нибудь из них не убили на миссии, или пока они сами друг друга не прикончили. — Тогда чего же ты ждёшь?.. — иронично интересуется Учиха, чуть двигая бёдрами. Сенджу невольно задумывается, сколько людей вообще могли похвастаться тем, что видели такого Мадару? На лицо спадают чёрные пряди, когда он приподнимается за мокрым поцелуем. Его тело, натренированное в бесконечных боях, реагирует на малейшие прикосновения. А на груди, ключицах, шее ещё с их прошлого раза остались багрово-синие следы. Такой горячий. Но не беззащитный. Даже сейчас, разложенный на собственной постели, он излучает подавляющую силу — хоть в бой иди. У Тобирамы как раз подходящее настроение. Их отношения чем-то походят на спарринг. Они соревнуются за право быть сверху, стремятся доминировать в поцелуях, хотя обоим по сути глубоко плевать, кто в конечном итоге выиграет. Потому что проиграли оба, и давно. Как они вообще докатились до этого? — Когда я увидел тебя с ней, меня такая злость взяла, — поясняет он, и собственная чакра по инерции окутывает тело синеватым свечением, — только попробуй выкинуть нечто подобное ещё раз. Мадара, легко освободившись от наручников, тоже особо не сдерживается и одним неуловимым движением приставляет к горлу кунай. Он не уверен, что хочет ранить Тобираму, но тоже почему-то злится. Порыв ветра распахивает окно, которое не потрудились плотно закрыть. Тёплый ветер непрошенно врывается в комнату, скользит по напряжённым телам. Тобирама тоже достаёт оружие. Звон металла разрезает воздух, и он отпрыгивает в другой конец комнаты. Вспышка молнии освещает их лица. — Мадара… Учиха слишком непринужденно, будто игнорируя натянутую атмосферу, поднимается с кровати и подходит к распахнутому окну. Но не для того, чтобы прикрыть. Он садится на подоконник и стягивает водолазку, позволяя тёплому ветру и летнему дождю обволакивать обнажённую спину. Гроза, кажется, прошла дальше, отдавая громом и молниями уже за пределами деревни. — Тобирама, — на выдохе произносит Мадара, — так ты хочешь драться или трахаться? — А что, если и то и другое? — он правда не считает это чем-то, что у них сильно отличается, — что плохого в том, что я хочу тебя в любой ситуации? Я не против драться с тобой хоть каждый день, если это будет заканчиваться постелью. — Ты слишком откровенен, Тобирама, — мягко усмехается мужчина и вдруг приглашающе разводит руки в стороны, — тогда иди ко мне. Подерёмся и потрахаемся, но никакой ебли мозгов. — И это ещё я откровенный, — хмыкает Сенджу, но идёт вперёд, по пути скидывая верхнюю одежду. Они вновь целуются, обнимая друг друга за голые плечи. Внутри разгорается знакомый пожар. — Нужно окно закрыть, кто-нибудь может нас услышать, — шепчет Сенджу. — Плевать, — возражают ему, — пусть слышат. Я убью их всех. Мне без разницы. — Что и следовало ожидать от Учихи. Но я не позволю… даже если придётся силой тебя остановить. А если ты окажешься сильнее… — Тобирама на миг замирает, вглядываясь в мрачные тучи, закрывшие месяц, — тогда я заберу тебя с собой на тот свет. Мадара хмыкает почти добродушно, насколько вообще умеет. Он выглядит удовлетворённым. — Не заберёшь, глупый. Мы будем жить вечно, и вечно будем заниматься сексом. Он снимает перчатки, и тонкие цепкие пальцы скользят по губам, пока не смещаются до шрамов на щеках, гладят их, будто пытаясь стереть. — Тогда я буду вынужден изобрести элексир молодости, — отвечает Сенджу, — потому что у меня не встанет на дряхлого старика. Они смеются тихо, боясь нарушить драгоценный момент перемирия. — Вот и договорились, — Тобирама проходит влажным языком по бледной коже шеи, посасывает, — а это будет тебе напоминать наше обещание. — Глупый, оно же пройдёт через пару дней. — Новые поставлю, — уверяет шиноби и неожиданно твёрдым голосом произносит: — я тебя всего помечу так, что ни одна девушка не подойдёт ближе, чем на километр. — Достаточно сказать, чьи они, и ко мне вообще никто не подойдёт, — отвечает Мадара и, поддаваясь порыву, до боли впивается ногтями в спину Тобирамы, ведёт вниз, а после слишком по-собственнически сжимает ягодицы. Сенджу остаётся лишь притворно недовольным голосом возразить: — Надеюсь ты помнишь, что сегодня сверху я. Мадара лишь в предвкушении облизывает тонкие губы. — Чёрт, — ругается Тобирама, оглядывая алыми глазами комнату, — где смазка? — Сегодня с ней? — наигранно удивлённым голосом спрашивает Мадара, — хочешь задобрить меня? Но вместо ответа к его приоткрытому рту приближаются пальцы. Учиха что-то бормочет недовольно, но всё-таки облизывает их, а после и вовсе заглатывает полностью. Это же в его интересах. — Ты сегодня и так слишком добрый какой-то, — произносит Тобирама, но при этом внимательно следит за языком, скользящим по фалангам. Ему хочется запомнить каждое мгновение. И всё-таки он, не дожидаясь ответа, разворачивает Мадару спиной к себе, заставляя нагнуться вперёд, опираясь локтями на подоконник. Он хватает его за мокрую от дождя талию, давит вниз, от чего тот пошло прогибается. То, что их могут заметить, только добавляет остроты. Остатки одежды бросаются на пол. Тобирама растягивает не слишком долго, зная, что Учиха прекрасно справится с начальной болью. Да и это, в конце концов, его наказание. Он входит резко, вынуждая Мадару одной рукой прикрыть себе рот, чтобы не быть ещё громче, пока вторая сжимает раму окна. Та жалостливо скрипит, угрожая в любую секунду разлететься на части. Хотя никого это не волнует. Какой-то прохожий появляется на дороге. Он бежит, желая поскорее очутиться дома. А ведь ему только стоит поднять голову вверх… Мадара сдавленно стонет, когда Тобирама задевает простату. Он тут же опасливо ищет того человека, но он уже очень далеко. Тобирама совсем не жалеет его, ни разу не дотрагиваясь до его члена, он просто трахает своего врага как какую-то шлюху из подворотни. Но этого достаточно, чтобы Учиха, закусив губу, наконец обхватил свою возбуждённую плоть. Дьявольская сила шарингана невольно проявляется. Благодаря этому он ловит абсолютно каждое движение, каждый толчок ощущается в два раза глубже, приятнее. Честно говоря, он и не пытался это контролировать. Перед Сенджу открывается донельзя развратный вид. Он уже знает, что будет вспоминать эту ночь не раз и не два. Он тянет руку к чужому члену, другой царапает живот и соски, сжимает грубо в талии. Мадару заметно ведёт от такой ласки. Его разрывает от желания толкаться и на член, и в руку, и он пытается подстроиться под темп. — Чуть глубже… — просит Учиха и, когда его желание исполняют, он наконец со стоном изливается в тёплую ладонь. Он стоит так не двигаясь, ощущая, как по собственной заднице стекает чужая сперма. — Теперь ты будешь так отыгрываться на мне, когда злишься? — спрашивает Учиха с издёвкой, хотя голос заметно дрожит. — Хоть я и пытался быть грубым, тебе всё равно это нравится, так что не строй из себя жертву, — бурчит Сенджу, натягивая штаны. Мадара выглядит слишком довольным. — Да, мне нравится такая боль, но только если это ты. — Это сейчас признание было? — Тобирама даже замирает от такой неожиданности. — Откровение, — хмыкает Мадара, — но возможно, ты единственный… с кем я могу быть. Тобирама отводит взгляд, судорожно пытаясь найти слова, чтобы сменить тему. Но ничего не выходит. Дождь, оказывается, уже закончился. Они присаживаются на подоконник друг напротив друга, слыша, как ветер шелестит по покрытой предутренней росой траве. Мадара так и не удосужился натянуть на себя хоть что-то, поэтому Сенджу приходится пойти за простыней, кинуть её в сторону шиноби, и вновь усесться напротив. Мадара выглядит величественно даже обмотавшись простой белой тканью. Недавнее обещание всплывает в голове. Сенджу не верит, что они оба доживут до старости — да даже одному это вряд ли удастся. Война и всё такое… Но, несмотря на это, верить очень хочется. — Наверное, ты прав, — вдруг говорит Тобирама, вглядываясь куда-то вдаль, — и ты тоже единственный, с кем я могу быть… Это чувство вообще сложно объяснить. — Тогда не пытайся объяснить то, чего сам не понимаешь, — усмехается в ответ Мадара и треплет рукой по белым волосам, отводя её прежде, чем Тобирама разозлится. Завтра они снова поссорятся из-за какой-нибудь ерунды, но пока что просто смотрят на окутанный ночной тьмой мир из своего маленького окошка, сцепив пальцы, будто в этом нехитром действии заключён какой-то сакральный смысл — и, наверное, так оно и есть. Смотрят — и искренне стараются верить.