Никакой пустоты.

Честно говоря, я уже давно потерял всякий смысл повторять это снова и снова, как вредную привычку, но до сих пор, почему-то, продолжаю, несмотря на извечную хроническую усталость и давление, ежедневно оказываемое на меня мной же. Моя вредная привычка — просыпаться по утрам. Мать слабо, но настойчиво пихает меня в бок, трясёт за плечо и как в бреду повторяет одни и те же слова: «Дорогой, поднимайся! Уилл, давай же, иначе ты опоздаешь». Её голос был громким, чуть с хрипотцой, и до смешного неуверенным, словно она сомневалась в том, что меня стоит тревожить. Первые несколько секунд после своего пробуждения я всё ещё продолжал лежать на кровати с закрытыми глазами и размеренно дышать, притворяясь, что так и не покинул царство Морфея, надеясь, что мама решит, что эта задача ей не по силам, и что, видимо, я слишком сильно устал вчера, потому ей стоит отступить и позволить мне спать дальше. Это, на самом деле, было бы просто замечательно, и я бы действительно продолжил смотреть свои сны, наслаждаясь отдыхом. Но, к сожалению, как и всегда, когда он был дома, надеяться на что-то было по идиотски глупо. — Уилл, если отец узнает, что ты всё ещё здесь и пропускаешь уроки, то будет скандал. Просыпайся! — Она слегка повышает голос и отходит от меня, когда замечает, что я дёргаюсь и нехотя разлепляю тяжёлые веки, став тереть глаза, чтобы с них сошла та приятная пелена небытия. Когда слова «отец» и «скандал» звучат в одном предложении, то это действует на меня как электрошок. И я, вообще-то, не уверен — страх это или отчаяние. Так или иначе, жалкий инстинкт самосохранения безоговорочно срабатывает у меня на ура, порождая в многострадальной голове миллионы и миллиарды безумных и ужасающих мыслей, пробивающих на мелкую дрожь. Иногда я просто хочу перестать чувствовать. — Я уже двадцать минут пытаюсь тебя поднять. Ты поздно лёг? И только не говори мне, что тебе снова ко второму. На этой неделе у вас слишком шаткое расписание, мистер. — Она не знает, что вчера я прогулял школу, потому что их с отцом не было дома, да и ради четырёх уроков я не желал ехать в жарком и неудобном автобусе целых полчаса. В понедельник никто не учился по случаю городского праздника — очередной дыре Америки, в которой я жил, исполнилась ровно сотня лет. Сегодня четверг, и единственный день, который я удосужился посвятить учёбе, был вторник. Конечно же, ни матери, ни отцу, быть в курсе таких подробностей моей жизни не обязательно, как и то, что и сегодня я не планировал посещать своё излюбленное место, принятое называть вторым домом. Внутри меня будто что-то перегорало, стоило только представить, как куча подростков будет смотреть на меня, говорить со мной, трогать меня и слышать каждое моё слово и шорох. Подавленность от одних только мыслей об обычном дне с одноклассниками и проведении времени в одном здании несколько часов, с обязанностью отвечать на вопросы и записывать информацию — самая не здоровая хрень, происходящая со мной весь последний год. Возможно, это потому что я выпускник, и завтра у меня важная подготовка к предстоящему экзамену. Возможно, это потому что я одинок, и каждый день как предыдущий, сковали меня в одном положении, не дав шанса на попытку освободиться. Одного взгляда на окно хватает для того, чтобы удивиться тому, как сейчас светло, и понять, что времени намного больше семи часов утра, в которые я привык просыпаться, для того чтобы успеть собраться и доехать до школы. Приподнявшись на локтях, наконец обращаю внимание на Джойс и вижу на ней жёлтый с улыбающимися смайликами фартук, а на голове неаккуратную гульку из растрепанных каштановых волос. Обычно она выглядит так, когда готовит завтрак. — Сколько сейчас времени? — Выдавливаю из себя и тут же морщусь от того, насколько противно прозвучал мой голос сейчас, из-за чего пришлось неловко прочистить горло и проклясть собственные связки. Она замялась, еле заметно глянула на настенные часы за дверью и неоднозначно повела плечами, поджимая губы. Кажется, что только сейчас мама решила проверить время и вообще вспомнить о том, что так и не выпроводила меня в школу. Мне не нужно было слышать ответ, чтобы понять, что на первые три урока я успешно опоздал, но в запасе у меня есть ещё столько же, плюс дополнительные занятия по обществознанию. Вновь прикрыв глаза, я шумно выдыхаю и валюсь на спину, показывая весь свой восторг. — Прости. И поторопись, пожалуйста. — Тараторит она и разворачивается на пятках, покидая мою комнату так быстро, как только может. Хотел бы я ей сказать, что её вины в том, что я проспал, нет никакой: вечером я даже не стал заводить будильник, теша себя надеждами, что не проснусь. Ну, или, что никто не заметит моего присутствия дома, пока все не разъедутся по личным делам, и у меня не будет возможности выйти из своей каморки и поесть, по-другому поставить кроссовки у порога и кинуть рюкзак в новый угол, а потом переодеться и сесть за телевизор, а по возвращении одного из родителей сделать вид, что я только недавно пришёл и решил посмотреть новую серию какого-нибудь мультисериала на Никилодион, выдумывая новые захватывающие события этого дня. Но мне было слишком стыдно, страшно и очевидно, что она всё равно не поймёт, почему я это делаю. Потому что я и сам не до конца понимаю.

***

Иногда меня охватывали сомнения: стоит ли продолжать идти, или может быть вернуться на нужную дорогу и сделать то, что должен? Пересилить себя, заблокировать свои чувства и мысли, нестись быстро и проломить кирпичную стену сего необоснованного, как мне всегда казалось, драматизма. Такое своё состояние, когда всё вокруг виделось бессмысленным, бесполезным и ничтожным, когда внутри бушевал прохладный ветер и морозил органы, когда отражение в зеркале и витрине магазина было настолько мерзким, что тянуло блевать долго и мучительно, — я называл накопительным. У меня была своего рода не особенная особенность: я не плакал, кричал или злился в момент, когда со мной происходило что-то плохое. Держался как мог, терпел и давил эмоции под огромным плинтусом чужих убеждений, желания показаться сильнее, чем есть на самом деле; а потом достигал точки кипения и взрывался, словно вулкан. Доводил себя до истерики, закрывался в комнате и сдирал кожу ногтями до крови, ломал вещи, пытаясь заглушить боль. Считал (и считаю до сих пор), что за один раз выплеснуть все эмоции намного проще и лучше. После этого я мог ощущать пустоту внутри, такую приятную и успокаивающую. С этой пустотой мне никогда не было страшно. И сейчас как раз была та стадия, когда я приближался к извержению накопившегося дерьма за весь последний месяц. И я знал, что если мою нервную систему и ментальное здоровье попробует пошатнуть кто-то ещё, то я не смогу выдержать нападок. А в школе, в которой у меня было проблем с учениками больше, чем с математикой, я мог ходить как по минному полю. Прогул — это всего лишь незаурядный способ отгородиться от подростковых проблем. После того, как мама вышла из комнаты, я поднялся с кровати и стал собирать всё необходимое: вытянул из шкафа рюкзак и закинул в него наушники, чуть помятый в уголке листов скетчбук и набор карандашей, тетрадку по литературе для вида, и застегнул молнию. Дальше всё происходило в ускоренном режиме — пытался изобразить спешку, будто не хочу терять драгоценные минуты. Светлые джинсы, худи голубого цвета на два размера больше меня самого, носки с изображением подсолнухов ван Гога, пара долларов в карман и белые кроссовки на ноги — я был собран за не больше чем двадцать минут, и успел даже зайти в ванную и выпить немного зелёного чая, отставленного на кухне, в которую я незаметно пробрался мимо открытой двери в спальню родителей, где громко хропел Лонни. Даже не попрощавшись с мамой, я покинул дом и побрел в совершенно другую сторону от школы, на ближайшую остановку, чтобы сесть на автобус и доехать до нового торгового центра в нашем маленьком городишке. Старкорт молл — огромный торговый центр, открывшийся около полугода назад. Он оказался серьезным соперником для других наших магазинов, и в конечном итоге победил с большим отрывом, лишив работы многих, в том числе и моего отца, который впоследствии стал пить больше, чем раньше. Но это, собственно, не так важно, ведь плюсов в этом месте было больше, чем минусов. Во-первых, там я познакомился с двумя невероятными людьми, теперь являющимися для меня лучшими и единственными друзьями — двадцатилетней Робин Бакли, увлекающейся зарубежной поэзией и старыми классическими фильмами, и её же возраста Стивом Харрингтоном, абсолютно ничего не смыслящим в хорошем кино и занимающимся в свободное время Кунг-фу (он решился на это находясь под впечатлением мультика с пандой). Они когда-то были одноклассниками, и подружила их, как бы забавно это не было, беготня за одной девчонкой, укравшей сердце обоих и также разбившей. Во-вторых, там было красиво, и я любил рисовать мимо проходящих людей, цветы на первом этаже, небольшой фонтан и раритетные игровые автоматы в залах. Каждый раз, когда я сбегал из дома после очередной ссоры с отцом или во время прогула учёбы, то шёл сюда, чтобы убить время и затеряться в толпе. — Воу, малой, что ты здесь забыл? — Робин удивлённо вскидывает брови, широко улыбается и припадает к стойке, отбивая мне пять. Кончено же, она прекрасно знала, почему я вновь околачиваюсь в этом кафе-мороженом, в котором они со Стивом работают на пару. Где-то у входа на стене висела фотография Харрингтона, как лучшего работника месяца, — Угостить чем? Я кротко улыбаюсь и оглядываюсь назад, словно за мной мог кто-то следить. Немного подумав, я выбрал фисташковое мороженое и через считанные минуты держал в руке стаканчик с зеленоватым шариком среднего размера и ждал, пока выполнялся уже другой заказ, чтобы задать вопрос, неожиданно посетивший меня: — Где закопала? — Резко озвучиваю я, как только подруга освобождается. — Что? — Для начала недоумевает она, а потом её лицо светится пониманием, — Ты про Харрингтона? За парковкой, тело его выхлопами насыщается. — Я издаю смешок и ставлю уже полупустой стаканчик на стойку, покачав головой. Господи, убила таки. — Но, раз тебе интересно, раскрою секрет: этот болван заболел и валяется с тридцатью семью и шестью в постели, довольствуясь оплачиваемым больничным. Я забрала себе все его смены, чтобы наконец оказаться прибитой к стене почёта и уважения. И мне нужна премия, чтобы покрыть долги за интернет. Стив болеет редко, но метко. По крайней мере я застал два таких его сопливых периода — для начала он слабеет, потом чихает и кашляет, после этого валится с ног и ворчит как старая бабка, ненавидя всех и вся. Однажды, к примеру, я вёл его домой после кино, в которое он упросился, и на полпути тот упал на асфальт и отказался шевелиться, пока ему не надоест. Спустя полчаса мне пришлось звонить Роб, чтобы она приехала на машине-развалюхе и забрала нас под своё коронное яжеговорила. — Соболезную. Может быть, завтра я смогу заехать к вам вечером? Можем сыграть в настолки, недавно купил новую, но пока не пробовал. Отзывы в интернете приводят в восторг, если быть честным. — Конечно, заваливайся к нам в любое время, малой. — Бакли вновь тепло улыбается и от этого внутренности переворачиваются. Она слишком красива. Порой мне не по себе от того, как она терпелива и добра ко мне, и я до сих пор не понимаю, чем заслужил её дружбу, — Попробуем этой твоей игрушкой отвлечь Стиви от бесконечного нытья и бумажных салфеток. О! Слушай, нужна твоя помощь. Я не успеваю среагировать, как Робин ныряет под стойку и вытаскивает оттуда огромное старое радио с ручкой, с примотанной к нему пачкой комиксов восьмидесятых годов. — Вау. — Знаю. — Соглашается она и наблюдает за моей отвисшей челюстью, лежащей уже где-то на полу, — Эту большую штучку нужно отнести в магазин комиксов. Открылся на прошлых выходных. Один из работающих там парней вроде как в каком-то клубе состоит, он в подобном разбираться должен. Вообще, всех подробностей не знаю, это прихоть Харрингтона. Откопал чудище, — Она косится на радио, — попросил отнести. А мне выходить отсюда нельзя, только вечером. Влом будет. Выручишь? Всё равно без дела шастаешь. Я неуверенно смотрю то на русоволосую, то на чудище и чудо женщину на обложке комикса, прикусив нижнюю губу и дёргая ремешок рюкзака. Это весит сколько? Килограмм сто, не меньше (от силы три, но мне хочется прибедниться). — У тебя что, даже вопросов не возникло, зачем это ему? — Делаю шаг вперёд и протягиваю руку, стряхивая тонкий слой пыли с ручки. Могу ли я попросить нарисовать это? — Ноль. Это же Стив, ты ждёшь от него вразумительных объяснений? Он даже пересказать свой день не может, я уже ничего не хочу спрашивать. — Робин жмёт плечами и замечает подошедшего клиента, моментально переключаясь на него и натягивая милую улыбочку. На звание лучшего работника она настроена решительно. А я же продолжаю таращиться на устройство и думать, как без происшествий добраться до комиксного.

***

Ответ — никак. Следом за одним посетителем нагрянуло ещё четверо, а затем произошёл бешеный наплыв на кафе, из-за которого подруга не могла не проронить ни слова, и уж тем более объяснить мне, где этот её магазин. Действовать пришлось самому: я сказал, что отнесу радио и взял его в руки, приятно удивившись, что оно оказалось намного легче, чем казалось со стороны, и направился к выходу. Изначально я положился на интуицию и попытался сам отыскать место назначения, и вместо этого забрёл в непонятные и пугающие места (магазин женского белья, господи боже), а после чуть не свалил свой груз с эскалатора. Потратив двадцать три минуты на бессмысленное хождение по первым двум этажам Старкорта и потерпев кучу неудач, решился обратиться за помощью к людям. Спустя три человека и один вопрос, а затем на очевидный подъем на третий этаж и недолгое блуждание в пять минут я наткнулся на огромную красную вывеску и разноцветные шарики ещё с открытия. Вот он какой, магазин комиксов и ремонтная для старьёвки. В принципе, здесь было очень атмосферно и уютно: несколько стеллажей в ряд и по стенам, постеры с различными супергероями и злодеями, статуэтки и маски. Интерьер был выполнен в красно-черных тонах, многие предметы мебели сделаны из тёмного дерева, как и стойка с кассой, за которой сидел кудрявый парень и отбивал попрыгунчик от пола. Он был так увлечён этим занятием, что не замечал меня до тех пор, пока перед его лицом не возникло огромное пыльное чудище. Я показушно щёлкнул по звонку на столе, объявляя о своём появлении. — Вот чёрт! — Парень вскакивает с кресла и попрыгунчик прилетает ему прямо в ребро, но он умело игнорирует это, лишь немного сгибается в сторону и прикладывает ладонь к месту удара. Я морщусь, — Мы такую валюту не принимаем, прости. — Гримасничаю ещё сильнее. — Хорошо, это доказывает, что ваше айкью выше пяти целых и трёх десятых. — Объявляю я и наконец позволяю себе рассмотреть кудрявое бедствие. Лицо худое, с острыми скулами и прямым носом, словно вороний клюв. Глаза больше, чем просто карие, но до чёрного всё равно не дотягивают, в отличии от волос, которые он, наверное, моет нефтью, а не шампунем. Может быть, его можно было сравнить с потомком Слендермена. Я опускаю взгляд ниже и на чёрной футболке, надетой поверх полосатой водолазки, вижу бейдж с именем. — Починишь моему другу радио, Майкл?