«…люби меня, встречный, любовью вечной гори мне звездочка волшебной свечкой.»*
Плохие вещи случаются. «Да, плохие вещи частенько случаются», — может сказать вам Стэнли Барбер многозначительно поведя бровями. Если вы его, конечно, спросите. Его вообще-то не часто о чем-то спрашивают. Наверное, считают чудиком, но к счастью, не считают неудачником, потому что вроде как не смеются и на вечеринки зовут. Но не спешат становиться друзьями. Это ужасно, когда вы не новенький, а у вас к шестнадцати до сих пор нет ни одного школьного приятеля, да? Стэн бы вас на этот счет просветил, уж поверьте. Ведь он вообще-то неплохой парень, если разобраться. Стэнли Барбер любит травку, любит, когда его зовут «Стэн», а не «Стэнли», любит старые комиксы про супергероев, пластинки и кассеты, старомодные пиджаки и цветные рубашки Ralph Lauren из секонд-хендов, любит наступать босыми ступнями на горячий асфальт, поджимая пальцы, пока кожа не привыкнет к кусающему жару, любит разговоры ни о чем, а еще петь (но только, когда никто не слышит), танцевать (исключительно в душе, разумеется) и помогать тем, кто этого не заслуживает. Плохие вещи случаются, например, во время школьных танцев. Что-то вроде: ты открываешь глаза, твоя голова раскалывается, потому что тебе неплохо так досталось от крутого футболиста, и, вдруг, понимаешь, что кругом — крики и кровища, а та девчонка из-за которой ты затеял всю эту хрень со школьным вечером — ее здесь больше нет.***
Эту новенькую, соседку с улицы парой кварталов ниже, Стэн часто наблюдает по дороге из школы домой. Он не сразу замечает ее. Точно не в ее первый день в школе, потому что сам он в этот день в школе не появляется. Потом он приходит, а она уже сидит в классе, как будто была тут всегда. Тихая, с опущенными вниз глазами, в какой-то нелепой толстовке — тогда Стэн едва задевает ее взглядом. В смазанных днях девчонка обрастает подробностями, обретает в сознании Стэна четкий силуэт. Она больше не новенькая: она заводит подругу, потом у нее умирает отец. В промежутке между этими событиями, Стэн узнает, что ее зовут Сидни Новак, что она редко улыбается и, кажется, вообще не смеется, ненавидит физкультуру, любит сэндвичи с арахисовой пастой, но без джема, всегда выполняет домашнее задание, но никогда не тянет руку, чтобы ответить первой и никогда не заводит первой разговор. Стэн не помнит, когда впервые провожает идущую мимо его дома Сидни взглядом. Она шаркает ботинками, смотрит прямо себе под ноги. На ней очередная серая толстовка, короткие кудри волос бликуют золотом, а на одной из голых коленок — ссадина. «Господи, — думает Стэн тогда, — вот же чудила». Думает однажды, а потом не перестает думать о ней никогда. — Эй, приятель, ты в порядке? — кричит какой-то мужик, вышедший покурить на крыльцо дома напротив. Стэнли его раньше не видел, но люди в их районе редко задерживаются надолго. Конечно, и тут случаются свои исключения, вроде миссис Бейкер с ее непутевой дочерью, которая стабильно раз в три года приносит матери потомство, или старого Рэнда, по слухам, скрывающегося здесь от полиции нескольких штатов. Или кого-то вроде его отца. Но это долгая история. Вряд ли бы Стэн когда-нибудь стал об этом трепаться. — В порядке, в полном порядке, — заверяет обеспокоенного соседа Стэн, поднимая вверх руки. Он не морщится, когда от движения по ребрам ползет саднящая боль. Он проходит вперед по лужайке и касается пальцами ног остывающего асфальта. В сумерках асфальт не серый, а черный, но не просто черный, а как-будто в него плеснули синего кобальта, а потом сдобрили все это доброй порцией городской пыли. Стэн спускает на асфальт обе ступни и перекатывается с пятки на носки, делая затяжку самокрутки. Он закрывает глаза, позволяя дыму выметать из головы недавние мысли, позволяя травке закупоривать трещины и пробоины, останавливать накатывающее чувство… ...Стэн смахивает вниз пепел, резко шагая обратно на нестриженый газон, когда мимо проносится машина, запоздало сигналя. Он утирает скопившуюся под носом кровь и запускает испачканные пальцы прямо в волосы. На улице достаточно темно, чтобы кто-то, не подойдя для этого достаточно близко, мог увидеть красное на его лице. И Стэн знает это — знает, что никто сюда не подойдет. Он улыбается и машет рукой старому Рэнду, вышедшему на прогулку со своим едва шевелящимся псом. Он желает хорошего вечера одной из внучек миссис Бэйкер. Он обычный подросток из хренового дома, с хреновыми волосами и прыщами на спине. Он вообще-то не привык, чтобы здесь его спрашивали «ты в порядке?», потому что кто-то вроде него или всегда в полном порядке или всегда не. В этом районе соседи не спрашивают подростков из дома напротив «ты как?», если один из них, вдруг, выйдет на улицу после заката, чтобы выкурить самокрутку и поторчать босиком на асфальте. Здесь понятливо хмыкают и стараются держаться подальше от чужих проблем. К тому моменту, когда Стэн возвращается домой — голова легкая и пустая, асфальт после вечернего дождя почти высыхает, и кровь на лице высыхает тоже. Стэн придерживает дверь, но она все равно скрипит, прежде чем захлопнуться. Он вздыхает и бросает взгляд через плечо. Отец спит.***
— Расскажи свою самую темную тайну, — непослушным языком проговаривает Стэнли, всматриваясь в медленно раскачивающийся потолок. Он говорит первое, что взбредет в голову — что-то про кассеты, про медуз, и что глобальное потепление превратит Землю в огромный водный шар, вроде как в том старом фильме с Кевином Костнером. А потом он говорит это. «Расскажи мне свою тайну, Сидни». «Дурак, дурак, дурак...», — тут же вопит внутренний голос, но Сидни вопреки здравому смыслу не торопится послать Стэна в особое место. Она неуклюже садится и чистосердечно сдает ему свои прыщи на бедрах. Ее зрачки узкие, и от этого глаза кажутся совсем светлыми. Какими-то сумасшедше голубыми, совсем как любимый цвет Стэна, о котором он до этого момента не подозревал. Она сознается ему, ее глаза блестят, щеки вот-вот станут красными от смелости и смущения, и маячащего вдалеке сожаления, а Стэн запрокидывает голову и хохочет. Хохочет так, что едва не давится собственным языком. Так вот твой самый темный секрет, Сидни Новак. Совершенно-совершенно чокнутая девчонка. Стэн снимает футболку, демонстрируя Сидни свою спину, и здесь нет ни капли неловкости и ни капли напряжения, когда он остается с голым торсом и выставляет на показ следы гормонального всплеска. Это кажется совершенно нормальным, когда Сидни снимает штаны, чтобы доказать ему, что говорила правду. Какой нормальный парень в шестнадцать лет упустит такой момент? Но Стэн хочет упустить, когда Сидни совсем неожиданно оказывается рядом. Стэн хочет, чтобы она спросила его: «А какой секрет у тебя?». Но она не спрашивает. Сидни смотрит на него глазами его свежеобретенного любимого цвета, ее волосы блестят, ее кожа пылает от выплеска адреналина, и она молчит, а сердце Стэна бьется у самой гортани. Мысли путаются. Он целует ее, но тут же отстраняется. «Боже, боже, придурок, это совсем не то, что ты собирался сделать». Но Сидни говорит ему — «ничего». И потом целует сама. Жить легко и уходить легко. Отпускать и не оглядываться. Хорошо звучит. Да, звучит просто отлично, уверен Стэнли Барбер, когда Сидни говорит ему: «У меня есть дела поважнее, чем забота о твоих чувствах». Говорит, и в ее просто до одурения восхитительных глазах плещутся волны раздражения и сухой упрямой убежденности в том что ее — никем непонятой Сидни Новак — мир никто и никогда не сумеет постичь. «Даже не пытайся лезть сюда», — читает в этих глаза Стэн. — «Тебе во всем этом просто нет места». Поймите правильно, Стэнли и не рассчитывал всерьез, что в жизни супер-Сидни ему найдется местечко. Ну может, только самую капельку. То есть, у Фродо был Сэм, у Бэтмана — Робин, у Гарри — Гермиона и Рон и все в таком духе. Наверное, глупо было думать, что он достоин стать кем-то вроде Сэма Гэмджи или Гермионы Грейнджер. Если, поразмыслить, ему вообще никогда не доставалось места в чьей-нибудь жизни. Буквально — он всегда был для них просто странноватым парнишкой в крутых рубашках, от которого пахнет наркотой. Не красавчик, не дурак, не шут, не фрик. Никто. И Стэн с самого начала знал, что нуждается в Сидни больше, чем она в нем. Его это жалкое «будь героем, не отнимай у меня это, пожалуйста, Сид». Стэн за это себя по-настоящему ненавидит. Там в столовой, когда Сидни говорит ему свое не слишком завуалированное «проваливай», Стэн слишком хорошо знает, что означает ее взгляд. Точно также на него всю его жизнь смотрит отец. Куда-то за него, а не на. Даже, когда его кулак целит прямо в скулу или в живот, даже тогда — отец смотрит зло и пьяно, но сквозь. Стэнли представляет, что на его месте запросто мог бы оказаться кто-то другой, и отец бы не заметил разницы. Стэн встает из-за стола, и — спасибо, что не разрыдался прямо тут, как пятилетка — подходит к столу с девчонками, кажется, классом младше. Он не знает ни одной из них по имени, но теперь ему вообще-то все равно. Он говорит прямо и просто, как человек, которому в сущности терять больше нечего. Ничего вроде «эй...какие у тебя планы, Сид, то есть… может, если ты абсолютно свободна и если, вдруг, захочешь, тогда может, ты хотела бы пойти со мной на танцы?». Ничего такого. Никаких заиканий и соплей. Уверенное «привет, пойдем на танцы вместе?», улыбка во все тридцать два, и симпатичная девчонка за столом выдает свое быстрое «да». Приносит ли это радость? А какая в сущности разница, убеждает себя Стэн. Он думает так — какая, блин, разница? — будет ли это Сидни Новак, или кто-то другой, если ему все еще совершенно некому рассказать про огромных медуз или про потрясающую рубашку цвета живого коралла, или про побег из дома в двенадцать лет, или про то, как мамы не стало? Какая разница, пойдет Сидни Новак на танцы с ним или нет, если он все равно никогда не станет для кого-то вроде нее «кем-то»?***
Стэн тонет. Он тонет тысячу раз, а потом — тысячу первый. Он забивается в угол, упираясь руками в стены по обе стороны от себя, чтобы чувствовать, что вокруг все еще что-то есть. Тут пол и две стены, и ты никуда не падаешь, Стэнли Барбер, ты никуда не… ...ты умрешь прямо сейчас, Стэнли Барбер, прямо сейчас и тебя не найдут еще два дня, потому что у отца до следующей смены алкогольный трип, а ты жалкий неудачник без единого друга. Ты бесполезный кусок дерьма, завернутый в цветастые тряпки, ты похож на гомика, сынок, и через десять лет ты будешь ходить на встречи выпускников, и в твоей жизни не будет ни хрена кроме этого гребанного дома и травки, и миссис Бэйкер, если она доживет, и, если доживешь ты. Однажды ты посмеешь ответить отцу что-то резкое, пошутить над его победой в тупом школьном конкурсе. А потом сожмешься, ожидая удара. Ожидая, когда в глазах отца появится это — то, что ты так хорошо выучил. А когда отец посмеется, когда он ответит тебе «стал большим, да?» и просто посмеется, не подлетая к тебе и не хватая за воротник рубашки, тебе покажется, что твое тело — легкое как перо. Так легко, правда, Стэн? Правда? А теперь проваливай-ка отсюда, пока отец не открыл новую бутылку пива. И нет тут никакого «потом» для тебя. Никакого «дальше». Ты просто неудачник, Стэнли Барбер, и все эти твои кассеты, эти твои самокрутки, старье на пластинках — это все просто дерьмо собачье. Ты решил, что нравишься Сидни Новак, ты — господи — даже посмел думать, что вы теперь пара. Ты думал: «полюби меня, пожалуйста, полюби меня, Сид». Или хоть кто-нибудь. Придурок. Ты такой придурок, если честно. Ты повторяешь все это — все эти слова — и закусываешь костяшки пальцев левой руки, чтобы не завыть, но, все равно, воешь. Скулишь, как побитая дворняга. Как та псина, которой ты относил свои завтраки, когда тебе было семь, а она потом кусала тебя за ноги и рвала джинсы. И тебе прилетало. За джинсы, за эти тупые цветные рубашки, за курево, за разбитую из-за выскочившей на дорогу Сидни машину, за дыры в стене, когда Сид запустила в тебя шарами для боулинга. Наверное, поэтому ты продолжал таскать свои завтраки той безумной собаке, пока, однажды, она не пропала. Потому что ты знал, какого это, когда жизнь пинает тебя, а ты не понимаешь за что. И, если быть до конца откровенным, ты никогда по-настоящему не злился на ту псину за то, что она кусалась — ты вообще-то ее хорошо понимал. Когда Сидни Новак улыбается, мозг Стэна совершенно точно делает кульбит. Кажется, его даже подташнивает от шкалящего счастья, от ощущения причастности к тому, что творится в невероятной жизни супер-Сид. И, да, конечно, он немножко умирает, когда Сидни говорит ему, что он нравится ей совсем не так, как она ему нравится. Просто, это... Просто, кто-то впервые в жизни извиняется перед ним, и впервые в жизни предлагает дружбу. Он не станет для Сидни Джинни Уизли, но, кажется, у него есть все шансы стать Гермионой. И в конечном итоге, даже, если его сердце разбито вдребезги, Стэн не может отказаться от Сидни, потому что верит в то, что нужен ей. Он нужен ей, как той собаке, которая его постоянно кусала. Они обе — и Сид и та псина — огрызаются по инерции. Не озлобленные, а напуганные. Жестокие не по своей природе, а от сидящего внутри них первобытного страха. Сид кусает руку, которая отдергивает ее от пропасти, не потому что она плохой человек. Просто она тоже тонет — так думает Стэн. Сид тонет в самой себе, но Стэн будет держать ее на плаву, даже, если ему самому придется погружаться под воду все глубже и глубже. Стэн думает, что такие люди, как Сидни Новак заслуживают вторых шансов и заслуживают того, чтобы за них боролись до конца. Стэн думает, что сам он никогда не станет таким человеком, но может стать тем, кто будет выдавать эти вторые шансы и тем, кто будет бороться. Он надеется, что способен хотя бы на это. «Плохие вещи случаются», — вспоминает Стэн, поднимаясь из кровавой лужи, натекшей от парня без головы, который еще недавно был школьной звездой. «О, плохие вещи случаются», — думает он, шагая прочь из здания школы, пока копы не оцепили выход из спортивного зала. Они случаются — совершенно точно случаются. А у таких, как он — случаются чаще вдвойне. А еще — очень редко — случаются хорошие вещи. Сидни Новак улыбается ему, пальцы касаются нагретого солнцем асфальта, в холодильнике, вдруг, оказывается апельсиновый сок, в секонд-хэнде объявляют распродажу рубашек из прошлогодней коллекции и ту самую — цвета живого коралла — теперь можно купить всего за шесть долларов, супер-герои, конечно, существуют, пусть даже ими оказываются шестнадцатилетние девчонки в серых толстовках с нелепо остриженными волосами. Хорошие вещи случаются, и в те моменты Стэн точно знает, что у него есть «дальше» и есть «потом». Он бежит из здания школы, надеясь, что в очередной раз успеет подхватить Сидни до того, как ее накроет с головой. Стэнли знает — совершенно точно знает — что это именно он успеет ее спасти.