На восток от рая

Говорят, самые спонтанные решения – самые судьбоносные. Кто говорит – хуй его знает. Пете откровенно поебать. Не поебать, разве что, на мать и её странные идеи. Поэтому, когда она звонит, он сначала настораживается, потом тоже, пока не доходит до точки кипения: "Артем Стрелецкий? Это кто вообще? Танцовщик? Типа балет или что? Ну, мам, где я и где..." Кто бы его слушал, ага. Но между балетом и материнской обидой Хазин выбирает балет. Каких-то пара часов под классическую музыку ("Что мы хоть смотреть будем? Лебединое озеро? Ты издеваешься?") и не очень классический танец, стоят её сияющих глаз и нежной улыбки. Хазин всегда был маминым сыном. А сейчас после лечебницы, особенно. Глаз с него не спускала – самолично первые несколько недель дома возила продукты, пока он не сорвался и не наорал. Стыдно было, конечно. Но как ей объяснишь? Тогда – еле откачали. Он и не помнит ничего кроме вдавливающей в постель слабости, свинцовости собственного (будто чужого) тела. Вспоминать не любит, да и бессмысленно это. Что было, то прошло. А у него теперь красивое и непыльное место адвоката в хорошей фирме. И ширящаяся внутри пустота, которую уже не заполнить наркотой. А вот всякой душеспасительной хуйней запросто. Балет, вот, из той же оперы. Ну, ничего, зато мать порадуется. Первым делом, по дороге домой, он пробивает Стрелецкого в гугле. С фото смотрит, безусловно, красивый, чуть за тридцать мужчина с нелепой короткой стрижкой. Она и не красит и не уродует его, но Хазин ловит себя на мысли, что с отросшими ему лучше – гугл тут же услужливо подкидывает и такой вариант. И он сам не замечает, как залипает, листая чужие фотки. В себя приходит вместе с новым сообщением в телеге – предложением провести завтрашний вечер в клубе. Он чувствует лёгкий укол сожаления, когда отказывается, но так лучше. Да-да-да, главное – почаще себе это повторять, глядишь и сам уверует (ложь, пиздеж и провокация). * В театре прохладно, но многолюдно, он приезжает под самое начало – на работе всплывает по-настоящему интересное дело, и он берётся за него так лихо, что чуть не пропускает все на свете. У матери недовольные складки вокруг рта, которые тут же разглаживаются, стоит ему предстать перед её взором. – Забрал, все-таки. – А то. Он коротко глядит на пышный и при этом изящный веник цветов в своих руках и едва не кривится. Ксюша, несменяемый флорист матери, встретила его с порога понимающей улыбкой. – Ну, что скажешь, опять какой-то глубинный смысл вот в этом всем? – Хазин пренебрежительно махнул рукой в сторону букета. – Конечно. Нарциссы означают уважение, георгины – утонченность... – Все-все, – он поднял руки, капитулируя, – я понял. Спасибо. – Спасибо. Мать легко касается, гладит его по плечу. И все. Все раздражение одним прикосновением снимает, будто его и не было. Чу-де-са. Но магия вне Хогвартса напрягает все ещё меньше, чем предстоящие пару часов постановки. Петя честно гуглил – история какая-то мутная, беды с башкой у главного героя такие, что лебеди в собственной постели мерещатся. Визуализация собственного раненого эго, что-то типа того. Ему откровенно лень вникать. Тем более, лучше один раз увидеть самому, чем мусолить чужие критические обзоры. Так оно и есть. В какой-то момент он даже ловит себя на нетерпеливом желании узнать, что будет дальше, как они смогут в танце передать... – Это он. Едва слышно. Мама чуть поворачивает голову, и её глаза сияют так, что Хазину впору приревновать, но теперь он очень хорошо понимает, о чем она говорила. Птичья легкость и грация чужих движений поражает воображение. Отвести взгляд от тонкого, но крепкого стана не выходит. Как и побороть желание пальцами проследить каждую напряженную мышцу. Мысль о том, что тело Стрелецкого так же будет блестеть от пота, но уже не от танца, а под ним, на его простынях, вгрызается в глубину сознания с беспощадностью достойной лучшего применения. Чуть позже, пристально глядя на обтянутые чёрной тканью, крепкие, но узкие бедра, Хазин переживает почти религиозный опыт. Что же, слова матери о том, что Стрелецкий танцует как бог, были справедливы. Вот только не "как". Он и есть бог в танце. Та неотвратимая, грандиозная, мощнейшая сила, то предчувствие рока, что Хазин всегда ощущал подспудно, а сейчас, сейчас во все глаза наблюдал. Так смотрят на крушение поезда, на сход лавины на горную деревушку. На цунами, стирающее все человеческое. Так и Стрелецкий размывал собой окружающую действительность, перекраивая её под себя. Сжигая все вокруг и сгорая, не оставляя после себя ничего – ни принца, ни сцены, ни все ещё глухо звучащих последних отзвуков музыки. Остывать после подобного накала страстей придется ещё долго. Да и получится ли? Разве что, лежа рядом со Стрелецким на смятых простынях. Откуда в нем эта непрошибаемая уверенность в том, что тот гей, Хазин не знал. И очень сильно бы разочаровался, если бы не угадал. Но это только предстояло выяснить. А пока он вслед за матерью поднимается и аплодирует стоя, ощущая себя невыносимо, болезненно живым. * Руководитель труппы, Петя пропускает его имя, как ничего не значащий шум, рассыпается в комплиментах матери и её чувству высокого. А сам Хазин, как восьмиклассник на линейке, стоит с огромным дурацким букетом рядом. Раздражение, на время затаившееся внутри, накатывает с новой силой. И так, кстати, наконец, мелькает в глубине кулис полузнакомая полуодетая фигура. – Артем Александрович! От воодушевления в голосе худ руководителя тянет блевать, Хазин приподнимает брови, выразительно зыркает на мать, получая игривый шлепок по руке и лукавую улыбку в ответ. Вдох-выдох. – Аркадий Петрович, – у него усталая и острая улыбка. Он весь – все ещё натянутая струна, хотя спектакль кончился минут двадцать как. Хазин пялится на него, не скрываясь. Очерчивает взглядом широкие плечи, подтянутую, почти сухую фигуру, состоящую из одних только мышц. Артем худой, тонкий, с невозможно длинными пальцами и глубокой ямкой меж острых ключиц. Артем красив даже с этой странной короткой стрижкой и гримом, щедро намазанным на лицо. Ещё в образе, в смешных и нелепых штанах, украшенных перьями, с густо подведенными глазами на скуластом лице. Он все ещё заставляет прикипеть к себе взглядом. – Вот познакомьтесь, Наталья Романовна, большая поклонница вашего таланта. – Очень приятно, – улыбка не вполне искренняя. И Хазину хочется придраться к ней, спросить с чего вдруг. – А вы, молодой человек тоже ценитель таланта или за компанию? Артем чуть поворачивает голову в его сторону, изящно, выдержаннно, так, что хочется впечатать кулак в его скульптурную скулу. – А, вы, с какой целью интересуетесь? – О, Артем Александрович шутит, не правда ли? – вклинивается худ руководитель. – Да-да, простите, ради бога, – ещё одна искусственная улыбка. Он даже не старается. – Это вам, – мать забирает букет из рук и протягивает его танцору, а все чего хочет Хазин – отхлестать его этим веником, как следует. Чтобы помнил, с кем разговаривает. Тот смаргивает почти комично. Но цветы, конечно, принимает (попробовал бы он не). – Спасибо, и прошу меня извинить, сегодня был сложный спектакль. Он отступает вглубь закулисья так же быстро, как и появился. Будто и не было его. – Ещё раз прошу простить поведение моего подопечного, с самого утра не в духе, головные боли мучают. – Ничего-ничего, – мать сама любезность. Как и всегда. Хазин легко приобнимает её за талию, улыбается раздраженно. Если он проведет здесь ещё хоть одну лишнюю минуту, то срыв неминуем. – Передавайте ему самые искренние пожелания здоровья. Ну, не будем вас больше задерживать. Она легко пожимает самые кончики пальцев худ руководителя. И уже под руку с Хазиным возвращается обратно в зал. * В чем Пете не откажешь, так это в целеустремленности. Но тут даже не цель, какое-то совершенно бездумное желание доказать непонятно кому непонятно что. А, может, просто, наконец-то, хорошо потрахаться. Все эти причины достойны того, чтобы подкарауливать Артема у служебного входа театра спустя пару недель после первой роковой встречи. Внятных мыслей о том, зачем он здесь, что скажет – нет вообще. Петя мнется неподалеку от группки молоденьких девчонок, что по временам бросают на него кокетливые взгляды и, то и дело, громко смеются. Кажется, он здесь, все-таки за тем же, что и они – увидеть Стрелецкого. Хоть на пару минут ощутить пристальный взгляд прозрачных, словно вода подо льдом, глаз. Крепко же его… Стрелецкий появляется стремительно. Фотографируется со всеми, кто просит, нелепо моргает, когда ему подсовывают на подпись блокнот. Петя курит поодаль, не сводя с него глаз. Вбирает в себя, поглощает, анализирует каждый жест, мимолетное движение рукой. Каждую улыбку. А потом встречается взглядом с чужим внимательным прищуром. – Извините, меня еще один почитатель творчества ждет. Девчонки ничуть не в обиде. Хазин видит их горящие взгляды и усмехается. Вот так и рождаются сплетни самого блядского пошиба. Главное, чтобы без фото. А все остальное – пожалуйста. Он сегодня великодушный. – Чем обязан? Или решил привет от мамы передать? Стрелецкий подходит ближе, чем строго необходимо. Вторжение в личное пространство неуместное и глупое. Едва ли не глупее слов. В прежние времена Петя и за меньшее людей в КПЗ отправлял. Как жаль (нет), что те времена навсегда прошли. Вдох-выдох. Хазин затягивается, смакует горчащий на языке дым, и неторопливо выдыхает сизое облако. В ушах шумит кровь, и если он сожмет челюсть чуть сильнее, начнут крошиться зубы. Клоунская манера Стрелецкого выводить из себя проста, но настолько эффективна, что у него дух захватывает. Точно пора бы уже кого-то выебать. А то так можно и за убийство в состоянии аффекта присесть. – Дружочек, – Хазин легко стряхивает пепел под ноги, – ты, видимо, не понял, с кем разговариваешь. Улыбка самая благожелательная. Та, от которой продирает до костей. А Стрелецкий что, ему явно похуй. В ответ вот улыбается глумливо. – Так, вы, так и не представились. Чуть голову набок склоняет. В уголках глаз морщинки собираются. Прописать ему по ебалу хочется невыносимо. Хазин прячет свободную руку в карман пальто от греха подальше. – Пойдем, подвезу. Заодно и побеседуем. – Последний такой разговор закончился в песчаном карьере посреди леса. Извините, но я своим ходом. Стрелецкий чуть голову вскидывает, независимый такой. Хорохорится, а Хазина пробивает на веселье. – Пиздец ты, Стрелецкий. Тот брови поднимает обиженно, делает шаг в его сторону. Вот так, почти вплотную, их разделяет только несколько букетов цветов. Но тянет к друг другу с силой разнополярных магнитов. – Ну? Хазин снова затягивается, сигарета догорает быстрее, чем Стрелецкий придумывает едкий ответ. Он без сожаления скидывает тлеющий окурок на асфальт, тушит носком ботинка. Дым выдыхает в сторону. У него цель не въебать, а выебать, да и лишнего унижения Артем явно не потерпит. Что ему – его, вон, в песчаный карьер на свидания вывозили. Такого дымом в ебало не смутишь. Вот наручниками еще может быть. – Поехали. – Вот и ладушки, – Хазин улыбается широко и довольно. Совершенно похуй, что движет Стрелецким, если эта сила подтолкнет его прямо в чужую постель.