Кинжалом по сердцу

— Фенрир Сивый не просто оборотень: он самый жестокий и кровожадный человек, если его можно так назвать, на свете, — пробормотал Грозный Глаз. Сегодня он вёл собрание Ордена, на котором ей строго-настрого запретили появляться ввиду недостаточного возраста и совсем недавнего вступления в организацию. Но в ней текла кровь Блэков, а Блэки должны быть посвящены во все дела. Да и что такого они могли обсуждать, о чём ей было рано слышать? Именно, что ничего. Пусть она выглядит, как маленькая неуклюжая девочка, зато она смелая и всегда готова помочь. И раз её не пустили, значит, что-то важное, а ей необходимо было знать. Поэтому ей не оставалось ничего, кроме как спрятаться в шкафу и выглядывать из-за приоткрытой дверцы. Плохо будет, если любимый дядюшка заметит её: ей и так приходилось почти каждый вечер получать суровые выговоры от него. — Он намного хуже, чем вы думаете. Она вздрогнула, услышав голос, принадлежащий тому, кто давно уже снился ей в самых сладких снах. Римус… — Люпин! Уж ты-то знаешь, я уверен. А не изволишь ли ты привести доказательства? — Конечно. Только сначала покажу кое-что. Жертвы. Статьи о жертвах Сивого, — он доставал из портфеля газеты и клал их на стол. Она не видела картинок, но судя по тому, что даже Сириуса передернуло от отвращения, зрелище было не из приятных. Люпин же только улыбнулся и пообещал продолжение банкета, распахивая кардиган и начиная расстегивать рубашку. Тонкс зажала рот ладонями, чтобы никто не услышал, как участилось её дыхание. Она зажмурилась, распахнула глаза, увидела его. Усталый, но невероятно красивый, с накаченными мускулами. И явно глубокими шрамами через всё тело: один от бедра по животу, второй по груди и третий от груди до шеи. Молли всплеснула руками, Грюм даже вздрогнул. На предплечье оборотня красовался волчий укус. — Римус… тебе же было всего… — Четыре, — спокойно кивнул тот. — Шрам на спине в одном месте дошел почти до кости. Тонкс почувствовала, как глаза защипало от слёз. Но он же не хотел жалости, и она заставила себя быть сильной. Но ей представился маленький мальчик, ещё совсем не познавший жизни, потом длинные когти, острые зубы. По щеке скользнула слеза, но она сердито смахнула её рукой. Мракоборец не должен поддаваться эмоциям, и ей нельзя, а кто она такая, чтобы не соответствовать уставам. — Представьте, когда он нападает на таких детей, каким был я, на беззащитных девушек, таких, как наша Нимфадора, — пробормотал Римус. Она не рассердилась за то, что он назвал её полным именем, не возмутилась тем, что в его речи оказалась беззащитной — по телу разлилось приятное тепло, потому что он волновался за неё. — С ним нужно покончить, — решительно заявил Сириус, ударив кулаком по столу. — И как ты это сделаешь? — огрызнулся Люпин. — Главное встретиться с ним, а дальше уже как дело пойдёт. У дядюшки всегда всё было просто, может, потому, что он обожал риск и не боялся смерти. Членам Ордена это не подходило. Каждый сторонник на счету, терять нельзя ни одного. Фенрир Сивый — один из самых опасных Пожирателей Смерти, которому нельзя позволять продолжать ужасающие убийства. Согласившись с вердиктом собрания, все стали расходиться, и только хозяин дома остался сидеть всё в той же позе, пока все не покинули кухню. — Выходи. Она вздрогнула от резкого голоса, но засомневалась, что ему и правда известно о её присутствии, когда он сердито повторил: — Выходи, я сказал. Я же знаю, что ты здесь. На место сомнений пришла твердая уверенность, и Тонкс со вздохом выскользнула из укрытия. — Дядя Сириус, как ты узнал? — Иди сюда, — позвал он. Глаза её потемнели от страха, но она послушно приблизилась. Он усадил племянницу к себе на колени и проговорил: — В твоём возрасте я поступил бы точно также. Она улыбнулась и уткнулась носиком ему в шею, отчего он заливисто рассмеялся. Одна его рука крепко держала её, а вторая гладила по бледно голубым волосам. Дядюшка отчитал её хорошенько, твёрдо объяснив, что если говорят «нельзя», значит, надо мышонком сидеть в комнате и носа не показывать. Тонкс виновато подняла уголки губ. — Эй, я тут… о, здравствуй, зайчонок, — от ласкового приветствия её локоны вспыхнули фиолетовым — его любимым цветом. — Я не видел, как ты сюда прошмыгнула. — Чудеса трансгрессии, — хитро прищурился Блэк. — Подслушивала, — мигом догадался Люпин. — Твою сообразительность не пропьешь, Лунатик. Он усмехнулся, забирая свою мантию со стула, и опустил взгляд. А ей стало невыносимо стыдно за то, что попалось: перед дядюшкой, а теперь и перед Римусом, который не стал читать суровых нотаций, а просто молчал, чтобы осознавала всё сама. Она сгорбилась и сжалась в комочек, как брошенный котенок, шмыгнув носом. Люпин упорно этого не замечал, пока, наконец, не подхватил её под мышки и не взял на руки. Сириусу он пообещал, что предпримет все воспитательные меры к негоднице, и отнёс её наверх. Тонкс осторожно спустилась на пол, оглядела комнату: большое окно, сиреневые занавески, осторожно разложенные на тумбочке вещи, несколько стопок книг на подоконнике и одна раскрытая в плетёном кресле на шерстяном пледе. Она тихо, будто жалобно позвала друга по имени и мигом наткнулась на добрую улыбку и светящиеся лаской глаза, прижалась к его груди и виновато засопела, понимая, как хорошо бывает с любимым человеком. Римус взял её за подбородок, наклонился и нежно поцеловал её в пухлые и чуть искусанные розовые губки. Она доверчиво посмотрела на него и провела ладошкой по покрытой лёгкой щетиной щеке, задержав большой палец на его губах; он положил её на кровать и опустился рядом. — Скажи, прошу. Скажи, что любишь, — негромко простонала Тонкс, чувствуя невозможный жар там, где кожи касались его пальцы. — Люблю, Дора, очень, — прошептал он, опаляя её ухо горячим дыханием. Она выгнулась в его руках, силясь отстраниться, но он не пускал, прижимая лишь сильнее к себе, срывая мимолетные поцелуи с её губ — она ведь всего лишь упрямилась, а на самом деле хотела. Вскоре её хрупкое существо устало противиться настойчивости партнёра и позволило ему утянуть себя в более глубокий поцелуй. Терпеть… терпеть в значении «ждать» — не в её привычках. Да и не в его. Правило не действовало только на боль — её всегда приходилось выносить чуть ли не с улыбкой на лице. Он помнил, как душераздирающе она кричала, попавшись однажды Фенриру, который не пожалел для неё заклятия пыток. Он спас бедняжку, смертельно испугавшись, что Сивый может обратить её, но она ещё долго приходила в себя, не даваясь никому, кроме него. Сидела в комнате в углу, закутавшись в одеяло, затравленно смотрела на тех, кто приходил, и только к нему тянула ручки, чтобы обнял и успокоил. От воспоминаний отвлекли пальчики, ловко освободившие уже третью пуговицу его рубашки. Римус дёрнулся, перехватил её руки. — Не нужно тебе этого видеть, зайчонок. — Я видела. На собрании, — виновато буркнула она. — Это было в первый и в последний раз, слышишь? Она напряглась, а потом тихо спросила: — То есть тебе не хочется? Он усадил её на себя и, гладя животик, стянул с неё кофту. На губах его вновь заиграла ухмылка: она носила кружевное белье нежного кремового цвета. На её щеках вспыхнул румянец, и Люпин мигом сменил их позиции, чтобы освободить возлюбленную от штанов и зелёных носочков. Она осталась лежать под ним абсолютно беспомощная и беззащитная, но храбро глядящая на него своими огромными фиолетовыми глазами. — Я этого не говорил, — шепнул он, спустив одну её лямочку. Её грудь вздымалась всё больше, губы приоткрылись. — Рем, не глупи, — с трудом выдохнула Тонкс. — Тебе нечего стыдиться. Он помотал головой, но всё же разрешил ей заняться рубашкой. Она спокойно — точнее, внутри снова всё замерло — посмотрела на него, провела рукой по каждому шраму. — Почему?.. — удручённо взвыл Люпин. — В чём дело? — протянула она, зашипев оттого, что он припал губами к её шее. — Почему ты не морщишься от неприязни, почему тебя это не волнует? — Когда любишь, такое неважно, Рем. * * * Тонкс сидела на полу комнаты, куда на самом деле дядюшка строго-настрого запретил ей заходить — спальня Регулуса Блэка. Но именно там она и любила проводить время — сердце замирало, дыхание учащалось. Тут была своя атмосфера: холод, мрак, дух Слизерина, древности, тайны. Она поднялась и взяла со стола предмет — кинжал с серебряной рукояткой и с инициалами Р.А.Б. на ней. Острый настолько, что ей мигом пришлось залечивать царапину, едва прикоснувшись к лезвию. Тонкс упала на спину на кровать. Одна мысль не давала ей покоя с той самой ночи: Рем. Он морщился при взгляде на собственное тело и всячески пытался оградить её от этого, похоже, не замечая, что ей наоборот, нравится. Её пальчики наизусть уже знали путь, чтобы скользнуть по всем шрамам. Он негодующе шипел, но она не боялась. Каждый шрам для него был не украшением, не воспоминанием, не болью, не историей, а только уродством. И у неё не получалось доказать обратное. Тонкс коснулась кончиком кинжала обнажённого живота у выпирающей косточки внизу. На коже тут же выступила капля густой крови. Чувствуя, что уже передумала, она крепко зажмурилась, и нож сам скользнул дальше, до самой груди. Она медленно расслабилась, пока что практически не ощущая боли. Липкие струйки почти бордовой крови стекали на изумрудное с серебристым покрывало. Она наблюдала за ними и вдруг заплакала. Не от боли, не от осознания собственной глупости и бесполезности поступка, не от страха перед реакции Люпина… просто. Без видимой причины. Стало неожиданно грустно, плохо, одиноко и пусто. Зато теперь она могла спорить с Римусом почти на равных. Только ведь он жутко разозлится… * * * …Яркая вспышка… …Мрак…Темнота…Пустыня…Чёрная бездна…Тишина, оглушающая тишина… Она не чувствовала ничего: ни запахов, ни воздуха, ни тьмы. Не ощущала под ногами земли или любой другой поверхности. Нет ни стен, ни пола, ни потолка. Только… Только крошечное пятнышко света. Она не знала, идти ли к нему: с одной стороны, выход мог оказаться смертью, с другой — продолжением жизни и дверью из мрака. Она крепко зажмурилась, открыла глаза: пятно стало больше. Ей пришлось отвернуться, но оно преследовало её, оказываясь всегда спереди. Значило ли это, что точно стоило идти? Возможно, обман. Возможно, надежда. Пустыня заставляла самой принимать решение. А что, если она больше не вернется? Если не увидит дядюшку? Если не обнимет никогда любимого человека, не ощутит его прикосновений, не услышит его бархатного голоса? Всё это не могло так просто оборваться. И она пошла к свету. * * * — Дора! Она с трудом разлепила глаза и увидела перед собой Римуса, который со стоном восхвалил Мерлина и приложил её руку к губам, зажмурившись. Ей непонятно было, что произошло, где она находится, и почему Люпин так ведёт себя. Она чувствовала только опустошающую слабость и слышала только оглушающую тишину вновь, нарушаемую лишь хрипловатым дыханием оборотня. — Что со мной? — прошептала Тонкс. — Ты не помнишь? Вообще ничего? Меня узнаешь, хотя бы? — обеспокоенно спросил он. Она сощурила глаза, поджала губы от напряжения, даже высунула розовый язычок. — Не уверена… Во взгляде его зажёгся ужас, и тогда Тонкс вздохнула: — Ох, да узнаю, конечно. Ты Римус Люпин — болван, который до сих пор не догадался меня поцеловать. — Дора! — рыкнул он, мигом её приструнив. Она жалобно всхлипнула и уткнулась лицом в подушку, пока его ласковые руки не погладили её по голове. Они скользили по иссиня-чёрным волосам, по спине, ягодицам, ногам снова и снова, успокаивая и возвращая в действительность, направляя тепло по всему телу. — Ты у меня такая маленькая, просто ребёнок, — тихо проговорил он, касаясь губами мочки её уха. — И ведёшь себя так же. Итак, ты здесь, в Мунго, уже три дня без сознания. Сегодня двадцать седьмое января, если что. У нас была схватка с Пожирателями. А я… прости, я не успел спасти тебя. Мы с Сириусом нашли тебя в руках Пожирателей чуть ли не при смерти. Не знаю, куда я смотрел. Прости меня. — Рем, прекрати. Ты вовсе не виноват, — протянула она, перевернувшись на спину и погладив его по щеке. — Ну с кем не бывает. — Ты говоришь так потому, что не помнишь, какие ужасы они с тобой творили. Особенно это… Его пальцы задрали больничную тунику, почти полностью обнажив аккуратную грудь, и провели линию через весь живот. Тонкс вздрогнула. Шрам. Он проходил путь снова и снова, а ей становилось жарко и неуютно. Он жалел её, сокрушался. И зря! Она сама была причиной, а он так свято верил в её невинность, верил, что плохо ей сделал кто-то другой. — Римус, — прошептала Тонкс. — Прошу, выслушай. Это я, я сделала. Ножом брата дяди Сириуса. Чтобы ты не видел в своих шрамах недостаток. Люпин закрыл глаза и шумно выдохнул, прикоснулся губами к низу её животика. Она захныкала из-за его молчания: лучше бы накричал, отругал, отчитал, рассказал об этом дядюшке, и они вдвоем бы с ней разбирались. Он не говорил ни слова, просто сидел, положив голову на неё и держал ладонь на ребрах. Она осознавала всё: он сидел с ней всё это время, безумно беспокоился, потом расстраивался. И она всему виной. Её неосмотрительность, неуклюжесть, неаккуратность, глупость… — Я люблю тебя, — проворчал он. — Ты не думай, что не получишь дома достойное наказание за свою выходку. Только не делай такого из-за меня больше, хорошо? Римус прильнул к её губам, она притянула его ближе за рубашку, затем за волосы. Он довольно улыбнулся, огладил все её нежные изгибы, не пропустив ни единого сантиметра её тела. Он оторвался от неё, в серо-зелёных глазах горело желание. — Рем, прямо здесь? В больнице? — удивлённо поинтересовалась Тонкс. — Почему нет? — хитро прищурился он, коснувшись губами её шеи. — Запирающие заклинание никто не отменял. — И в кого я превратила Римуса Люпина, — рассмеялась она. — Лишь в того, кто без памяти влюблён в крошку Нимфадору. - The End