Якорь

      Ульи никогда не спали. Пока Жорж орал ругательства и пожелания, неделикатно пробуждая Дух Машины своего ховербайка, мысль об этом даже не возникала, но когда рёв транспорта удалился и галдёж пробился к сознанию, Джер несдержанно поморщился. В духоте подульевого воздуха здесь, в Гримпорте, всюду витала злоба; кровь в этом месте издревле лилась потоками, унося черепа к трону Медного бога, с каждым столетием затрудняя попытки уладить любой конфликт от спора за цену дозы до войн за территорию. А Джеру и своей желчи хватало. Словно паразиты в банке, местные копошились на разбитом рокрите, раздражающе жужжа на исковерканном Готике, свистели, щёлкали затворами, клацали жестяными оберегами и символами.       Арбитрский ховер сохранил в себе тишину. Джер тяжело выдохнул: опьянение сдавило горло. Нужно было чем-то заняться, потому что сон не шёл, как всегда после встречи с отродьем имматериума. Хоть вусмерть упейся, но то от страха, то от ярости ещё сутки клокочешь, то — вроде успокоишься, а глаза закроешь и видишь поганое, словно мозг всё пытается уложить внутри себя дьяволов образ и продолжает переспрашивать. Глазастая Тьма моргнула на закрытых веках, заставила встрепенуться. — Вот же с-сука, — проговорил аколит, копаясь в рюкзаке в поисках светошара. Руки суетились, подрагивали, и он сердито посжимал пальцами, заставляя себя успокоиться.       Светошар подпрыгнул, брошенный на заднее сиденье с благородной миссией — отгонять наваждения. — Милостивый Боже Император, аз возношу тебе хвалу в благодарствие за бдение Твоё и призрение рода людского… — загудел Джер молитву, вытягивая папиросу из пачки. Пьян он был настолько, что не мог даже отдать себе отчёта в богохульном сумбуре своих действий. К счастью, продолжение молитвы не шло.       Душа глухо поскуливала, раненая порчей, и на священные слова не реагировала. «До чего паршиво», — сформулировалось в уме вдруг, спустя несколько часов после боя. Тоска его гложила, вот только идентифицировать это было так же нелегко, как устаканить вид демона в памяти. Тоска, как и другие непривычные чувства, называлась «странным состоянием», и Джер ему сопротивлялся. Его цепкий взгляд, обойдя округу, пристал к уголку пикта, торчащему из лежащей на торпеде книжки. Хотя он последние три недели штудировал этот медицинский справочник и ни разу не обделил закладку вниманием, теперь он с истинно арбитрской суровостью и совершенно мальчишечьей опаской оборвал намерение взглянуть на неё. В «странных состояниях» Джер брезговал всем, что могло быть сочтено сентиментальностью, а самоконтроль перекручивал настолько, что с виду начинал напоминать сервитора.       Как положено сервитору, определил себе задачу. Ехать. Работать. «Сперва протокол допроса надо сдать, — с этой мыслью иррациональное нервно и лукаво колыхнулось внутри, пряча от рационального истинное желание. — Потом работать. В Холодильню, потом в Огнепад».       И Джер отправился. Измотанный борьбой с угрозой, даже не вспомнил, что в нетрезвом состоянии водить опасно, что до Холодильни — шесть часов пути, а уже через два было бы неплохо пойти на боковую. Летел скоро, но спокойно. Ни о чём не думал, обессиленно наблюдал за дорогой. Сброд шатался по закоулкам, вспыльчивый и живой. На крохотных ошмётках пространства, водрузив себя на горку мусора, проповедовали безумцы разных возрастов; заламывали руки, в эсхатологическом экстазе пялились в никуда, загадывая Великий Закат чуть ли не на завтра. Древние по меркам Каликсиды постройки и хабы скалились знаками Белых Лыб с фасадов. Сами бандиты бродили взад-вперёд, иногда гоняли рабочих, как погонщики гроксов, охраняли какой-то порядок.       Как бы она ни пыталась обустроить Гримпорт, добиться можно было только хрупкого благополучия и тени безопасности. Только стоит ли это того? Десятки миллионов оборванцев томятся, словно скот, ни на что не способные и не имеющие предназначения и цели, только возбуждают аппетит потусторонних тварей, ничем не оправдывая своего существования. Клир напоминает отребью на службах, что они пребывают на свете благодаря милости Господа-Императора, терпеливо любят любого человека, но Джер священником не был. С начала служения Святым Ордосам его отношение к людям, бесспорно, потеплело, потому как образ реального врага был ясен, и опеки в глазах арбитра стала заслуживать в том числе и такая вошь. Однако сейчас, под давлением усталости и остатков страха, ему было досадно, что он подставил свою душу, чтобы защитить эту бессмысленную ораву. Вся эта шелуха таскалась среди следов величия Империума, отвратительно контрастируя с ними. Джер невольно вспомнил, как прекрасны были покинутые окресности Каньона Сорасцина, как красива была древняя архитектура Синофии Магна без самих синофийцев. В нетрезвом уме закрутилось унылое, громоздкое размышление о том, что великой истории нужно либо соответствовать, либо не портить вид своим присутствием в кадре. Он приложился к фляге.       Связанную с Пастырем тварь вспомнил внезапно, примерно спустя час. Ядовитый взгляд из теней он сперва скорее ощущал разъедающим пощипыванием на коже, чем видел, хотя демон стоял прямо перед ним. И на что положиться, если органы чувств без толку толкаются у когнитивного аппарата? Спасли рефлексы: дубинка у инструктора Арбитрес была хлёсткая.       Джера передёрнуло; он сжал руль в запоздалой затравленной ярости, презирая вызванную осознанием слабость. В течение пути, как захваченный, он раз за разом припоминал охватившую его тогда панику, проклинал её и терзался, не умея оставить себя в покое.       Потом, как стало легче, подумал, куда едет. Она спросила: «Ты ничего не хочешь мне сказать?» А что сказать? «Может, правда что-то забыл», — подумал Джер. Начал заново перебирать поход к Луже. Про состав союзных сил всё подробно расписал. Про уязвимость Трёхклинья упомянул. Про демонический конструкт в рапорте обошёл, об этом нельзя, и вряд ли она уточняла об этом. Может, это не по делу, а какой-то девичий выпад? Может, причёску сменила? Стал воссоздавать, как было.       Вроде прикрыла железную часть лица гривой. Не всегда так делает, но и не впервые. Нет, суть явно не в причёске.       Руки? Ничего нового. Иначе в глаза бы бросилось.       Шмыгнула пару раз. Ещё не поправилась. Нужно её срочно утеплять.       Может, пропустил какое-то событие? Всё бурлит, как обычно, никаких серьёзных подвижек.       «Ты ничего не хочешь мне сказать?» А что тут скажешь…       Заиндевевшие опоры покорёженных зданий показались часов через семь; впрочем, Джер не сверялся с хроно с момента изгнания демона. Согласно ульевым порядкам, Гримпорт бодрствовал в любое время, окна хабов в Пограничье перемигивались светом обветшалых систем, перечиненных неумелой рукой множество раз. Для Джера ночь так и не началась: он рос под небом и позволил Холодильне с её искрящимися ледяными корками себя обмануть.       Студёный воздух щипал щёки, но не отрезвлял и не бодрил. Глотку обожгло остатками перегонки. «Я совсем в г-но», — признался себе Джер, и ступал медленно, чтобы тело не подвело «облик служителя Lex Imperialis». Шёл замученный, потому что вызванная Тьмой тревога всё не отступала.       Стук разбудил её мгновенно. Агент Куудан резко села, инстинктивно потянулась рукой к тумбочке. Спустила ноги аккуратно, непроизвольно притаившись. — Кто там? — сиплым со сна голоса спросила она, сжимая рукоять Vox Legi в пальцах и беспокойно оглядываясь. — Арбитр Супериор Гейт.       Нетипично растянутое представление да с какой-то чудной короткой паузой перед фамилией мало походило на его рубленый тон. Взволнованая, Франса оставила оружие и поспешила к двери, закутавшись в потрёпанное одеяло.       Он стоял без свойственной ему осанистости, с каким-то тряпьём подмышкой, в одной руке держал бутылку амасека, в другой — какие-то бумаги. От него несло перегаром, жёсткие волосы, не завязанные, лежали как попало. Франса ожидала, что он войдёт сразу, едва дверь откроется; предусмотрительно потеснилась в узком проходе. Однако Джер остался на пороге и только честно лелеял её взглядом, печально насупившись. — Что случилось? — взволнованно проговорила она, изучая его на предмет ранений.       Джер встряхнул бумаги в выставленной руке и выдавил: — Протокол допроса Пастыря, — Франса вскинула брови. Помявшись мгновение, он добавил: — Я войду? — Заходи, — сорвалось одновременно с его вопросом. Внезапно прорезавшаяся в Арбитре Супериоре деликатность тревожила только больше, так что дверь закрылась не сразу. Но в тусклом свете коридора новых повреждений на броне и плаще Франса не заметила. — Ты одна?       Он ревниво покрутил головой, озираясь в темноте. — Одна, — ответила она эхом, продолжая за ним наблюдать. Отвлеклась на хроно. 3:47. — Будешь рекаф? — Нет. Я ненадолго.       Джер разместил свою поклажу на столе и включил стоявший на нём светошар. Франса тихонько поставила рекаф и подошла, поправляя рыжее буйство волос. — Разбудил? — внезапно понял Джер. Его охватило смятение, и он поспешил отшутиться. — Виноват. Вот, — он покопался во внутреннем кармане и, подобрав торчащую из-под одеяла тёплую руку, сунул в неё ириску, — чтоб не обидно было. Компенсация.       Он ухмыльнулся в ответ на её улыбку и поспешил отстраниться; обошёл стол, встал у окна. Долго он стоял задумавшись, потом ощупал покосившуюся раму. Франса тишины не нарушала. Решила не мешать ему собраться для разговора. Она надеялась, что такая интенция в нём найдётся, потому как его позиция была слишком радикальной для переговоров. И хотя она имела дело с упрямцами постоянно, конкретно этого из-за бурного чувства робела.       Ещё больше, чем на выяснение отношений, она надеялась на то, что дело только в этом. Из Гнилотопья Арбитр Супериор Гейт вернулся той же скалой, какой и уходил, а сейчас его фигура обнаруживала какую-то внутреннюю надтреснутость, Франсе совершенно незнакомую. Хотя ранен он, судя по всему, не был, выглядел Джер болезненно, и это сжимало ей сердце.       Он обернулся, стоило ей вздохнуть у него за плечом. В его подобревших от полумрака глазах читалась неприкрытая нежность, но секундой позже он сжал губы и отшатнулся, тяжело облокотившись на поверхность стола. — Здесь дует. Лучше сядь, — бросил он и, переставляя стул, с ходу отчитал её: — Сидишь тут целый день на сквозняке, ничего удивительного, что заболела, — осмотрев раму, продолжил: — Должен был ещё вчера понять. Напомни мне перетащить стол перед уходом.       «Снова пытается взять себя в руки, избегает даже посмотреть на меня. Будь проклята его ебучая самодисциплина, что за дурень», — размышляла Франса, возвращаясь к рекафу. — Так, может, ты и сам тогда сядешь?       Он снова посмотрел на неё, пока она возилась с кружками. Этот тон, настоятельный и тонко поддевающий, пролился бальзамом на душу. Джер поддался на завуалированное требование. Неудобный табурет для посетителей Франса уже заняла сама, и он устроился на стуле, оттолкнув его чуть подальше от гостеприимной хозяйки. — Зачем рекаф? Я только на минуту, — повторил он упрямо, откидываясь на спинку и чуть морщась от боли.       Доспеха Тьма не тронула — она проникла в сочленения, намереваясь искромсать его носителя в кровавый фарш, да видно подавилась защитными амулетами, сберегли Святые. И всё же по всей спине и торсу остались разбросанными мелкие порезы. Теперь они ныли. — Это мне? — уточнила Франса, приподнимая бутылку. — Это твоё, — Джер без особой надежды поболтал пустую фляжку. — А тёплые вещи мои. Тебе. Чтобы не мёрзла, — всё ещё не очень чётко разъяснял он. Пока искал папиросы, Франса подлила в обе кружки амасеку. — Что случилось? — Всё нормально, — отрезал Джер. — Пастырь оказался с сюрпризом. Уже разобрались.       Она настроилась было слушать, но тут же поняла, что к рассказу Гейт не расположен. Выражение у него было хмурое и напряжённое, сжалась, явно сдерживая гнев, челюсть. Раньше его лицо становилось таким за мгновение до очередного: «Долго объяснять. Поверьте на слово». Ещё тогда это привлекало внимание, потому как объяснять Арбитр Супериор был готов всегда и всё, а отмазываться, судя по всему, совершенно не умел. Как она теперь понимала, такой его вид соответствовал приближению к темам, относящимся к его первейшей службе. Это самое понимание со временем переменило её прежнее возмущение на суеверное опасение. — Ты из Линий добирался? — Да. — И когда ты спал в последний раз?       Он долго вглядывался в свои хроно. — Часов четырнадцать назад, — ответил он. Пепельница загрохотала дном по неровной поверхности. — Так, — визор коротко зажужжал, резко фокусируясь на подчинённом. Живой глаз смотрел настойчиво и пронзительно. — Тебе нужно отдохнуть. — Не успеваю. Надо в Огнепад. — Это ещё зачем? — Посмотрю, что там с этим Аргом и Светляками. Утром другие дела. Времени не будет. — А. Сутки не спать, из них половину за рулём, — она покачивала головой, картинно размышляя, и не сводила с него взгляд. — Твой домашний рецепт трудоспособности, как я понимаю, — снова поддела она, несколько сердясь. — Продуктивность растёт, если перестать себя постоянно жалеть, — чуть тянул он от нетрезвости, кривя рот в приступе снобизма. — Ты уж пожалей.       Дальнейших пререканий почему-то не последовало. Всё стихло; было слышно только, как скидывается пепел. С другой стороны доносилось слабое шмыганье. Франса сидела молча, опустив взгляд — снова; это придало ей неожиданной кротости и хрупкости. Заключённая в своих сомнениях, она казалась теперь маленькой и уязвимой. Невольно расслабившись и небрежно облокотившись на стол, Джер любовался ей, не скрывая, чуть наклонив голову. Смотрел жадно, не отрываясь, только иногда потирая ноющие веки. Франса, обнаружив себя предметом пристального внимания, преисполнилась нежной снисходительности к такому его естественно вульгарному виду, и волнение немного отступило. — Ладно, — она со вздохом встала. — С твоего позволения.       Скинула одеяло, развернула утеплённые вещи, которые он принёс. Натянула джемпер. Джер понял её превратно; вздрогнул, приходя в движение. — Мне пора, — буркнул он. Рука, отставляющая чашку, была оперативно перехвачена и отведена в исходное положение. — Никуда я тебя не выпущу в таком состоянии, — она резво накинула одеяло ему на плечи, зачем-то потрогала щеку и лоб тёплой рукой. Неожиданное прикосновение обожгло сердце, освободило от ужаса; слишком короткое, возбудило алчность и приковало к стулу. — Нет у меня времени тут рассиживать, — упрямился Джер, отговаривая себя оставаться. — Прямо как у того архиеретика — умирать? — Франса несколько повеселела и расслабилась. Знала: если бы он хотел уйти, он бы уже ушёл. — Ты про Вандира? — он оживился. — Поганое сравнение. — Так я Веторе и сказала.       Она снова устроилась напротив, незаметно придвинувшись, и сидела теперь уверенно и ровно. Прежде, чем Гейт что-то вставит, продолжила: — Представляешь, на днях с бутылкой ко мне пришла, — она явственно иронизировала, плохо подделывая «сенсационность»; в голосе прорезался упрёк, — и заявила, что хочет составить мне компанию в Холодильне. И к чему бы это? — Франса развела руками, изображая недоумение — в рамках своей изящной, сдержанной артистичности. — Сначала оказалось, что она тоже приехала с моей бутылкой. Потом выяснилось, что за этой высокоуровневой прозрачной интригой стоит Арбитр Супериор Гейт. Хмм… — она чуть прищурилась, мягким и коротким движением подчеркнув подбородок, понарошку задумалась. — Не было там интриги, — вздохнул Джер. — А причём здесь Вандир? — А. Ветора пересказала мне легенду с твоих слов, сказала, это было самое интересное, что она слышала в последнее время. — Это история. Не легенда. По большей части. — Да, да. Верно. — И она сравнила меня с Вандиром? — уточнил он, приподнимая бровь. — Не совсем прямо сравнила. Сказала, что выражение «нет на что-нибудь там времени» само по себе тебе очень свойственно. То есть, что после того, как… Ну, после того, как я уехала… — После моего временного руководства, — подсказал Джер. — Да, именно. После него — это её первая ассоциация с тобой. — Надо думать, словосочетание «нет времени», а не Вандир. — Да, ну да.       Франса мелко покивала, покусывая нижнюю губу. Она чувствовала, что что-то упустила в своём как всегда сбитом объяснении и приподняла указательный палец, призывая подождать. Джер, пользуясь паузой, одним резким движением щедро долил себе амасеку в пустеющую кружку. Это окончательно сбило Куудан с мысли. К тому же, он неизменно наблюдал за ней; и странно, но одного только его внимания хватало, чтобы размякнуть и перестать бояться чего-либо.       Кованая тёмная сталь его глаз всегда заставляла чувство опасности притупиться; правда, на фоне того, что сам Джер вызывал жуткое впечатление. Лишённый эмпатии и тепла в той же мере, что и беспокойства и сомнений, это был взгляд убийцы, жестокий и холодный. В нём неизменно читался чёткий императив: «Делай, как я сказал». — Так… — произнесла она и вдруг замялась, приняла какой-то настороженный вид. — М-да? — отозвался Джер после длинной паузы. Читавшееся в нём отрешение возмущало и придавало решительности. — Зачем ты это устроил? — Бутылку передал, потому что было уже пора. Решил, что тебе нужно отдохнуть. И плечо на всякий случай. Лучше Веторы никого не подвернулось. — Поразительное самомнение, — проговорила Франса, и лицо её окаменело. — Да я-то как раз подумал, что Ветора справится не хуже меня. Терзания о судьбах Гримпорта ей точно ближе, — чуть поразмышляв, добавил: — Хотя бы и на одну условную единицу. Франса вдруг поняла, что разумела неправильно; смутилась, но виду не подала. Ей почти стало стыдно за то, что она вменила Джеймсу Гейту такой эгоцентризм и чуткость. Само собой, о её эмоциональном равновесии он заботился вслепую. Найти ей «плечо», которое утешит её после их разрыва, он, очевидно, не пытался. По всей видимости, даже не учёл этот фактор вовсе. — Это мило с твоей стороны, — всё ещё прохладно, но уже не так сердито заметила она. Мужчина воспринял это со всей своей простотой: — Пожалуйста.       Франса вздохнула. — Так… Зачем? Ты же… ну… — Порвал с тобой? — рубанул Джер. — И что? Нужна была защита и опора, — он махнул рукой, — получай. Ещё я сказал: никого не подпущу. И слов своих назад не брал.       Он посуровел в новом неожиданном приступе опеки и ревности. Франсу это умиляло, но она уставилась на Джера без всякого выражения, опасаясь его задеть. — В чём тогда… суть? — Какая суть? — отозвался он грубовато, недоумённо хмурясь. — Что за острая необходимость так резко отталкивать от себя всех и вся?       Всегда жутковатый красный визор показался шуткой в сравнении с пронзительным вниманием так называемого «зеркала души». В её взгляде не было явной печали или разбитости, скорее укор и досада. — Романтизируешь, — ответил Джер. Затем его тон уже стремительно терял небрежность. — Нет ничего такого. — И… — Франса только и успела набрать воздуха, как он её перебил, как обычно, предпочитая защите нападение. — Есть необходимость ясно мыслить. Я же объяснял, в чём дело. — Объяснениями ты называешь тот… налёт, когда ты мне слова не дал вставить? — давила она, не позволяя ни одной ноте гнева и обиды просочиться. — Я и не собирался тебя слушать, — сказал он твёрдо, не повышая голоса. — Решение было принято. — Прекрасно, — сухо и с достоинством произнесла Франса, поджимая дёрнувшиеся уголки губ и глядя в сторону.       Справочник по физиогномике описывал это мимическое выражение, как предвестник слёз. Франса поспешила спрятать его за краем чашки. — Франса… — пробормотал Джер неловко. Она молчала и сидела без малейшего движения, сжав кружку одеревенелыми руками. Он выпил амасек с остатками рекафа залпом, выдохнул. — Прости. Я не намеревался тебя обидеть тогда. Да и сейчас.       Услышав, как зазвучал его голос, она не сдержалась и вскинула взгляд. Он сидел, пристыжённо склонив голову, говорил ласково и с некоторой опаской, и манера эта в нём прослеживалась ею прежде только раз. Тогда Джер открыто заявил, что чувствует себя с ней по-особенному, в поразительной наивности явно не обнаруживая в собственных словах никакого признания чувств, которых боялся. — Просто, если бы ты хоть одну связную фразу сказала, в голове у меня… — он развёл руками и затем гулко хлопнул. — Схлопнулось бы всё. Рядом с такой горячей леди я с трудом соображаю. Это нужно было исправлять. Даже след твоего присутствия сбивает меня с мысли. Не говоря о самом присутствии.       Он снова откинулся на спинку. Помявшись, принялся что-то искать по карманам, не глядя на неё, плотно сжав губы. Франса подметила на утомлённом лице тень раздражения — единственной эмоции, которую Джер скрывал лишь тогда, когда она была направлена на него самого. Наконец, он что-то протянул ей. Почти одёрнул руку, едва Франса ухватила загадочную мелочь, сжал ладонь в кулак, поднося к лицу. — Резинка? — Твоя ведь, — больше подтвердил, чем спросил он, снова пиля её взглядом. — Потеряла в Горке. В коридоре у лестницы. Наверху. — Такими половина Гримпорта пользуется. Я её в Пиках купила. — На ней была рыжая мотня. И она была мокрая, — он прервался, но поздно: рыжая бровь дёрнулась, подмечая неполноценность объяснения. — Пахла тем шампунем из Шестерней, — добавил он с тем же плохо сдерживаемым неудовольствием.       Снова ненадолго стихло. Джер досадливо хмурился, жалея о том, что ошибочно почитал за открытость. — Твой дорогой друг посоветовал порвать со мной? — Ты про Жоржа? Он посоветовал поговорить с тобой, раз меня что-то волнует. Франса вздохнула. Совет был мудрый. — И тебя… Волновало, что я сбиваю тебя с мысли? — Не только. — Джер…       Он замер, сцепившись с ней взглядами, затем сердито выдернул папиросу из пачки, которую доставал. — Сколько раз просил завязать с этими придыханиями, — он поморщился. Франса открыла было рот, но ответ был обрублен: — Я и так хочу тебя до одури. Ещё и пьян. Это не помогает. — Только однажды, вообще-то, — осторожно вставила она, скромно поджимая улыбающийся край рта, когда убедилась, что он закончил.       «В Огнепаде», — подумали они оба. Всё было мокрым. Майка липла к коже. Пощипывал кислым привкус лимонада. Каждое прикосновение жгло на память, словно клеймо. Гримпорт померк. Заключённые друг в друге, они вырвались только утром, не припоминая, как уснули.       Джер закрыл глаза, надеясь отделаться от наваждения. Франса даже не пыталась. — Так в чём же дело? — спросила она, едва жар начал спадать с щёк. — Франса, — он тяжело выдохнул. — Оставь это. — Это из-за Венди, да? — осторожно уточнила она после паузы.       Он только бросил на неё тревожный взгляд сперва, потом долго задумчиво болтал амасек в кружке. Франса успела обдумать то, что он выпалил в день так называемого «налёта». «Эта твоя «близость» не входит в мои планы», — он говорил. «Я должен», — конечно, куда без долга? «Не хватало, чтобы с тобой что-то случилось», — промелькнуло в середине той пламенной речи, лишённое контекста, расплывчатое, но наиболее нервное, честное. Когда раздражение прошло и все слёзы были пролиты, это заявление сверкало в памяти, маня шарадами. — Я её убил, — глухо и прибито произнёс Джер спустя минуту. — Её убил бандит, Джер, — справедливо возразила Франса, надеясь поймать его взгляд. Преувеличивать свою вину было не вполне в его духе, и она заволновалась, не прозвучало ли признание. — И вообще, это ведь… — она схватила напрашивающееся «побочные потери среди гражданских». — Несчастный случай. — Из-за меня. Как ни поверни эту ситуацию, она мертва из-за меня, — выдавливал он горько. Стиснутая чашка чуть хрустнула, треснув, и, словно это был сигнал, он уронил голову.       Прежде прочего, Франса почувствовала облегчение. — Джер, откуда тебе было знать… — Неоткуда, — перебил он её резко, не поднимая лица. — Такое было стечение обстоятельств, это ясно. Пенять на обстоятельства жалко. Удел слабаков. К дьяволу обстоятельства, я должен был держать всё под контролем. Включая обстоятельства. Должен был ожидать от урода засады. Не должен был относиться к уставу легкомысленно и связываться с ней. Должен был её защитить. — Ты был патрульным. Опыта у тебя ещё было не много. Когда ты патрульный, всё вокруг удивительно. — Не помню, чтобы удивлялся.       Джер посмотрел на неё пронзительно, обнаруживая страдание и стыд. Сжал челюсть, сердясь на чувствительность, пытаясь взять себя в руки. Франса решительно подвинула стул и заключила его голову в объятья. — Не смей меня жалеть, — прогудел он, впрочем, не находя сил противиться. — Не меня… — Я знаю, я знаю, — она потрепала жёсткие волосы. — Нормально чувствовать себя виноватым. Я всё понимаю. — Нет, не понимаешь, — Джер отстранился, чтобы поймать её взгляд. — Это не побочные потери среди гражданских, — он замялся. — Она была очень важна, — аккуратно констатировала очевидное Франса.       Он молчал. — Какая она была? — Франса осмотрела кружку и мягко всучила её назад в его крепкую руку — наполненной.       Джер мотнул головой. Этот жест, смятый, полный смятения, обнаружил его уязвимость. Арбитр Супериор Гейт, несломляемый и бесстрашный, поразительный в своей решимости, сидел, уперив взгляд в пол, словно наказанный ребёнок. — Ага. Нет, — перевела Франса. — Или всё-таки да? — подтолкнула она.       Она же всем своим видом выражала уверенность и строгую заботу, свойственные протягивающим горькую целебную пилюлю. Со схожим же терпением ждала от подопечного твёрдости. Столь же легко игнорировала собственное утомление.       Пьяным он действительно был куда податливее. — Она была… Красивая. Маленькая. Такая… буйная, — Джер почти улыбнулся. — Венди Лайонс фамилии Азар. Наследница наших бесценных раздолбанных дорог. Золотая пташка. Шумная, как сигнальная сирена, — он покачал головой. — Ненавистница застоя. Юный борец с «убогой инертной традицией». «Сторонница созидания», но «здравая нигилистка» — сама себе противоречила в каждом заявлении. Вечно кричала: «Я живая и буду живой!» — с таким чудовищным вызовом, будто сейчас накинется и лицо тебе откусит. Нигилизм к этому никакого отношения не имеет, кстати, — он сделал паузу, отпивая. — Глаза у неё полыхали, как у Святого Воителя, а лицо было совсем детское, с этими… с ямочками. Постоянно скромно одевалась и сбегала в бедные кварталы без охраны. Ты знаешь, эта скромная натуральная шерсть в бедных районах Кларитаса, где народ за прадедом затёртую майку донашивает.       Франса вздохнула, зеркалом отражая его ухмылку над аристократией. — Она была и правда живой. Яркая звёздочка среди тысяч от рождения мёртвых рыл, — Джер досадливо хмурился, глядя в сторону. — Первое за всю жизнь, что я осознанно хотел защитить.       «Не «должен» в этот раз», — отметила Франса. — Тогда я с уверенностью мог сказать, что в моей жизни нет ничего хорошего. И тут она посреди этой помойки. Фонтан эмоций. Я по её затылку мог определить, в ярости она или ей весело. Такая вот была.       Он сделал ещё глоток и неопределённо пожал плечом. Помолчал. — Такой дебильный у нас обоих был вид, когда она умерла. Эти несколько секунд я помню очень ясно. Он её как за волосы держал, так и дёрнул, — Джер сделал резкое движение левой рукой. — Потом ещё раз, посильнее, — он повторил жест и медленно опустил руку. — И стоит, всё своё красноречие растерял, великий подстрекатель… гроза властей… Тишина стояла лютая. А я выпрямился, чинно так пульс проверил. Забрал её. Он отдал и остался стоять, как вкопаный. А я её такой… я её как будто… даже не узнал.       Франса, стараясь не издать ни звука, наливала амасек уже себе. — Он её за волосы метров сто протащил. Я мог отрезать их. Мог зафиксировать его руку. А я просто гнался за ним, потом дрался. Я даже о ней не подумал. Ничего во мне не дрогнуло.       Допив содержимое кружки, он добавил: — За это меня повысили до Пробатора, кстати, — Франсе показалось, что она услышала нотку иронии.       Она зажмурилась, содрогнувшись. — Урок я вынес, — уже твёрже сказал он после паузы. — Второго мне не надо. Я бессердечное чудовище — так тому и быть, такие тоже нужны Империуму. Нет, Франса, — оборвал он, не давая ей вставить свой гольден, и перехватил двинувшуюся к нему ладонь, — никаких оправданий, никаких «но», поняла? — Джер сжал её пальцы. — Поняла, — ответила она терпеливо, не смешиваясь под его напором. — Между личными интересами и службой я всегда выбираю службу, — гнул он сердито. — Не знаю почему, но считаю это правильным. Ебучая лирика ложится поперёк этой позиции. И я обычно случайно наступаю ей на хребет по пути. А потом живу дальше. Свечей не ставлю, траура не ношу. Так что не надо потчевать ни меня, ни себя заблуждениями.  — Позволь буквально для протокола: нет у меня никаких заблуждений. Я знаю, какой ты, — проговорила Франса ровно, не опуская глаз. — Да все вечно думают, что дохера понимают других. Бред. Невозможно предсказать, что человек выкинет. — Так, или ты меня всё-таки послушаешь? — настаивала она.       Ощущение было такое, словно она укрощала ксено-тварь — недалёкую и доверчивую, но сильную и страшную. Зверюга, впрочем, утихомирилась, увлеклась приласкавшими лапу пальцами. Устало выдохнул: — Ладно уж. Говори. — Тебя бесит всё, чего ты не понимаешь. Ты всему ищешь объяснение, чтобы знать, как… те или иные вещи работают. Однако, как назло, ни в одной книге не написано, почему ты её не спас. — Не спас, потому что я такой, какой есть, нет у меня такой функции. Вот и всё, — зло прорубал он. — Да в самом деле? — рыжая бровь приподнялась. — А кто меня прикрывал в Зените и в Шестернях? Кто бросился спасать штурмовика от культиста Прозрения в Львином Зале? — Это другое. — То же самое, Джер. Видимо, урок ты и правда вынес. Стал опытнее… внимательнее. — Нет… Слушай, не дури меня, — беспокойно, подозрительно отозвался он. — Речь не об этом. — Именно об этом. Это твоё «чудовище» — оправдание и отговорка. — О, пошли заблуждения. — То, что ты выберешь службу в критический момент, — упрямо продолжала Франса, — это факт, и мне это и так ясно. Я принимаю это в тебе, понимаешь? Я знаю, что даже если я буду на последнем издыхании или это будет кто угодно другой, кто тебе дорог, ты примешь правильное решение, сможешь всё взвесить. Не будешь колебаться полтысячелетия, не впадёшь в ступор, а сделаешь то, что будешь должен сделать. Это редкое качество. Очень ценное. — Херовое качество для пассии, не находишь? — он уже скорее уточнял, чем спорил. — Не нахожу, — легко парировала она, заметив, как сменился его тон.       Джер не ожидал такой прямоты и смешался. Стал сгребать шатающиеся по черепу мысли, чтобы хотя бы понять, пора ли признать поражение, — столь усердно, что забыл увернуться от ласкового пальца, поглаживающего гудящий висок. — Ты восхитительный, — проговорила она, почему-то страшно краснея. — Я за всю жизнь не встречала настолько умных людей.       Она чувствовала, как щетина колет запястье. Он не мешал ей говорить; поддался к перечному запаху её тела, лишённый всякой воли. Незаметно качая головой, ластился к её руке. Франса сделала вид, что не замечает: ей думалось, что очередное превозмогание во имя самодисциплины точно выведет её из себя. Тем более, она знала, что он сосредоточенно слушает. Даже пьяный и даже в глубокой неге Джер ни разу не пропустил ни одного её слова. — Ты можешь найти ответ на любой вопрос, Джер. А стоит тебе что-то испытать, особенно хорошее, то ты воспринимаешь это, как смертельную заразу. — Любовный тремор — это тебе не шутки, — съехидничал он негромко, за что получил щелбан. — Я понимаю, ты хочешь, как лучше. Но такие решения нормальный человек не принимает в одиночку. Во-вторых, мне не семнадцать, и я могу сама за себя постоять. И, в конце концов, в твоих действиях нет вообще никакого смысла. Ты делаешь всё то же самое, что делал, но ничего не принимаешь взамен. Вряд ли ты хоть минуту сэкономил. И не похоже, что лирика прошла. — Пройдёт, — упирался он, словно и не находя себя прижимающимся к тёплой ладони. — Пока не прошла… и не прошла моя, так что… — она замялась, борясь с комом в горле. Слишком долго она формулировала эти слова. — Я всего лишь хочу дать тебе что-то в ответ. — Нет, — отрубил он отрезвлённо, поднимая усталый и замученный взгляд. — Ты такая… хорошая, Франса, — выдавил он после паузы. — Самая лучшая. Ты… живая, так что… гораздо дороже. Что я буду делать, — пробормотал Джер, — если… Если ты… — Джер, я буду в порядке. Со мной ничего не случится, — почти отчаиваясь, упорствовала она. Нечего было больше сказать.       Он обхватил её, закапываясь в рыжей шевелюре, уязвимый и, как она могла только догадываться, напуганный. Франса прижала его к себе — крепкой хваткой ненасытной любящей женщины, которая боится прощания. Она чувствовала себя обессиленной и униженной, зная: теперь он уйдёт.       Джер не уходил. Она ощутила его губы у ключиц и на шее, и не стала мешать. — Ты… — он недовольно замычал и выдохнул, и чувствительное плечо дёрнулось. — Я должен идти. — Нет, — прошептала она; сжала линию рта, зажмурилась, чтобы не плакать. — Всё. В последний раз, — его усы кольнули щёку, — и всё. В последний раз…       Франса накрыла его губы пальцем, призывая к молчанию, — чтобы он не заявил ничего, что сдержало бы его лучше всяких обстоятельств. Долгий и тяжёлый разговор потерял в этот момент всякое значение. Они совпадали в одном простом желании, и теперь уже были слишком близко, чтобы вспомнить, что препятствовало его исполнению.