Ревность.

Джона резко схватили за плечо и развернули – так молниеносно, что он не успел среагировать, только ахнул, когда холодная стена ударилась о лопатки. Лицо Шерлока, искажённое яростью, почти ненавистью – боже, когда он видел на этом лице столько эмоций разом? – приблизилось к нему из темноты, и Джону показалось, что Шерлок едва сдерживается, чтобы не ударить его. - И куда ты теперь уходишь… Джон Уотсон? – слова были ледяными, едкими, выстраданными, и Джон ахнул, словно его вторично приложили о стену, по всему телу внезапно пронеслась непонятная жаркая волна. Джон замер, не отрывая взгляда от этих диких глаз, искажённых черт, сжатого в тонкую полоску рта. Губы Джона слегка приоткрылись, дрогнули, и Шерлок вдруг поймал глазами это движение – и замер, будто лисица, услышавшая мышь под метровым слоем снега. Перед прыжком. Потом на секунду закрыл глаза, зажмурил их, будто старался пережить приступ сильнейшей головной боли… И резко шагнул в тень. - Я… Я прошу прощения, Джон, - тихо, но очень чётко сказал он. – Больше это не повторится, - он развернулся и быстро ушёл себе в комнату. В момент, когда хлопнула дверь комнаты Шерлока, Джон вдруг понял, что эта горячая волна была полна желания, полноценной жаждой обладания. Если бы он не был так изумлён, он бы прямо там повалил бы Шерлока Холмса на пол и изнасиловал бы к чёртовой матери. Джон осторожно, будто делал это в первый раз, выдохнул – и осел по стене вниз. Всё началось с октября. Разумеется, Джон замечал все эти взгляды. Он всегда запоминал всё, что связано с Шерлоком, как мелкие ягоды складывал в бездонную корзину, одну к одной, и точно знал, где лежит какая. Возраст Шерлока, рост, предпочтения в еде – это были скучные ягоды, большие, водянистые на вкус. Вкуснее были маленькие, кривые, сладкие ягоды на самом краю грядки – не всех туда пускали. Это были ягоды привычек, ягоды того, как Шерлок произносил те или иные слова, ягоды их общих воспоминаний, рассказанные Майкрофтом случаи из детства Шерлока. Из всего этого Джон как будто лепил своего Шерлока, и тот всегда был немного с ним. Джон замечал все эти взгляды, и поначалу они ему льстили. Именно ему, а не самому Шерлоку, потому что Шерлок вряд ли понимал до конца, что все эти люди на самом деле хотят с ним сделать. Джон понимал, и от этого ему сначала становилось приятно, будто смотрели на него. Вернее, сначала эти взгляды поражали. Потом – забавляли. Потом – льстили. Джон приходил с этим неземным надоедливым существом, Джон уходил с ним домой, а эти люди – возвращались к своим рутинным мелким делам. Всё было в порядке вещей. До определённого момента, когда они сидели, как обычно, на диване, смотрели фильм, в котором Шерлок вдруг странным долгим взглядом проводил одну из героинь, в чёрном открытом купальнике. Красивая, интересная девушка, «КАК РАЗ ВО ВКУСЕ ШЕРЛОКА». При виде напряжённого внимания Шерлока (кто же знал, что он просто рассматривал странный узел на лямках верхней части купальника?!), уставившегося в экран, Джон вдруг почувствовал что-то, здорово напоминающее прикосновение электрического провода к коже. Или даже скорее так: как будто гигантский осьминог обвил его со всех сторон щупальцами, бьющими электричеством – и при этом раскалёнными, и Джону внезапно одновременно захотелось отрезать этой девушке на экране голову, двинуть по телевизору так, чтобы тот разбился – и повалить Шерлока на диван, закрыв ему рот поцелуем. Всего его закрыть, не думая и не рассуждая, утопить в этом безрассудном, мерзком, грызущем ощущении, которое появляется, когда осьминог с раскалёнными и бьющими током щупальцами внезапно решает тебя обнять. Это было очень больно. Это был первый приступ ревности Джона. Это был первый раз, когда он понял, что его может накрыть с головой желание зацеловать Шерлока до смерти. В первый раз, когда он понял, что он хочет целовать Шерлока Холмса, взгляды, которые бросали на Шерлока мужчины и женщины, стали обжигать Джона. Он стал ненавидеть эти взгляды. Он стал запоминать их ещё острее и больнее, чем раньше. Однажды, когда Лестрейд восхищённо посмотрел на Шерлока во время расследования, Джон сломал ручку, которую держал в кармане. Внешне невозмутимое лицо – и хруст ручки в кармане, это было очень на него похоже. Шерлок удивлённо посмотрел на него, но так и не понял. По счастью. Это было не дело Шерлока, у Джона не было ни единого права на Шерлока. Даже права ревновать. Особенно права ревновать. Когда одна из этих девушек, которые с таким благоговейным выражением смотрят на Шерлока во время расследования, подошла к Джону и спросила, свободен ли «этот красавчик в пальто», Джон повёл себя с ней так очаровательно и мило, что уже в конце недели она отдалась ему в его комнате, и выкрикивала его имя, а его глаза всё ещё застилала пелена ненависти, и, вбиваясь в неё, он кричал про себя: «Не получишь, ты его не получишь!» Она звонила каждый день, но Джон не брал трубку. Раньше Джон смотрел всё время только на Шерлока. Теперь он стал смотреть на то, НА КОГО смотрит Шерлок. Если взгляд Шерлока задерживался на каком-то человеке, Джон непроизвольно сжимал кулаки. Он пытался говорить себе, что должен держать себя в руках, поэтому он старался быть особенно симпатичным именно с этими людьми. У Джона появилось много новых друзей. Костяшки пальцев Джона с октября были всегда чуть-чуть покрасневшими, иногда слегка кровоточили, хотя Шерлок не замечал этого. Джон вечером заходил в свою комнату, садился на пол у шкафа, утыкался лбом в холодное дерево – и с силой ударял кулаком о стенку. Шкаф дребезжал, но звук был глухой и тёмный, его невозможно было услышать из другой комнаты. В этом этот стук был похож на стук сердца Джона. Глухой, тёмный – и Шерлок не слышал, как часто оно бьётся, когда Шерлок перевязывает Джону галстук. Между безысходным отказом и ежедневной близостью с человеком почти нет грани. Вы знаете, что не получите его, а кто-то другой – может, и в то же время вы, а не кто-то другой, прикасаетесь к нему, будите его, дотрагиваясь до плеча, суёте ему в руки многочисленное количество чашек чая и кофе, укладываете спать, идёте рядом по улице. Вы, а не кто-то другой, сидите рядом с ним, когда его рвёт весь вечер, когда он ударился головой и ничего не понимает, только тянется к вам руками и мычит что-то неразборчивое, это вы видите его, сидящим с этим сосредоточенным лицом над шахматной доской – и он не достанется вам, и эти две мысли совершенно несопоставимы в голове. Вы можете дотронуться до него, но вы не имеете право притянуть его к себе и накрыть его губы своими. Это рвало Джона на части. У них всё было в порядке. - Джон, смотри, в газете пишут, что… Шерлок рассказывает что-то, а Джон наливает ему молоко в чай и смотрит тёплым смеющимся взглядом. Миссис Хадсон, зашедшая на пару минут, чтобы проверить, включилось ли отопление, в очередной раз радуется тому, как же хорошо мальчики ладят между собой. Когда они вдвоём, между ними такое понимание, такая гармония, что посмотреть приятно. Все бы пары были бы так же счастливы, как они… - Меня сегодня не будет после обеда, Шерлок, - как бы между прочим говорит Джон. Шерлок смотрит на него из-за газеты, но Джон не видит этот взгляд – и слава богу. – Вернусь поздно. Тебе что-нибудь от меня нужно? - Нет, - коротко отвечает Шерлок. – Я в лабораторию. Солнце за окном скрывается за чередой быстро и нервно скользящих по небу грязных облаков. Они больше не смеются и не разговаривают. И не смотрят друг на друга. Всё началось с октября. Джон всегда был общительным до крайности. Его любили все – начиная от маленьких детей и заканчивая сумасшедшими кошатницами, этими старыми сплетницами, выжившими из ума пожилыми дамами. Куда бы они ни пришли, люди тянулись за его открытой улыбкой и честным взглядом, поворачивались на него, словно на солнечный свет. Женщины, глядя на него, явно прикидывали, как он будет смотреться, отвозя их общих детей в школу и болея за них на бейсбольном матче, мужчины видели в нём крепкого друга и своего в доску парня, дети – доброго дядю Джона… Ха-ха, разумеется, разумеется. Никто из них не знал его так, как Шерлок. Один Шерлок знал, кто скрывается за этим фасадом. Безжалостный убийца, негодяй и мелочный злой человек, вот кто! Кто же ещё мог с таким упорством выливать раз за разом все его эксперименты, прибираться в их общей квартире и не давать ему, Шерлоку, заниматься вполне обыденными вещами вроде разведения саранчи или нанесения тонкого слоя кислоты на кран в раковине. Нет, Джон Уотсон был монстром! Чудовищем! Подлецом! Поэтому только он, Шерлок Холмс, мог с ним справиться. Всё в порядке, он, в отличие от этих детей, женщин, глупых мужчин и чокнутых старушек, был вполне даже терпимым и, что самое главное, умным человеком, так что он вполне мог вынести это бремя – Джона Уотсона он берёт на себя, не волнуйся, мир. Чёрта с два. Джон почему-то совершенно не понимал, какой вред он может нанести окружающим самим собой. Впервые Шерлок осознал это, когда они смотрели фильм, сидя рядом на диване. Спокойный хороший вечер, и Джон даже почти весь день вёл себя хорошо (за исключением этого дурацкого цветка в горшке, который он принёс, вот это было лишним, но это же Джон, что с него взять), и они смотрели один из этих дурацких фильмов…. Шерлоку показалось странным то, что обычный купальник завязан на морской узел, но, как только он повернулся, чтобы сообщить о своём открытии Джону, он увидел, что Джон-то попросту увлечён этой женщиной в купальнике. Что там! Судя по его лицу, он готов был накинуться на неё и зацеловать до смерти, еле сдерживался, чтобы не вскочить с дивана. Шерлок что-то почувствовал, и это «что-то» было неприятным. У Шерлока было полное право на Джона, разумеется (потому что никто в мире не мог больше справиться с Джоном – вполне логичное право), но внезапно Шерлоку пришло в голову, что Джон может сидеть рядом с ним, Шерлоком, и при этом желать чего-то другого. Как?! Почему?! Они что, плохо проводят вечер? Разве его, Шерлока, может быть… недостаточно? Эта мысль была похожа на пощёчину, да ещё и пощёчину, которую дали из-за спины, при этом подставив подножку (Шерлок задумался, возможно ли это технически, а потом отмёл мысль, как несущественную), и весь мир перевернулся. Шерлок вдруг осознал, что Джон Уотсон, военный врач и его единственный в мире друг, может уйти от него по собственному желанию и находясь в здравом рассудке и трезвой памяти. Например, к одной из этих женщин в купальниках. Шерлок сглотнул и еле подавил желание крепко схватить Джона и спрятать его под собой целиком. Он может, скажем, обнять его за шею и не отпускать, пока Джон не поймёт, что он, Шерлок, лучше. Но это был иррациональный и глупый порыв, и Шерлок остался сидеть прямо, остекленевшим взглядом глядя на экран. Наблюдение за Джоном стало его маленьким секретом. Это было легко осуществить незаметно, потому что Джон редко смотрел на него самого, чаще озирался по людям, которые их окружали. Джон вообще всё время, казалось, смотрел на каких-то непонятных людей, с которыми знакомился так рьяно, словно решил набрать тысячу друзей на фейсбуке. А та женщина, похожая на забытую в ванной швабру? Когда Шерлок увидел, как Джон разговаривает с ней, едва сдерживая страсть, а она смеётся, откидывая голову назад, он так резко дёрнул за отворот пальто, что оторвал пуговицу. Пуговица так и осталась лежать на земле, среди мятых листьев и ещё летнего мусора. Шерлок почти забыл об этой девице, когда однажды вечером его эксперимент (он занимался им в комнате, чтобы варвар Джон снова не смёл его куда-нибудь в район мусорного ведра) прервали дикие вопли «Джон, Джоооон!» Шерлок вскочил с пола и замер. Что происходило, было слишком очевидным даже для него. Ему хотелось заорать, ворваться в комнату, кинуть в стенку настольную лампу, заледенеть и исчезнуть – всё разом. И, разумеется, избить Джона до полусмерти. Джон. Какое у него сейчас выражение лица? Мог бы Шерлок когда-либо увидеть у Джона такое выражение лица? Можно ли подсмотреть? Можно ли добиться? Можно ли каким-либо образом так убить эту женщину, чтобы никто ничего не заметил, кроме Джона? Шерлок замер посреди комнаты – и два часа так и стоял, не меняя позы. Потом, когда смех и голоса затихли, а входная дверь хлопнула, он задеревеневшими ногами дошагал до кровати – и повалился лицом на подушку. Ему не хотелось двигаться. Никогда в жизни. Он никогда ещё не чувствовал себя таким… Невостребованным. И брошенным. И лишним. Эта девица звонила и звонила, и Шерлок однажды взял телефон Джона и сказал, что Джон женился, чтобы та больше не звонила. Это было глупо и рискованно, но он просто не мог себя сдержать. Кто-то изнутри взял телефон его рукою и выговорил, почти выплюнул эти слова на женщину, которая кричала под его Джоном. Его Джоном! Да, это был его Джон, и Шерлок ненавидел теперь каждого, кто не так смотрел на Джона, задерживался взглядом на его губах («Обычные, обычные губы, вам-то они зачем, проходите мимо!»), говорил Джону комплименты или смеялся в ответ на его слова. Шерлок стал стараться вклиниваться в беседы и очаровывать тех, кто старается очаровать Джона, но Джон, казалось, совершенно не понимал, что происходит, и как коварны окружающие люди. Каждый раз, когда Джон говорил, что уходит, у Шерлока становилось как-то странно внутри. Будто он планировал пойти на место преступления, а его привели на семейную рождественскую вечеринку, и тётя Агата режет ему пудинг и улыбается. У него внутри всё вымирало от этих слов, пустело, чернело, даже сложно было сосредоточиться на том, чтобы правильно ответить и правильно среагировать. Впрочем, какого чёрта он должен скрывать, что ему это не нравится? В конце концов, Джон всегда говорил, что Шерлок слишком несдержан с людьми, в чём проблема, Джон ведь тоже просто человек, какого чёрта Шерлок обязан быть с ним мягким?! Но от этого не меньше хотелось вдарить Джону чем-нибудь по затылку и оставить дома выздоравливать. Для профилактики. Мэри, пятое свидание, сорвала долго сдерживаемую плотину. Шерлок сходил с ума с самого обеда, и когда Джон пришёл-таки в одиннадцатом часу, захватил что-то из своей комнаты и снова пошёл к двери, Шерлок почувствовал, что это неприятное «что-то», уколовшее его тогда, за просмотром фильма, подкатывает к горлу чёрной волной – и поднимается выше, затопляя мозг, заставляет его вскочить с кровати и ринуться наперерез Джону. Джон. Его Джон. Шерлок схватил его за плечо и резко толкнул на стенку. Знакомые черты лица, изумлённый взгляд. Не надо притворяться, что ты ничего не знаешь, Джон. Ты отлично знаешь, почему я зол. - И куда ты теперь уходишь… Доктор Уотсон? – процедил сквозь зубы Шерлок, и сам не узнал своего голоса. Ему хотелось только сжать пальцы на этом плече, только стереть лёгкий запах чужих духов с левого плеча его Джона – его Джона! Губы Джона дрогнули, Шерлок посмотрел на них… И ненависть в нём внезапно, как ягоды в сахаре превращаются в варенье, если их подогреть, превратилась в страсть – густую, вязкую, сладкую до отвращения – и в то же время острую, обжигающую язык, заставляющую только склониться к этим губам – и… Шерлок сглотнул и заставил себя отступить. Он не собирался этого делать. Он не должен был. Если Джон теперь уйдёт… Если он причинил ему боль… Нет. Господи, что он делает? Он сделал ещё шаг, и на секунду ему показалось, что Джон чуть-чуть наклонился вперёд. Нет, если Джон сделает хотя бы шаг к нему, то да поможет им бог, он не сдержится. - Я… Я прошу прощения, Джон, - еле выговаривая слова, сказал Шерлок. – Больше это не повторится, - он заставил себя повернуться (тело словно не принадлежало ему) и бросился в свою комнату. О, Господи, прекрасно, он желал Джона Уотсона, самого тривиального монстра во всей Вселенной. Джона, такого нормального, что от него сводило зубы. Он. Его. Желал. А Джон сейчас уже, наверное, на полпути к своей Мэри-пятое-свидание. Лёгкий стук в дверь прервал его мысли. - Шерлок? – тихо спросил Джон. Шерлок не отвечал. - Можно с тобой поговорить? Шерлок молчал. - Шерлок. Шерлок молчал. Шарканье шагов за дверью. Один шаг. Второй. Третий. Четвё… Шерлок дёрнул за дверь так, что едва не вывихнул запястье, выскочил в коридор – и как-то так получилось, что он уже прижимает задохнувшегося от изумления Джона к стенке их коридора, рядом звенит стеклом упавшая картина, в ногах у него путается куртка Джона – и это всё идёт задним числом, потому что губы у Джона горячие, обыкновенные, а руки, когда он хватается за Шерлока, будто ещё не веря, и вдруг резко прижимает к себе, вжимает в себя, как Шерлок тысячу раз мечтал прижать к себе самого Джона – это вдруг заставляет Шерлока почувствовать невероятное облегчение, такое сильное, что вдруг начинает кружиться голова. - Как давно? – спрашивает Джон в промежутке между поцелуями. - С октября. Джон вскидывает голову, но взгляд у Шерлока немного рассеянный, он больше занят тем, чтобы поцеловать Джона в самый-самый уголок губ, и ему не нравится, что его отвлекают разговорами. - Я тоже. Теперь уже замирает Шерлок. Джон серьёзно смотрит на него. - Шерлок, я думаю… - Никаких больше свиданий, - говорит Шерлок, и лицо его снова становится чужим и каменным. – Никогда. Никаких этих дурацких разговоров с незнакомыми людьми, и никому никогда не улыбайся так… Радостно. Со мной тоже можно говорить, можно мне улыбаться, можно со мной проводить время. Джон собирался сказать что-то конструктивное, но эти слова вышибают из него последние остатки разума, и он с тихим рычанием прижимает Шерлока к соседней стенке и начинает целовать его – так, как собирался, а не так, как получилось. Шерлок вздрагивает… И тут понимает. Его Джон. Рядом. Насовсем. И тоже перестаёт думать. - Странно, вы сегодня какие-то другие, - замечает вскользь Лестрейд. – Драка в пабе? Простуда? Что-то случилось? Шерлок и Джон держатся друг друга, как бродячие собаки, стараясь зачем-то, где бы они ни стояли, соприкасаться плечами, и вид у них действительно странный – то ли побитый, то ли невыспавшийся, но почему-то изнутри страшно довольный. Шерлок время от времени потирает запястье, а ещё у него огромная шишка на затылке (но за волосами не видно, слава богу), и странный красный след на брови, а Джон вообще какой-то подозрительный – смотрит через человека, никак не может сфокусировать взгляд, и на губах у него всё время играет лёгкая полуулыбка. Куртка у него мятая и в какой-то пыли. - Всё в порядке, Грэг, - облизнув губы, с трудом отвечает Джон. Шерлок, увидев этот жест, вдруг намертво заклинивается взглядом на губах Джона. – Всего понемногу. Всего понемногу…