***
Поверь мне, Марти, я ведь просто пошутил. Знаешь, неведение бывает очень полезным. Не нужно угрызений совести. Зачем мучить свой мозг очередными попытками вспомнить тот сумасшедший вечер. Сейчас тебе нужно закончить сценарий, а остальное...Да к чёрту остальное, пусть оно останется за кадром. Так много всего останется за кадром. Ты никогда не напишешь о том, как твой лучший друг тем вечером стоял перед зеркалом, пытаясь завязать злоебучий галстук, но руки не слушались, а глаза отчего-то щипало. Как купленные Кайе цветы, что по всем правилам этикета были вручены левой рукой, сочетались скорее с твоей едва проступающей сединой на висках или любимым свитером, чем с её кенгуриными глазами (или что там ещё есть красивого у девушек). Как окружённый поддельным вниманием лебезящих гостей, ты рассказывал наши с тобой истории, не выпуская из пальцев стакан с виски. Как зацепив бампером соседский мусорный бак, ты оказался на пороге моего дома, бормоча что-то невнятное про признание моей правоты и про долбанных сук, протягивая открытую бутылку в качестве извинений. Ты не вспомнишь, как по-хозяйски расселся на моём диване, закинув ноги на журнальный столик, не беспокоясь о лежащем на нём барахле. Как извинялся, выдёргивая из-под ног стопку изрисованных каракулями листов. Как смеясь спрашивал, что это такое. — Да так, просто набросок. Готовлюсь к пробам. Какой-то исторический фильм, надо будет сыграть нациста. Вообще-то он довольно славный парень. Да-да, не смейся, Марти. Я бы хотел, чтобы его последний бой был особенным. Чтобы он мог умереть настоящим. Самим собой, понимаешь… В общем, надо выкинуть это дерьмо, всё равно цвета не сочетаются. — Не знал, что ты рисуешь, Билли, — забавно поднимая брови удивлялся ты, и царапал цветным карандашом на салфетке что-то невнятное про немца-психопата, спасавшего евреев. И ты не вспомнишь, как спрашивал тогда, посмеиваясь, какие ещё ебанутые увлечения я от тебя скрываю, и где, чёрт возьми, у меня все стаканы. Как пропахшими алкоголем руками пытался взъерошить мои волосы, болтая что-то про азиата в католической одежде. И снова смеялся, что случалось в последнее время так редко. Как будто не было ни Кайи, ни горящих дедлайнов, ни бесящего творческого кризиса. Как будто весь мир сузился до 35-миллиметровой плёнки, и в фильме этом было лишь два героя: ты и я. И в тот момент я понимал, что счастлив. И казалось, ты был счастлив тоже. Ты не вспомнишь, как на шуточный вопрос я совершенно серьёзно ответил, что скрываю от тебя лишь две вещи. Как ты уговаривал признаться, грозясь выплеснуть в лицо виски. Как неискренне обидевшись, ты пугал, что не возьмёшь в соавторы. А на мои заверения, что не очень-то и надо было, уже с искренней пьяной обидой выдал, сильно толкнув в плечо: «Иди нахуй, Билли. Тебе придётся отсосать, чтобы хоть какую-то роль получить». Я говорил, что это кино закончится по-моему, да? Но навсегда затеряется на полках та вырезанная сцена, где я наигранно потираю плечо и встаю с дивана, ловя в твоих затуманенных глазах сожаление. И как потом, не отводя взгляд, опускаюсь перед тобой на колени, непринуждённо добавляя: «Ладно, Марти». Ты не вспомнишь, как между твоим полным недоумения «Да я же пошутил, чувак, ты что…» и тем, как по-хозяйски ты схватил меня за волосы, прошло непозволительно мало времени. И ты не узнаешь, что прокатчики дали бы рейтинг «R» лишь только за твои пошлые стоны и грязные комментарии в адрес моего мастерства, которые ты никогда бы не озвучил девушке. Я не расскажу, насколько часто думал об этом за все годы нашей дружбы. Не признаюсь, что от заданного тобой быстрого темпа сводило скулы, но на такие мелочи, в принципе, было плевать. И что, видя в твоих глазах странный сумасшедший блеск, глядя на то, как откинулась на спинку дивана голова, чувствуя, как член глубже вдалбливается мне в горло, пальцы сильнее впиваются в волосы, не давая отстраниться, а твоё тело прошибает судорога, я готов был кончить даже к себе не прикоснувшись. Лишь сознавая, что делаю тебе хорошо. За кадром останется твоё сбившееся дыхание, будто бы обдолбанные глаза, влажные волосы, упавшие на лицо, что я безумно хотел обхватить ладонями и коснуться губами. Но это было бы совсем другое кино. А в этом фильме ты, казалось, ещё больше опьяневший, бормотал, своих слов не осознавая, что хочешь сделать что-то и для меня. Я отмахнулся, с улыбкой бросив: «В другой раз, Марти».***
За кадром останется весь тот вечер. И даже та сцена, где я, вернувшись из ванны, накрою тебя красным клетчатым пледом, подложу под безжизненно упавшую голову подушку и успею выключить в гостиной свет, прежде чем ты сонно и пьяно спросишь: «Расскажи мне те два секрета, Билли». И тогда, зачем-то вцепившись для опоры в дверной косяк, я тихо скажу: «Я люблю тебя, Марти. И я на всё готов ради тебя, — а потом, помедлив, добавлю, — Даже создать Бубнового Валета, чтобы ты мог написать свой сценарий. Спокойной ночи». И ты не заметишь, что из уголка моего левого глаза скатится предательская слеза. А я не смогу понять, что она, чёрт возьми, там делала. И буду надеяться, что на утро ты всё-таки будешь всё помнить.