* * *
...— Между прочим, вы могли бы для разнообразия и поблагодарить меня, граф, — заметил Себастьян. — Вообще-то я вчера переделал уйму дел. Мало того, что весь день выполнял свою собственную работу, так потом ещё и вашу! Пришивал пуговицы Клэйтону, чистил ботинки, готовил ему десерт, хотя, помнится мне, это вы — его помощник, а не я. Не говоря уже про эту весёленькую ночь, когда мне пришлось при свете звёзд ползать по помойке и собирать все клочки от открыток Мориса Коула. А потом ещё сортировать и склеивать их до рассвета, дабы вы утром смогли их предъявить ему в целом виде… Мне кажется, всё это стоит, по крайней мере, одного «спасибо». — Ладно, хватит прибедняться! — обрезал его Сиэль. — Если бы тебе необходим был отдых или сон — ещё можно было бы заводить такой разговор. А нет — зачем тогда воздух сотрясать? Тебе что, повыделываться лишний раз захотелось? Это твоя обязанность, в конце концов — выполнять мои приказы! Себастьян усмехнулся: — Вы неотразимы в своём цинизме. — Ты тоже, — колко отозвался нынешний ученик Уэстонского колледжа, — каждый раз, когда я вижу на тебе сутану и крест, у меня возникает некоторый ммммм… когнитивный диссонанс. — Вы набрались умных терминов в колледже, — тонко улыбнулся его дворецкий, — но отчего же у вас возникает этот диссонанс? Разве вы не знаете, что в одной из прошлых жизней я уже служил инквизитором при Святой Церкви? Крест носить мне не внове… Они сидели в комнате Себастьяна, обсуждая стратегию дальнейших поисков Дерека Ардена, бесследно исчезнувшего где-то в стенах этого колледжа. До настоящего времени их усилия не принесли никаких результатов, однако задание королевы должно было быть выполнено, во что бы то ни стало. — Ну ладно, — Сиэль поднялся, — я пойду, у меня ещё полно домашних заданий, и от тебя по латыни в том числе. — Я только выполняю свой долг учителя и священнослужителя, — пожал плечами Себастьян. — И сейчас мой долг зовёт меня в часовню, принимать исповеди от учащихся… Вы не желаете исповедаться мне в своих грехах, господин? Юный граф ответил ему так, что методист покраснел.* * *
Спустя два часа, сидя в исповедальне и выслушивая быстрый сбивчивый шёпот очередного желающего покаяться, Себастьян почувствовал, что больше не может. То ли его слишком яркое воображение было тому виной, то ли ученики и студенты сегодня сговорились поголовно признаваться в одном грехе… что, конечно же, было маловероятно, ибо только перед ним они решались разомкнуть уста и, отчаянно стыдясь, выдать эту тайну. Тайну тайн. То, что они иногда занимались рукоблудием. Они считали это страшным грехом. Их так приучили, с самого детства внушая, что это запретно, бесстыдно, позорно и нельзя ни под каким видом. Что они должны думать только об учёбе, спорте, религии, этикете, своём будущем… Внушали это мальчикам, вынужденным долгие годы жить в изолированном мужском обществе, где крайне редко им выпадала возможность увидеть кого-то из представительниц прекрасного пола. Но природа их созревающих организмов всё равно властно требовала своего, и если не находила, то искала хоть какой-то суррогат. Потому правила и жестокие запреты всё равно нарушались, хотя после этого им было стыдно, и они обещали себе больше никогда-никогда… И вот сейчас они тайком, сгорая от стыда — не услышит ли кто? — признавались в своём «ужасном грехе» Себастьяну. Может быть, в душе они надеялись, что признание хоть как-то снимет с них часть вины. Или что методист наложит на них такую епитимью, после которой им окончательно расхочется грешить. Все учащиеся дортуара «Сапфирный филин» обожали своего нового преподавателя латыни и методиста, и боялись одновременно. Обожали — потому что он не был занудой, на уроках рассказывал много интересного про тех римлян и древних греков, чьи стихи и поэмы им приходилось учить и переводить на английский. Про Сократа, Сенеку, Вергилия, Горация, Платона, Аристотеля, Гомера… Обожали, потому что Себастьян был доброжелателен к ним и всегда оказывал помощь, а боялись — потому что при этом он был и очень требовательным. Откровенную лень он никогда не прощал, и в случае чего запросто мог отходить хлыстом по ладоням очередного балбеса. Повторения такого урока, как правило, никому не хотелось. Так что латынь и древнегреческий в синем дортуаре учили все поголовно. Точно так же относились ученики колледжа к нему и как к методисту. Он был для них как любимый старший брат, которому беззаветно доверяют и которым гордятся. И в то же время — как строгий отец, которого слушаются с полуслова. Вся ирония ситуации состояла в том, что ему-то, демону, надевшему на себя личину священнослужителя; демону, потерявшему счёт погубленным душам — эти невинные души поверяли свои тайны и грехи, казавшиеся им чудовищными. Поначалу это даже забавляло его, хотя он ничем не выдавал своих истинных чувств. По-отечески журил своих юных грешников, говорил несколько укоризненных слов. И потом они действительно чувствовали облегчение и горячее желание возродиться к новой, «высокодуховной» жизни. Так или иначе, но Себастьян выполнял взятую на себя миссию ничуть не хуже, чем это делал бы на его месте любой настоящий методист, а может быть, и лучше. Он воистину смог оставить след в каждом сердце. В этом колледже у него не было цели сбивать с пути истинного невинные души. Ни одна из них, кроме души Сиэля, здесь его не интересовала, а она ему и так фактически уже принадлежала. Так было поначалу, но сегодняшние исповеди вдруг изменили внутреннее состояние демона-методиста. Вслушиваясь в сбивчивые слова учеников, Себастьян невольно прослеживал за ними мысленным взглядом. И поскольку исповеди повторялись в разных вариациях, видения эти невольно начали распалять его. Потому что на месте этих мальчишек ему упорно виделся Сиэль, и сколько он ни отгонял от себя это видение, оно никуда не уходило, а напротив — обретало всё бо́льшую чёткость. Да, изначально ему была нужна душа Сиэля, а не его тело. Но выполнение контракта затягивалось, и постоянное нахождение рядом с юным графом оказалось не настолько простым для Себастьяна, как можно было подумать. Иными словами, он желал его (и порой желание захлёстывало его очень сильно) — но постоянно сдерживал себя. Влияние человеческой оболочки на демонскую сущность было иногда весьма обременительно…* * *
Покончив с исповедью, Себастьян хотел принять прохладный душ, дабы охладиться и в полной мере прийти в себя. Но, к сожалению, пока у него не было такой возможности, потому что вечерами он помогал учащимся с выполнением домашних заданий. Вот и сейчас он обошёл всех, заглянул в тетради и учебники, кому-то дал совет, кому-то указал на допущенную ошибку. Было уже довольно поздно, когда он добрался, наконец, до своей комнаты. Сиэль считал, что Себастьян никогда не устаёт, но порой моральное напряжение сказывалось на нём так же, как физический труд на человеке. Сегодня же с ним и вовсе творилось что-то непонятное. Распалённое исповедями и подстёгнутое мыслями о Сиэле воображение металось, не находя выхода. Пожалуй, придётся всё-таки принять душ… В дверь к нему деликатно постучали. Он открыл, надеясь, что это пришёл граф, хотя видеть его сейчас было бы для него мучительным испытанием. Однако, открыв, он почувствовал одновременно облегчение и разочарование. И к тому же — немалое удивление. На пороге стоял Лоуренс Блюэр — префект дортуара «Сапфирный филин». — Профессор Михаэлис, можно к вам? — спросил он. — Конечно, Лоуренс, входите, — приветливо пригласил его хозяин комнаты. — О, нет, пожалуйста, зовите меня по фамилии. Вы же знаете, у нас в колледже не принято… — Ах, да кто нас услышит здесь? Бросьте вы весь этот официоз! — Спасибо, — сбивчиво сказал студент, входя и машинально поправляя очки на переносице. Себастьян подумал, что он до ужаса похож на Уильяма Т. Спирса — ну в точности его уменьшенная копия, словно Лоуренс был ему сыном или младшим братом. — Я к вам по делу, господин Михаэлис, — извиняющимся голосом проговорил его гость, — простите, что так поздно. — Ничего страшного, — улыбнулся тот (Сиэлю бы вежливость этого юноши). — Вы с книгой? Проходите к столу, садитесь. Студент действительно держал в руках «Эподы» Квинта Горация Платта, заложенные пальцем на нужной странице. Поблагодарив ещё раз, он сел к столу, положил перед собой книгу и одним движением открыл её. — Мне встретилось очень сложное место для перевода, — сказал он. — Вы поможете мне, профессор? — Ну, если уж это место сложно для вас, лучшего студента нашего дортуара, значит, оно действительно не так-то просто… Себастьян подошёл и заглянул через его плечо в книгу. Перевёл: Едва решенье твердое я принял, ты В дом мне вернуться велел; но я стопой неверною Спешил, о горе, не к своим дверям, увы! К жестоким порогам, где я ломал и бедра, и бока. Теперь Ликиска я люблю надменного: Девушек может он всех затмить своею нежностью. Бессильно все из этих пут извлечь меня: Друга ль сердечный совет, насмешки ли суровые. Лишь страсть другая разве; или к девушке, К стройному ль станом юнцу, узлом что вяжет волосы. «Великий Ад, да что ж это за день такой сегодня? Ну всё один к одному», — подумал он. — Спасибо большое, господин Михаэлис, вы очень мне помогли, — Лоуренс вскинул на него глаза. — Сам бы я не перевёл. — Могу я попросить вас об одном одолжении, мистер Блюэр? — мягко спросил Себастьян. — Да, конечно! Всё, что захотите! — поспешно сказал студент. — О, я хочу попросить вас… всего лишь снять очки. — Снять очки? — растерялся Лоуренс. — Да. Или вы без них совсем плохо видите? — Да нет, — смутился он. — У меня близорукость, вблизи я вижу хорошо, — поколебавшись секунду, тот снял очки и положил их на стол. — Спасибо. Видите ли, в очках вы очень сильно похожи на одного моего знакомого, и когда я на вас смотрю, у меня возникает… — он вспомнил слова Сиэля, — когнитивный диссонанс. Без очков Лоуренс оказался очень миловидным, у него сразу как будто убавилось несколько лет и стало видно, что глаза его под прямыми каштановыми прядями волос — синие, как васильки, хотя, конечно, не той бездонной синевы, что наполняла взгляд Сиэля. Близоруко щурясь, его гость смущённо сказал: — А вот вам очки очень идут, профессор. — Правда? — тепло улыбнулся Себастьян. Он это знал. Даже вредина Сиэль иной раз снисходительно бросал ему: «Себа, а тебе классно в этих стекляшках!» Конечно, в очках Себастьян не нуждался — стёкла у него были простые, без диоптрий. Он надевал их иногда для создания «учительского имиджа»… — Я, пожалуй, пойду, — приподнялся студент. — Извините, и так отнял у вас время. Себастьян мягко нажал ему на плечо и усадил обратно. — Вы заняли у меня всего несколько минут. Останьтесь ещё, я угощу вас чаем. Только что заварил перед вашим приходом. — Мне, право, неудобно… — опять смутился тот. — Сущие пустяки. «Он так прелестно краснеет. И без очков выглядит совсем мальчишкой». Себастьян принёс чайник и две чашки. Налил съежившемуся от неловкости гостю чая. Так, как он привык это делать — держа чайник чуть ли не на метр выше чашки. И, конечно, Лоуренс во все глаза смотрел на то, как струя из носика, словно загипнотизированная, вливается точно в чашку. Пододвинул её студенту. Тот уткнулся в неё носом, а Себастьян, усевшись напротив него, спросил: — Я слышал, у вас много сестёр, и старших, и младших. Вы — единственный брат у них? Ну тогда, я думаю, вам повезло расти в обстановке женского обожания… Лоуренс Блюэр вспыхнул цветом дортуара «Алого лиса», и Себастьян понял, что попал в «яблочко». И что хотя это и правда, но юноша ненавидит такие пересуды. — Ну, не надо, не смущайтесь, — доброжелательно сказал он. — По правде говоря, я вам даже завидую. — Почему? У вас нет сестёр? — Нет, — в словах Себастьяна зазвучала печаль. — Ни сестёр, ни братьев, ни родителей… Я живу один, как перст. — Мне очень жаль, господин Михаэлис… — Правда? Спасибо, Лоуренс, — Себастьян накрыл его руки своими и посмотрел ему прямо в глаза. Студент вздрогнул и хотел отнять руки… и вдруг не смог. Так же, как не мог оторваться от лица Себастьяна. Ему стало на миг страшно, а в следующее мгновение жарко. Тело внезапно ослабло и потеряло способность к сопротивлению. — П...п-профессор… — слабо пролепетал он. Сердце заскакало в его груди, как лошадь, бегущая галопом. Себастьян прекрасно это чувствовал, и реакция юноши ещё больше взвинтила его. Он сильнее сжал его руки и приблизил к нему лицо, потянувшись через стол: — Да? Что вы хотели сказать? Ошеломлённый студент не понимал, что с ним происходит. Жар охватил всё его тело. Мгновенно вспотев, он смотрел на Себастьяна, распахнув глаза, так, словно увидел его впервые. Будто до сих пор не замечал в нём ничего, кроме сутаны и креста методиста. Или может быть, очки, которые он снял — вдруг перестали отделять его от реальности, и теперь, без них, он соприкоснулся с ней непосредственно? Он увидел, какие удивительно красивые глаза у их профессора латыни и греческого, какие длинные у него ресницы и как красиво изломлены стрелки его бровей. Тонкие прозрачные очки без оправы действительно очень шли к овалу его лица и этим чёрным блестящим прядям волос, одна из которых вечно небрежно падала ему на лицо. Загадочная улыбка блуждала на его губах, а в глазах плавился, обжигая, медовый янтарь. И руки Себастьяна в тонких белых перчатках тоже, казалось, источали глубинный жар. — Г…господин Михаэлис… — пролепетал он, едва ворочая языком. Себастьян легко поднялся, обогнул стол, подошёл к студенту сбоку и, положив руки ему на плечи, наклонился к его уху и прошептал: — Что с вами, скажите? Вы хорошо себя чувствуете? Юношу словно ошпарило кипятком изнутри от этого чувственного шёпота. Мышцы его окончательно утратили тонус, казалось, он готов был рухнуть на пол от легчайшего толчка. Сознание его металось в панике над руинами мгновенно обрушившегося мировоззрения. Себастьян, в отличие от Лоуренса, прекрасно понимал, что происходит. Если демон разжигал в себе Внутренний Огонь — то устоять перед ним не мог никто — ни женщина, ни мужчина. Любой, кто попадал в пульсирующую демоническую ауру, терял все свои защиты под напором моментально охватывающего всесильного желания. Такое же желание сейчас сжигало и демона. Слишком долго он подавлял его в себе, и сейчас, вырвавшись наружу, оно обратилось буквально на первый же объект, попавшийся на глаза. — Прошу, не отводите взгляда, — снова дохнул ему в ухо Себастьян. Тот лихорадочно вздохнул, повернул голову — и утонул в двух озёрах расплавленного красного золота. Весь окружающий мир померк, исчез из поля зрения, кроме этих переливающихся оранжево-золотых волн. И он скорее почувствовал, чем услышал вкрадчивые слова сводящим его с ума голосом: — Я хочу поцеловать вас… И как-то сразу его лицо оказалось в твёрдых, пульсирующих огнём сквозь перчатки ладонях Себастьяна. Почти падая в обморок, он ощутил губами прикосновение его губ и опаляющую влажность языка. И блаженство, мгновенно прошившее его насквозь, как клинок, от макушки до пят. Это был самый первый поцелуй в его жизни — доселе никто и никогда не касался его губ, да ещё так властно. Сознание помутилось, мысли исчезли, осталась одна нега. И ему хотелось одного — раствориться в этих руках, на этих губах…* * *
Вдруг кто-то снова постучал в дверь. И всё моментально закончилось. Лоуренс открыл глаза и увидел, что Себастьян стоит в другом конце комнаты, хотя мгновение назад находился возле него. Студент медленно приходил в себя. Мо́рок отступил, и он ничего не мог вспомнить. Кажется, он пришёл к профессору Михаэлису с просьбой помочь сделать перевод с латыни, и тот помог ему. А потом? Что же было потом? Ах, ну да, профессор угостил его чаем. Пора идти, кажется, он и так злоупотребил его гостеприимством. Вот только что же тут так душно?.. Он же весь вспотел. Себастьян, услышав стук в дверь, тотчас же скрутил себя и погасил Внутренний Огонь. Покосился на студента. Переход от одного состояния к другому был столь резким, что теперь тот, конечно же, всё забудет. Да и не стоит ему этого помнить — самому же легче будет… Себастьян открыл дверь. Там стоял Сиэль. Он шагнул в комнату и уже хотел что-то сказать, но осёкся, увидев сидящего за столом Лоуренса. — Вы заняты, профессор Михаэлис? — елейным голосом осведомился Сиэль, зыркнув на него сердитым глазом. — Нет, мы уже закончили с переводом, — самым будничным тоном ответил тот. — У вас ко мне какой-то вопрос, мистер Фантомхайв? Лоуренс поднялся. — Спасибо вам за помощь, наставник, — он закрыл книгу Горация. — Всегда рад, — склонил голову Себастьян. — Очки не забудьте, мистер Блюэр. — Ах, да, — спохватившись, тот поспешно надел очки. И зачем ему понадобилось их снимать? — недоумевал он. Студент распрощался, пожелал «господину Михаэлису» доброй ночи и вышел. Себастьян закрыл за ним дверь. Сиэль неприязненно покосился на него. Хмыкнув, спросил: — Небось пробовал на нём свои демонские штучки? Вот только вздумай испытать их на мне… Пряча блеск в глазах и усмешку в уголках губ, Себастьян прижал ладонь к груди и склонился смиренно: — Как вы могли такое обо мне подумать, мой господин?.. 12 марта 2020г.