Девочка из ниоткуда

CLANN - She Loves The Rain

Фаланги Александра легко скользнули по белой материи, покрывавшей старинный рояль из музыкального училища в Белендте – его подарок от богатой керчийской вдовы. Рука замерла на том месте, где под покрывалом было выгравировано имя первого керчийского пианиста – еще мальчишкой Александр брал у него уроки. Тогда мать сказала ему называть себя Фридрихом, он носил шерстяные кюлоты с чулками, обучался музыке и по вечерам сбегал через мансардное окно, чтобы на сэкономленные крюге купить билет в театр или до отвала наесться вишневых трюфелей. Ему было почти четырнадцать, и он ни разу не разговаривал с девочками. Александр стянул покрывало, прошелся пальцами по клавишам. Он знал все равкианские пьесы и керчийские сонеты, было в этом даже какое-то извращенное удовольствие – осознавать, сколько он прожил на этой земле, сколько всего знал и сколькому мог научить тех, кто остался бы после него. Он задумывался о наследнике: в конце концов, он не был бессмертным. Он думал о том, что однажды настанет день, когда он в последний раз увидит красные крыши шуханских храмов; оранжевые, как спелая хурма, плантации юрды, которые тянутся до самого горизонта. Он думал о том, что он умер. Что это Алина убила его. Он думал о ней. – Вот она, расплата за привязанность. Остаешься в дураках, – сказал он в пустоту, но знал, что Зоя его услышала. Она только зашла – дверь скрипнула так тихо, что другой бы не заметил. Но Александр всегда любил подмечать то, что было неподвластно другим, что для них оставалось простой обыденностью. Солнце восходит над Эльбьеном и садится в портовых гаванях Ос Керво. Сено пахнет сухими пряностями. Всех маленьких мальчиков и девочек постигает одна и та же участь – они вырастают. Александр обернулся. И так легко он вдруг понял, что перед ним все та же девочка, которая так отчаянно желала стать кому-то нужной. Вот же она – в синем кафтане гриша, который ей велик в рукавах, стоит напротив него, высоко задрав подбородок. Девочка из ниоткуда. А вот Женя, в ее волосы цвета золотого мака вплетены шелковые ленты; она из знатного рода, дочь богатого балакиревского купца. Две самые красивые девочки – Александр видел, как все во Дворце на них смотрели. И как же просто было заставить этих девочек поверить в то, что все в этой жизни имеет смысл, как легко было раскормить их обещаниями любви. Как ластились они к нему в поисках доброй улыбки и доброго слова. Как сильно им нужна была эта любовь, только ее никому не достается. – Никто не давал тебе право разгуливать по дворцу, как у себя дома, – рявкнула Зоя. Руки она держала ладонями вверх. Так часто он их видел, эти руки, когда тренировал ее как своего лучшего солдата, когда позволял ласкать себя и ласкал ее сам. Они пахли черникой, дикой, которую мальчиком он обирал и накладывал в подол своей рубашки, а потом ел горстями, один только сок ручьем тек по подбородку – так сильно он ее любил. Александр помнил запах рук Зои, как помнил каждую потолочную фреску, каждый настенный узор и каждый угол в этом дворце. – Я создал его, – сказал он и вдруг почувствовал себя таким усталым, каким не чувствовал никогда за эти сотни лет. – Возвел из ничего собственными руками, чтобы вы, дети творения в сердце мира, знали, куда возвращаться, когда жизнь перестала бы быть к вам столь милосердна, а стала бы той, какой была за сотни лет до вашего рождения, когда гриши умирали с необсохшим молоком на губах, – Александр подошел ближе, воспользовался этим минутным замешательством. Эти маленькие капризные гриши, не знающие, что значит скрывать свою природу из страха быть убитым. Никто из них не понимал, что они просыпаются по утрам и играются с собственными силами, как с домашней зверушкой, не потому, что живут в Равке, а потому что Александр превратил Равку в их дом. Он сложил руки в замок. – Вижу, ты решила сменить обстановку. А вот рояль оставила. Он из Белендта, из Керчии. Один из первых в мире. Я мог бы и тебя научить играть, если бы ты нашла для этого время в перерывах между воздыханиями по своему королю и навязчивым желанием распять меня прямо в этой постели, дорогая Зоя. – Последнее место, где ты окажешься, – это моя постель, – сказала она. – Но твоя голова станет прекрасным украшением моих покоев. Я повешу ее прямо над кроватью, если ты скажешь еще хоть одно слово, которое мне не понравится. И тогда Александр вдруг вспомнил: Зое лет тринадцать, она стоит на том же самом месте, что и сейчас, и пальцем крутит диск с балериной на музыкальной шкатулке. Ее кафтан все еще слишком велик, затрепанные рукава неряшливо, на несколько оборотов подвернуты на худых детских руках, и Александр решает, что сегодня же прикажет слугам снять мерки и сшить новый и проследить, чтобы Зоя не сбежала с ужина, а если сбежит – отправить обратно. Он помнил, о чем думал тогда: «Она должна быть идеальной». – Красивая, – поделилась она в тот день и поставила шкатулку обратно. – У моей тети такая была, только дешевая. – Если нравится, можешь взять себе, – ответил он. Зоя обвела пальцем красную бархатную обивку шкатулки, в последний раз повернула ключик – фарфоровая балерина едва успела сделать пару пируэтов – и захлопнула крышку. – Солдаты не играют в игрушки, – отрезала она и высоко подняла голову. Такой он видел ее потом – прекрасной. – Я стану лучшей, – сказала она. Александр улыбнулся. – Я командир Второй армии, королевский генерал и самый сильный живой гриш. Я лучшая, – повторила она теперь. – А ты – грязь на моем идеально начищенном ботинке, Дарклинг. Он снова улыбнулся – совсем как тогда, потому что эта девочка делала все так, как учил ее делать он. Она была его лучшим солдатом, и она принадлежала ему. Это он был рядом, когда Зоя выросла. Когда кафтан стал сидеть на ней, как вторая кожа. Когда его язык в первый раз скользнул по ее языку в студеную зимнюю ночь, которую они провели в одной постели. Александр подошел ближе и взял ее за подбородок. Зоя попыталась вырваться, но он удержал ее. Эта девочка ненавидела его и все равно хотела стать для него лучшей – разве не видел он этого по ее глазам, по тому, как по-детски она поджимала губы? – Ты прекрасна, Зоя, – честно сказал он и погладил ее по щеке. – Но ты останешься одна, если будешь смотреть на каждого мужчину, как на врага или на человека, способного обмануть тебя. – Сказал тот, кто обещал шестнадцатилетней девочке, что они вместе изменят мир, – фыркнула Зоя и отвернулась. Его ладонь в последний раз скользнула по ее щеке и повисла в воздухе. Зоя больше не пахла дикой лесной черникой. Теперь ее кожа, ее волосы и складки синего кафтана гриша хранили запахи морозных вершин, морских гаваней и кедра. Александр подался вперед и заправил прядь волос ей за ухо – теперь, спустя столько лет, Зоя была идеальной. Идеальная женщина, идеальная любовница, идеальный солдат и идеальный правитель. Разумеется, Александр знал, что щенок Ланцов не был идиотом. – Разве я не сдержал свое обещание? – спросил он и отстранился. Еще раз взглянул на рояль, вспомнил, как в лучшие вечера небо в Кеттердаме окрашивалось в тыквенный цвет, как шпили разрезали заходящее солнце. Александр снова подумал об Алине. – Мы изменили этот мир, – сказал он и ушел. Он знал, что Зоя сделает все так, как нужно, как он учил ее. Что она, наконец, заставит отказников признать гришей великими.