Весной они вернулись.
Это так волнующе — приехать куда-то после долгого отсутствия, вспоминать, пробовать заново это место на вкус, замечать какие-то изменения, может, незначительные, радуясь и огорчаясь: тоже как-то по-новому.
Слэша переполняет надежда, что в этот раз будет ещё лучше и даже веселее. Что сейчас они с Иззи вместе так по-взрослому натворят что-нибудь такое простое и наивное, что покажется даже необычным! И эта нечаянная радость сделает их немного светлее изнутри. А может, и мир вокруг.
По пути Иззи вечно высовывается из окна, выкидывает мусор, втайне надеясь, что он попадёт по стеклу очередного идиота, которого они обогнали, просит остановиться у каждого столба — потому что здесь классный вид: увлёкся фотографией, щёлкает своей новой камерой. Дерево. Вид на горы. Сол с видом на горы. Сол рядом с машиной. Две попытки сделать общий портрет — повернуть объективом к лицу и постараться снять затвор. Идентичный кадр, только чтобы ещё получилось, что они, типа, целуются. Ну, Стрэдлин же в курсе, что плёнка не бесконечная?
Здесь тоже свои новости: на прошлой неделе, вот, пронёсся такой ураган, что поломало деревья и столбы погнуло. Зима была короткая и холодная, а до сих пор здесь ещё как-то обледенело. А ещё маяк закрыли, к нему не подойти, и он даже не светит по ночам.
Комната кажется чуть больше, чуть освещённее, чем в прошлый раз. Иззи больше не валяется в кровати с утра до вечера — торчит на балконе, щурясь в розоватую даль: опять пропустил этот свой «золотой час» для идеальных фотографий. Сол тоже выходит, так они и стоят, негромко молча о чём-то своём, общем. А можно и поговорить, но тихо, чтобы не спугнуть эту ночь, и этот туман, и эту наивную радость. А когда становится совсем холодно, на плечи упадёт ласковая кожа куртки.
Сол любит раскладывать на полу листки с набросками, которые обещает всем вокруг дописать, потому что кое-кто сказал, что они «чудовищно талантливые». Это похоже на то, как если бы они стали играть в карты, по которым можно узнать всё о себе: ну там, будущее и прошлое, и препятствия на пути к цели. Только вот когда гадаешь, нужно уметь читать все эти знаки и картинки, а тут всё уже расписано небрежно-элегантным почерком с завитушками. Где-то позади щёлкнет вспышка, от которой потом долго не проморгаться, и Сол будет отвратительно долго ныть, почему без предупреждения — обиды, объятия, потом по кругу.
Самому Иззи нравится играть со словами ещё больше. Может хоть всю ночь сидеть, а потом уснуть где придётся. А где-то будет валяться конечный вариант песни, которую он великодушно обзовёт «их общей».
Ну, правда, поднять его утром довольно тяжело — квартирка остывает, потому что тут смешное отопление, которое никак не включить, и Стрэдлин тыкается лицом в подушку, раскидывая одеяло по постели. В такие моменты особенно замечательно прижаться к этому самому дорогому на свете человеку (только тс-с-с!), накрыть-укутать его ещё чем-нибудь сверху — курткой или ещё одеялом, или ещё какими-то тряпками: тогда его становится совсем не видно, только торчат откуда-то рваные пряди чёрных волос, но ты точно знаешь, что ему где-то там, под всей этой горой, тепло и уютно.
В городе тихо-тихо, и только их шаги звенят, наверное, по всей улице вдоль моря.
Слэш любит посидеть на берегу, повглядываться в даль горизонта, растянуться на прохладном солёном песке, послушать визг чаек, позволить ветру запутаться в волосах и почувствовать себя единичкой этого момента. «Потратить время впустую», — скажет Иззи. Всё это — и чайки, и горизонт — невыносимая скука для него. Зачем сидеть на одном месте, если тут вокруг столько всего интересного? Стрэдлин любит городские окраины, и разговоры из окон, потому что их можно подслушать только здесь, и потрескавшиеся фасады домов, и пофоткать всякие интересные виды. А море и д
ома есть.
Расставания — тоже неплохая штука. Разлуки, долгие и утомительно-нежные. Обиды. «Ах, Слэш, я тебя люблю». Поцелуи. «Я тебя тоже». Снова поцелуи. Иногда прощальные. Огорчения, что всё это понарошку. И когда становится совсем... скучно, вы уходите-разбегаетесь, проводите весь день в одиночку, а вечером, не опаздывая, встречаетесь и рассказываете о своих приключениях, следах, оставленных здесь. И никто не помнит, что поначалу было дико весело, одному-то.
***
Иззи не будет злится, когда в какой-то момент всё станет так плохо, тяжело и страшно: он и без слов поймёт, зальёт внутрь обоих какое-то дурацкое травяное пойло и отправит спать. И не станет жалиться своими острыми плечами и лопатками, даже если Сол слишком тесно примнётся к нему.
И может, он даже первым возьмёт и, наклонившись, припечатается к его губам: и они будут неприлично громко целоваться.
Держаться за руки, дыша друг другу в рот, хвататься за кисти — Иззи уже не хочет продолжения, а всё равно сдаётся. Сам он, наверное, и не совсем понимает, что сейчас происходит: либо это его природная отчаянность.
Забавно и глупо лежать только на одной половине кровати, норовя упасть вниз, на кафель. Всё это так случайно, холодно и неумело, что даже становится стыдно. Однако иззины пальцы, судя по всему, случайно, делают то, что приносит Солу удовольствие, и он со стоном смеётся.
В какой-то момент это действительно причиняет такую радость, вроде тех моментов, когда абсолютно точно воспринимаешь реальность, и хочется обнять весь мир. Любовь — это когда и в плохое настроение, и когда счастлив, и во время репетиций, и ночью, и спереди, и сзади, и даже когда этого нет, и весной и в прошлый понедельник...
Весна становится слишком очевидной, когда её можно увидеть в отражении в окне. Её можно прочесть по случайным улыбкам и в особенном взгляде. И ещё, если приехать в какой-нибудь маленький городок на побережье, снять там комнату и оставить окно открытым — вот тогда весна ворвётся свежим потоком, таким насыщенным, что, кажется, воздух можно выпить. Но это всё так, красивые слова для красивых рассказов...
Они не отворачиваются друг от друга и не курят. Молчат о чём-то своём, общем, чуть подрагивая от холода. Потом кто-то из них встанет, закроет дверь на балкон. Ляжет и не будет думать ни о чём... Всё же надо будет прогуляться до порта — кое-кто, гений фотографической съёмки, уж точно не откажется от этого сюжета — а может, Сол попросит у него право на один кадр и щёлкнет самого художника. Он не разбирается во всех этих фокусах и диафрагмах, а всё равно знает наперёд, что будет красиво.
Слэш поворачивается ненароком и встречается взглядом с Иззи.
Есть особое время ночи, когда становится невыносимо тяжело от самого себя, и в то же время радостно, что ты есть на самом деле. Утром ты будешь немножко другим, старше на одну ночь. А тут вы вдвоём делите это полуночное взросление на двоих. И что всё это — маленькая трещинка на стене вашего бытия, побег, который может показаться выдумкой, когда всё наконец-то закончится.
— Тоже не спится, — замечает Сол, целуя руки, выхваченные из темноты. И в припадке нежности добавляет: — Как хорошо, что ты взял этот фотик дурацкий. Я буду смотреть на снимки и вспоминать, что это было.
— Наш с тобой перепих? — Иззи доверчиво портит красоту момента и тут же получает за это. Уже без всякой романтики. Потасовка получается совсем не шутливой, когда ему прилетает в глаз.
—
Всё это, болван!
***
Утром его разбудят громкий, раздражающий звон посуды, шум воды и дурацкие песни вперемешку с музыкой из радио. У Стрэдлина рукава мокрые до локтей, пальцы уже обожжены и синее пятно под глазом. Он злой и трогательно-озабоченный — и как будто бы ничего и не было!
Завтрак в постель — самая отстойная мысль, которую он мог забить себе в голову. Типа, такая романтика и благодарность.
Но Сол не обращает внимания, не говорит, что Иззи, как всегда, насыпал слишком много перца, и что он вообще не умеет готовить, и даже терпит, чтобы не заорать, когда горячий кофе выплёскивается на него, опрокидывается на белую простынь рыжими пятнами: и даже на тексты попадает — строчки расползаются — ну и ладно, ещё напишут!
Иззи коротко чмокает его в щёки, пока торопливо вытирает кофе, дует на обожжённую кожу, убегает, вспоминая, что, кажется, не выключил эту плиту дурацкую: распахивает окна, развеивая чёрную гарь, спасает бумажки и фотоаппарат.
Смеялся, шлёпая тряпки на пол...
***
А потом оказалось, что Иззи забыл, что нужно перематывать плёнку, и все кадры, все до единого, получились чёрными.
