Маленькая роль

Полумрак отдает зеленью и душно пахнет человеческим телом и пролитым вином, каблуки вместе с отдаленным шумом веселой толпы вязнут в ворсе ковра. Здесь отчетливо слышно только всхлипы и вздохи из комнат с уединившимися гостями, даже голос Александра Христофоровича стелется непривычно, ненормально мягко. Мягче, чем стоило бы. — Перстень снял, пальто, — говорит он, не отводя взгляда от напряженной спины. — Трость отложил. Бакенбарды подклеил. Хорош маскарад. Он сверлит взглядом черный, с едва заметной проседью затылок. Голова чуть склоняется, виднеется край маски — зубастый серый волк. Везет ему, Александру Христофоровичу предложили на выбор свинью и козла, а стоило бы, наверное, собаку. Тварь, может, и глупая, и бессловесная, но с безошибочным нюхом — хозяина за версту почует. И через весь бордель выследит, как ни юли по закоулкам. — Николая Васильевича ты бы обманул. А на меня, верно, не закладывался. Куда мне, человеку маленькому, соваться в такое расследование, вдруг еще плохо кончится. Пуганая ворона куста боится, да? Странно стоять так и говорить в одно лицо, не надеясь на ответ, хотя разве с ними когда-то бывало иначе? Александру Христофоровичу и горько, и смешно, и пьяно-счастливо, как от хорошего шампанского, бокалы которого щедро раздавали на входе. — Что ты тут делаешь? Не за девками же пришел, — Александр Христофорович коротко смеется. — И не правосудие за убиенного сапожника вершить. Прячешься? Вынюхиваешь? Вздрагивает черный силуэт, волчий оскал оборачивается к Александру Христофоровичу всей пастью. — Это будет за пределами вашего... — Понимания? — И этого тоже, но еще служебного допуска. Вопрос государственной значимости, Саша, не об ваш роток такой кусок. — В мой роток влезали куски — этому не чета. В конце коридора огромное окно, за ним катится медленно круглощекая яркая луна — в Диканьке до странного долго держатся полнолуния; отзывается воем сразу несколько собак. Под волчьей маской щурятся до гусиных лапок в уголках черные не по-волчьи глаза. — Ну идемте, проверим. Вот так запросто. Александр Христофорович подчиняется, не раздумывая, идет шаг в шаг по мягкому ковру. Гуро проверят комнаты: одну, вторую, третью, где-то заперто, где-то дверь открывается и выпускает наружу несдержанные стоны и недовольное «занято, судари», в пятой или шестой по счету на роскошной постели сидит полуголая девушка с миской винограда. — Чего изволите, баре? — спрашивает с милой улыбкой, привстав на коленях так, чтобы тонкий пеньюар лег красивыми складками на округлостях. — Погуляй пока, голубушка, нам и вдвоем хорошо. Вопросов она не задает, только бросает печальный взгляд на остаток закуски. Затворив дверь, Гуро выжидает с полминуты и открывает снова, выглядывает в коридор и только тогда запирается на щеколду. Обходит по периметру комнату, ведя чуткими пальцами по деревянным панелям на стенах. Александр Христофорович открывает рот, потом закрывает, не задав слишком очевидный вопрос. Разумеется, в таком месте у стен есть уши, и, вероятнее всего, глаза. Впрочем, осмотр не занимает много времени, волчья маска приоткрывает окно, пуская в душную комнату свежий воздух, и оборачивается. — В ногах правды нет, любезный. Располагайтесь. Александр Христофорович выбирает единственное в комнате кресло, Гуро — садится на край постели, отправляет в рот под волчьей пастью виноградину, раскусывает с сочным звуком. За стенкой кто-то отчетливо взвизгивает. Александр Христофорович ежится, и совсем не от сквозняка. — Как ты выжил? — Удачно, — Гуро пожимает плечами, одним чуть осторожнее второго. — Почему не объявился в Диканьке, позволил считать себя мертвым? — В интересах следствия, разумеется. — Разумеется. Мог бы хотя бы прислать записку. — Это бы как-то приблизило нас к поимке Всадника? — Это бы спасло Николая Васильевича от пары бессонных ночей. Это бы спасло меня от лишней седины, видит бог, ее и так слишком много на моей голове для жалких сорока одного. Глаза Гуро под маской лучатся веселым любопытством, но Александр Христофорович не продолжает — сейчас не время и не место выплескиваться горечью о случившемся и тем более о том, что не, и после недолгого молчания Гуро возвращает свое внимание к мисочке с виноградом. — Риски, мой дорогой, были неоправданно высоки для рассылки личной корреспонденции. Вы с Николаем Васильевичем — и я ценю то, как вы заботитесь о моем протеже, не сомневайтесь, — Гуро широко взмахивает рукой, словно пытаясь показать на Гоголя, занятого своим расследованием где-то на другом конце поместья, — Так вот, вы вполне могли справиться с повседневными убийствами в Диканьке без меня… А у меня были свои дела. — Которые привели тебя в бордель. Зачем ты здесь? — повторяет Александр Христофорович. — Живешь? Работаешь? — Я понимаю, что по вашему мнению все столичные чины за три копейки встанут раком, но все же вы слишком смело записали меня служащим в бордель. Александр Христофорович под маской морщит нос и кривит губы. — Насмешничаешь. — Да. Александру Христофоровичу нечего на это ответить, несказанное, по-детски обиженное «я ведь могу рассказать все Николаю Васильевичу» оседает на языке пеплом и пылью. Не расскажет. Умрет раньше, чем выдаст, а Гуро и рад улыбаться, прекрасно это понимая. Положение у них совершенно не равное, даже если спрятать за масками разницу в чинах, прямо зло берет, но на безобразный скандал, зреющий с самого приезда столичных в Диканьку, все еще нет времени — нужно думать о расследовании. — Думаете, человек в бычьей маске — Всадник? — наугад спрашивает Александр Христофорович. Смешок, вырвавшийся у Гуро, некрасив и больше похож на хрюканье. — Нет. — Пособник? — Нет... пока что, — еще одна виноградина. — Тем не менее, личность в высшей степени интересная. Полнейший мерзавец, принципов ни на грош, мастер дурить головы, подтачивает самые основы российской монархии — все, как вы любите. Шпилька проглатывается с честью, Александр Христофорович только губы поджимает. — Мы можем его арестовать? — Вы, дорогой мой, можете попробовать. Вряд ли успеете защелкнуть наручники раньше, чем по вашу душу явится сельский голова... или кто чином повыше, — Гуро заговорщицки понижает тон. — Этот человек держит в кулаке больше яиц высокопоставленных людей, чем все девушки данного заведения, вместе взятые. — Не похоже, чтобы это вас волновало. — Это меня не касается. Кроме того, большую часть секретов, которыми он располагает, мы же у него и выкупим. Его «мы» и «мы» Александра Христофоровича — два очень разных «мы», и то, что сейчас они тоже в некотором роде «мы» лишь иллюзия, на счет которой не стоит обманываться, каким бы интимным ни был полумрак спальни. — Что от него нужно Всаднику? — А вы как думаете? Александру Христофоровичу едва хватает сдержанности не огрызнуться — от владельца борделя-то? неужто девку захотел? — и следом же приходит осознание. Гуро кивает, читая его с легкостью даже под маской. — Именно. — Так нужно... — Александр Христофорович напрягается, готовясь вскочить, найти в зале Николая Васильевича и остальных, кликнуть казаков, оставленных ждать своего часа на подходах к поместью, охранить и сберечь... нет; следующая мысль задерживает его рывок, заставляет нахмуриться. Хотел бы Всадник взять девок силой, Гуро бы тут так привольно не восседал, даже не озаботившись тростью с клинком для защиты. Небось, душегуб в поместье под прикрытием, и это значит, что, — ...нужно... проследить, кому вдруг понадобится взять семерых девушек разом и увести с собой. И так мы выйдем на личность Всадника. Это просто, и гениально, и Александр Христофорович остро вспоминает, почему Гуро был легендой даже тогда, много лет и верст назад; благосклонный кивок Гуро лучше всякой начальственной похвалы, лучше наград и петлиц в погоны, Александр Христофорович благодарен, что маска скрывает толику его смущения. — Сначала я был весьма недоволен, когда вашими стараниями был введен комендантский час, милейший, ведь это могло заставить Всадника, к примеру, отправиться искать девушек в соседние села, а я в одиночку такую территорию просто не смог бы охватить, — Александр Христофорович, о таком варианте до того не думавший, на мгновение испытывает неловкость. — Однако не прошло и пары дней, как началась рассылка приглашений на будущий прием в поместье Черная жемчужина, и я сразу понял, что наш рогатый друг не упустит такого шанса. Так удачно сложилось, — Гуро вдумчиво пережевывает еще пару виноградин и вздыхает. — Даже жаль, что теперь со слежкой ничего не выйдет. — Что? Но почему?! — Вы же сами все испортили. Пришли без спросу, сейчас шороху наведете, бычка спугнете, важных господ переполошите, девок распустите, — Гуро загибает пальцы, пока не складывает из них кукиш. — Всаднику такая публичность ни к чему, он — точнее, его пособник, так как сам наш душегуб, боюсь, вызывал бы в этом месте слишком много внимания, — или уже ушел, или вот-вот это сделает. Азарт близкой погони перетекает в разочарование и злость — на себя за то, что поддался уговорам Николая Васильевича, и на самого Николая Васильевича, и на Гуро, который сначала поманил надеждой, потом оттолкнул и еще улыбается. — Неужели ничего нельзя сделать? — Увы, — Гуро пожимает плечами. — Хорошо, что личность Всадника мне уже известна, иначе могло выйти совсем неприятно. Виноградина лопается у него в зубах с издевательским хрустом. Александру Христофоровичу хочется ударить его и расцеловать, а пуще того — снять проклятую маску и посмотреть в это нахальное лицо. — Так что же мы сидим, если дело раскрыто? — А этого я, дражайший, не говорил, — и как по щелчку, меняется тон и поза с небрежной расслабленности на хищную сосредоточенность. — «Кто» — это только первый вопрос. За ним следует «как». И «зачем». Не слышали про воскресшую попадью? — Простите, что? — Сразу видно, душа моя, как вы далеки от народных масс, столько лет тут живете, а о местных легендах ни сном ни духом. Хоть бы в шинок сходили, с казаками выпили, сплетен послушали. Александру Христофоровичу сплетен хватает и от Тесака, чтоб он еще пьянство себе чужими бреднями портил, спасибо большое; плечом дернув пренебрежительно, он поднимается, оправляет одежду. Хмурит не видные за маской брови, для разнообразия глядя на Гуро сверху вниз. — «Как» и «зачем» мы на допросе выясним. Имя, Яков Петрович. Дальнейшим займусь лично я, как представитель местных властей. Гуро дожевывает виноградину медленно, смачно; в тени от маски точно не сказать, но, кажется, под зубастым волчьим оскалом прячется не менее опасная усмешка, от которой у Александра Христофоровича волосы по всему телу встают дыбом в ожидании неминуемой беды. С мгновение в комнате тихо, как перед грозой; потом из-за окна доносится негромкий тревожный вой. — Собак спустили, — говорит Гуро задумчиво. — Имя душегуба, — нажимает Александр Христофорович. — Свирепые, говорят, твари. Я сам не видел, но хозяин очень хвалился. — Яков Петрович. — Вы знаете, что они с недавних пор натасканы на человечину? — Оставьте любопытные факты для светских салонов, я задал вам прямой вопрос! — Отвечу на него своим, если позволите. Вы, простите, давно Николая Васильевича видели? Холод стекает по телу мокрой волной, прихватывает судорогой сердце. Александр Христофорович бросает взгляд в окно, но кроме полной луны и кромки леса ничего не разобрать. Даже если собак спустили на Гоголя, в кустах караулит дюжина казаков, и они справятся без него. Они с Гуро смотрят друг другу в глаза до следующего завывания — только тогда Александр Христофорович сдается и беззвучно матерится себе под нос. Да черт бы побрал это все! Под довольный, как урчание сытого хищника, смех Гуро Александр Христофорович возится с задвижкой — сам волк и не думает встать с постели. — Смейтесь-смейтесь! Еще увидимся, и вы мне все скажете, — шипит Александр Христофорович. — Постарайтесь не дать Николаю Васильевичу умереть раньше времени, — отвечает Гуро весело. — Вы себе не представляете, насколько это ценный для расследования кадр! Посмотреть бы в эту наглую рожу, и чтоб никаких масок!.. Стоит только выглянуть за дверь, чтобы понять — в поместье началась заварушка. Кричат люди, мечутся по коридорам девушки и гости, кто-то тонко кричит про пожар в подвале. Александр Христофорович кидается к перилам, свешивается вниз, чтоб рассмотреть толпу: не видно ни ворона, ни свиньи, ни козла. Быка тоже нигде нет. Скорее всего, нет и пособника Всадника, и хорошо если тот не успел увести девок. Упустил, все упустил! — Всем оставаться, где стояли! — пытается рявкнуть, срывая маску, через ступеньку сбегая вниз по лестнице. — Поместье окружено! Я как пристав требую... требую!.. Его голос тонет в новой волне шума, ругани и даже угроз, протолкаться сквозь эту злую, испуганную людскую массу к выходу — та еще задача, Александр Христофорович не считает, сколько оттоптал ног. В какой-то момент его толкают сильно, едва не опрокинув; теплая рука ловит его под локоть, к щеке прижимается плотный картон маски, он вскидывается, но вместо волка видит то ли мышь, то ли хорька, который даже в маске кажется растерянным не меньше него и через мгновение уже скрывается в толпе. Кто знает, может быть, это была та самая ниточка к Всаднику? И уже не ухватишь... Больше Александр Христофорович не оборачивается в поисках статного волка — выругавшись, он вываливается в ночную прохладу, выбрасывает осточертевшую маску, обтирает взмокший лоб и бежит, со всех ног бежит туда, где громче всего слышны крики и собачий лай. — Да где вы были, сапог! — кричит Бомгарт, едва завидев низкорослую фигуру спасителя, даром что сам вооружен. — Проводил допрос, — огрызается Александр Христофорович. — Где? В приватных комнатах?! Краснеть Александр Христофорович отказывается, да и некогда. Судя по звукам, где-то неподалеку казаки все же сцепились с охраной поместья — туда Александру Христофоровичу и дорога. Волк, благополучно отбывший к тому моменту в прямо противоположном направлении, маску свою снимает с большей аккуратностью и даже некоторой жалостью, удобно расположившись в экипаже. От наклеенных бакенбардов ужасно чешется лицо, он рассеянно скребет там, где высохший клей стягивает кожу, и щурится на полную луну в маленьком окошке. — И сами не умрите, — не по-волчьи, а скорее уж по-кошачьи мурлычет Гуро собеседнику, оставшемуся далеко позади. — От любопытства, например. Для финального акта вы все нужны мне живыми.