Прощай, страсть к странствиям

Forgive me, don't forget me, believe you can protect me. Прости меня, не забывай меня, верь в то, что можешь защитить меня.

      Это было странно. Скучать. Тосковать.       Геральт иногда чувствовал что-то схожее, когда вспоминал отдельные приятные моменты из своего прошлого, но это чувство было другим. Чувство тоски по Лютику было всепожирающим, тяжелым и неприятным. Геральт будто бы таскал на своей спине кикимору — мерзко, тяжело, в добавок ко всему воняет.       Это сводило Геральта с ума.       Он думал, что перетерпит, попривыкнется, забудется. У него была Цири, была Йеннифер, был ебаный Каэр Морхен. На самом деле все, что не Лютик — ебаное. Потому что в один момент Геральт понимает, как ему все это осточертело.       Ему плохо, ему грустно, ему неинтересно без Лютика.       Он находит его бестолковую непрекращающеюся речь — интересной, а пение — красивым. Он находит его отсутствие, и тут же понимает, что оно — его мука.       Лютик с его светлыми глазами и невероятной улыбкой — он ведь все, что было у Геральта на самом деле. Нет, в каком-то смысле у него была Йеннифер, и была Цири, но…       что случись бы, не будь этого тупого предназначения?       И что ждет их, когда магия джина развеется?       Он не знал.       Поэтому, несмотря на всю его любовь к ним, было какое-то чувство обязательства, ответственности, вынужденности, будто бы это было кому-то надо. Как отдача долга, как взятие в аренду. Как бы по-настоящему, но будто бы ты это сделал просто из прихоти и потому что надо, а не потому что правильно.       Единственное, что у него было на самом деле — это Лютик.       Это всегда был Лютик.       Геральт осознал, что начал сходить с ума без его присутствия рядом.       — Ну и что у тебя с лицом? Выглядишь так, будто похоронил кого-то, — Йеннифер села на край дивана, закрывая книгу, которую, видно, изучала, и глянула на Геральта, изогнув бровь. Геральт ничего не ответил. Она тяжело выдохнула и покачала головой: — Геральт, я чародейка. Я все вижу.       — Это нечестно.       — Ой-ли? А ты-то у нас всегда за честность?       Геральт поджал губы.       «Это несправедливо».       Это последние слова Лютика.       И они стояли у Геральта комком в груди. Камнем. Заточенным копьем.       — Что ты хочешь? — грозно спросил Геральт, глядя исподлобья. Его жрали сомнения, и у него совсем не было сил.       — Узнать, что именно тебя тревожит. Или, может быть, кто?       Геральт насупился еще сильнее и опустил взгляд, смотря на потрепанный ковер с въевшимся пятном от вина. Или крови? Никто не знал. Никому это не интересно.       Откуда Геральту знать, нужно ему выпить или просто умереть?       — Лютик. Меня терзает Лютик. Я чувствую, что поступил неправильно.       Йеннифер хмыкнула. Так, будто бы знала это всегда и совсем не ожидала другого ответа.       — Лютик, да? — повторила она себе под нос, смотря на свои ногти. — Твой этот одуванчик.       — Он не одуванчик.       — Ты иногда его так называл, — хмыкнула она, закусив губу. — Так легко, да? Просто подуть, и уже все, ничего нет. Тот порыв ветра был слишком сильным.       — Я думал, ты хочешь узнать, что со мной, а не сделать хуже, — огрызнулся Геральт.       — Я? Я не делаю хуже, дорогой. Я говорю о фактах, но они ранят тебя. Едва ли я сказала что-то новое, — она пожала плечами и скучающе огляделась, а потом сказала, будто бы от нечего делать: — Хочешь увидеть его? Извиниться?       Геральт поднял на нее взгляд. Такой, будто бы она была злейшим его врагом, хотя все в этой комнате прекрасно были осведомлены о том, что Геральт сам себе враг, сам себе друг, ему для этого особо-то и никто не нужен. Кроме Лютика. Зачем? Йеннифер оставалось лишь догадываться.       — Хочу, — сухо сказал он таким мертвым голосом, будто бы это прошептал труп, выходящим оставшимся воздухом из легких.       Йеннифер осмотрелась еще раз, будто бы убедилась, что здесь ей на самом деле нечего делать. Поэтому она предложила:       — Давай отправимся на его поиски, если хочешь? Цири здесь, с Весемиром и Ламбертом с Эскелем, в безопасности. Ей ничего не угрожает.       — Дело не только в том, угрожает ли ей что-то, — подметил Геральт, на самом деле испытывая страх перед мыслью о том, что он мог в самом деле встретить Лютика. Что сказать? Как объясниться? И, что самое главное, как вернуть?       Йеннифер фыркнула, а потом встала и села ближе к нему, заглядывая в глаза.       Она сказала:       — Геральт?       Когда он посмотрел ей в глаза, она продолжила:       — Она ребенок, но она не глупа. Она видит, что ты страдаешь. И больше всего она хотела бы, чтобы ты нашел свой покой. Она не будет против. Тебе пора бы научиться думать о себе.       — Я думаю о себе.       — Нет, — закачала она головой, повторив шепотом: — нет, — и голос ее был с надрывом, когда она добавила: — ты думаешь о нем.       Геральт рвано выдохнул, ощутив какую-то слепую потребность коснуться ее, может, даже обнять, но он сдержал этот порыв. Он лишь отвел взгляд и медленно кивнул.       — Да. Наверное, это будет… правильно. Даже если не простит, я не уверен, что он так легко принял… подобный исход.       Йеннифер понимающе улыбнулась и резко встала, поправив волосы. Геральт испытывал почти физическую нужду сказать ей «спасибо», но, отчего-то, промолчал. Он всегда молчит, когда надо кричать. Он всегда молчал тогда, когда надо было умолять остаться.       Он всегда молчал.       Благословенная тишина стала их проклятьем.       Вроде бы самое время порадоваться, что он нашел покой и тишину, но нет. Ему нужен был его голос. Единственный свет в его жизни. Его вера, спасение и поражение. Все это было в голосе Лютика.       Через сутки они выехали из Каэр Морхена. Геральт в самом начале ощущал какой-то немой ужас, страх и волнение и, наверное, не будь рядом Йеннифер, он бы просто развернулся и поехал обратно. Наверное, она поехала с ним именно по этой причине. Она прекрасно понимала, что каким бы сильным ни было его тело, как бы крепка ни была его воля, глубоко внутри он был напуган собственной человечностью, а Лютик — всегда был ее воплощением.       Поэтому Йеннифер была рядом.       На самом деле она тоже измучилась смотреть на такого Геральта.       Геральта, который, казалось, почти и не дышал.       Поэтому она хотела ему помочь.       Геральт был уверен, что найти Лютика будет легко. Его в каждой деревне должны знать. Он либо поет, либо трахает чужих жен. И оба занятия были местными достопримечательностями на время присутствия там Лютика. Но… блядское ничего встретило его в нескольких деревнях подряд. Никто уже не слышал его несколько месяцев. Ни одной его баллады его голосом. Одни перепевки да подражание.       Геральт стал нервничать.       — Вряд ли его убили, — сказала Йеннифер, попивая из кружки эль, глядя на девушку, играющую на лютне, развлекающую народ. Отчего-то ей самой подумалось, что она соскучилась по Лютику. Наглый и смышленый малый, вечно веселый и радостный. Он был хорош.       Она хмыкнула и отвернулась, посмотрев на лицо Геральта.       Тот был напряжен. Он был таким уже пятые сутки подряд, и Йеннифер начала волноваться за него еще сильнее. Еще более молчаливый, чем обычно, он даже не высказывал своих переживаний. О чем Йеннифер хотела бы его молить, понимая, что ни к чему хорошему эта игра в молчанку не приведет.       Геральт боялся говорить после того случая на горе. Боялся, что скажет лишнего, ненужного, что снова кого-то напугает и сделает больно, так, как он сделал Лютику.       Но это молчание теперь пугало пуще любого самого ярого крика.       — Послушай, — позвала его Йеннифер, пытаясь всячески обратить внимание Геральта на себя, — максимум — у него появилась моральная травма после вашего… диалога. Вот он и не поет. И это, попрошу заметить, максимум. Скорее всего он просто в других деревнях. Может, нашел себе какую девчонку, остепенился, живет где в деревне да песенки на полях поет. Это Лютик. Он же как-то дожил до своих сорока, вечно куда-то встревая! — всплеснула на эмоциях руками Йеннифер. — Он в порядке.       Геральт выдохнул, хмуро посмотрел куда-то в угол, и, наконец, сказал ту мысль, которая прочно въелась в его голову и, казалось, была истинной — ведьмачье чутье его не подводило:       — Он не в порядке.       Геральт это чувствовал. Ощущал кожей. Элементарно знал, что с Лютиком что-то не так. Чем дольше они шли, тем больше Геральт об этом думал. И эта мысль не была предположением. Она орала в его голове на одной ноте, что вот она — и есть суть и истина.       — Геральт, пожалуйста, — попросила она, протянув свою руку и накрывая ей тыльную сторону ладони Геральта, — успокойся. Ты сам себе могилу копаешь. Я знаю, ты тревожишься за свой поступок, но это не выход. Выдохни.       И Геральт выдохнул.       И не ощутил ничего, кроме надрыва в груди.       И они продолжили. Не могли не продолжить.       Геральт готов был стереть свои ноги в кровь, но он бы продолжил идти даже во время стужи и дождя, во время урагана и землетрясения. Он все шел бы и шел, пытаясь найти хоть что-то от Лютика. Хоть малую его часть. Пара аккордов, отголосок голоса, яркий кусочек от его дублета. Что-нибудь.       Наконец, спустя долгий месяц, в деревне говорили, что видели кого-то похожего неделями ранее, но он не пел. Выглядел ужасно и таскался с какой-то девушкой с красивыми пшеничными волосами.       Они остановились в этой деревне, желая продолжить поиски утром, потому что были истощены с дороги, продрогшими после дождя и голодными.       Поев и отмывшись, Йеннифер тихо зашла в комнату, сев позади Геральта на кровать. Оперлась щекой о его голую кожу, провела ладонью по напряженному плечу и спросила:       — О чем ты думаешь?       — О том, что не засну.       Йеннифер тяжело выдохнула, поерзала и пересела, сев перед ним, смотря в глаза. Геральту пришлось продолжить. Ему приходилось вырывать слова из себя силой и произносить их вслух, потому что он не хотел изводить этим Йеннифер. А он видел, что его молчание ее душило. Поэтому он сказал:       — Лютик… не поющий. Это ненормально. Выглядел плохо. Лютик. Плохо. Ты можешь в это поверить? Лютик всегда выглядел прекрасно.       Йеннифер не нашлось, что ответить. Это действительно было похоже на описание кого-то другого. Лютик поет. Йеннифер знала, что он будет петь даже с сорванным голосом. Лютик может был болваном и ребенком, но Йеннифер всегда ощущала в нем силу воли и желание к самоуправству такого размера, какого не была воля у Геральта.       Лютик был ребенком в какой-то мере. Но так же он был тем, кто просто был собой и рвался показать себя всему миру.       Она сказала, тихо и неуверенно:       — Это не из-за тебя в любом случае. Ты ведь знаешь, Лютик не тот, кого можно сломить каким-то криком.       Геральт покачал головой и тихо, едва слышно сказал:       — Не из-за крика.       Йеннифер лишь сдержанно кивнула.       Не крик. Слова. Поступок. Она тяжело выдохнула и сказала:       — Давай, иди сюда, я помогу тебе хорошенько отоспаться. Тебе это надо, ты истощен, — она надавила на его плечи, заставив улечься на кровать, и коснулась ладонями его головы. Смотря в глаза, она попыталась улыбнуться и успокоить его: — Ты же не хочешь явиться перед Лютиком плохо выглядящим?       Геральт, что странно, криво усмехнулся и кивнул, медленно закрыв глаза. Йеннифер прикрыла глаза, ощущая где-то глубоко внутри себя отвратительное предчувствие, и помогла тому погрузиться в глубокий, долгий, здоровый сон.       А потом упала лицом в подушку, закусила наволочку и попыталась не разрыдаться. Что-то ело ее изнутри. И она все не могла понять, не было ли это связано с Лютиком.       На утро Геральт действительно был выспавшимся. Он предложил Йеннифер остаться здесь, может, немного подзаработать, чтобы не таскаться по улицам, но она пошла с ним, наблюдая с тоской, как Геральт спрашивал буквально у каждого встречного о Лютике.       Они петляли по улицам, прикрывая глаза от слепящего солнца. Вчера была буря. Сегодня яркое солнце. Дул холодный ветер. Йеннифер хотела верить, что это к лучшему, но ощущение чего-то неотвратимого все еще стояло у нее в глотке проглоченной таблеткой. Таблеткой, которая должна была ее отравить. Они дошли почти до самой черты, когда Йеннифер хотела развернуться, но Геральт упрямо шел мимо магазинчиков, ремесленников и домов, будто бы осознанно. Будто бы чуял что-то. Может, так оно и было. Она доверилась ему и шла позади, осматриваясь по сторонам.       Геральт перестал спрашивать у незнакомцев о Лютике. Даже не сколько из-за однообразных ответов. Он чуял. Чуял, что он где-то рядом. Он где-то рядом.       Страх снова заколотился у него на шее, сердце подскочило к горлу, а кровь от рук отлила. Дыхание замедлилось, шаг стал тяжелее и медленнее. Геральт ощущал себя так, будто шел на собственную виселицу. На самую желанную виселицу в его жизни.       И на момент он замер, и Йеннифер испуганно остановилась около него, глядя на него взволнованно и почти что испуганно. Потому что так выглядел Геральт. Взволнованно и испуганно. Она тихо позвала его:       — Геральт?       — Я… слышал его. Его голос. Сорванный голос…       И он быстрым шагом пошел вперед. Таким быстрым, что Йеннифер едва поспевала за ним. Ее собственное сердце заколотилось у нее в самой глотке, мешая нормально дышать. Геральт что-то чувствовал? Что ж, тогда она, вынужденно, тоже.       Геральт слышал его голос где-то там, в одном из магазинов, где дверь была приветливо открыта, украшена цветами и пару птиц голосили на подоконнике. Так, как это делал Лютик. Жаворонок.       Его голос. Это был его голос. И, когда Геральт переступил порог магазина, его сердце замерло окончательно. Он видел его спину, облаченную в тот же красный дублет. Может, не в тот же, но в красный. Красный, который так восхитительно ему шел.       В голову врезался обрывок фразы:       —…шай, я, может, немного не в себе, окончил университет большее десятка лет назад и вообще мертв, но я не тупой!       Голос надрывом. Сорванный. Простуженный.       Не в себе. Мертв.       Что?       Геральт застыл, глядя, как Лютик упер руки в бока. Девушка, с которой он разговаривал, хотела что-то ему ответить, а потом посмотрела ему за плечо и с каким-то немым ужасом уставилась на Геральта. К этому времени подошла Йеннифер, заглядывая за плечо Геральта, все еще ощущая какой-то надрыв внутри, будто бы слова, которые она так когда-то и не высказала, терзали ее изнутри.       Лютик, кажется, заметив удивленный взгляд той девушки, тоже обернулся.       И они оба — Йеннифер и Геральт — замерли в ужасе.       Он действительно выглядел… плохо. Кожа была не бледной, нет, она была будто посеревшей, с синим подтоном. Щеки запали, глаза — пустые, губы — бледные, почти терялись на его лице.       Но проблема не в этом.       Геральт мог бы подумать, что тот перепил или вообще в запое, но его шея. Причина, по которой его голос был таким. Это не было простудой.       На его шее был длинный порез с запекшейся коркой красно-черной крови.       Пустые глаза Лютика уставились на Геральта без единой эмоции. Лицо, обезображенное болезненным спокойствием, не отобразило ни одной эмоции. Его пустые, некогда ярко-голубые глаза, как гладь чистого океана, сейчас были безжизненно серыми.       За спиной Геральта охнула удивленно Йеннифер.              Геральт только смог сказать севшим голосом:       — Лютик?       Лютик склонил голову неестественно сильно в бок. Геральту показалось, что услышал хруст. Должен был услышать. Но нет, не было хруста. И он сказал:       — Лютик? Вы ищете Лютика?       Он развернулся к нему всем телом. Расстегнутый дублет открывал вид на его белую сорочку, на его длинную белую, как фарфор, шею. На пятно багровой крови на ней.       И он сказал:       — Его нет. Он повержен. Он мертв.       Геральт ощутил, как подгибаются колени, и ему пришлось ухватиться за косяк, чтобы не упасть. Пульс бился даже в глазах, ему казалось, что у него на висках вспухли вены, будто бы он был под эликсиром. Йеннифер стала по правую от него сторону, глядя на Лютика с немым непониманием. И тихим ужасом.       Лютик улыбнулся ей бледными губами, сощурился и спросил:       — Йеннифер? Привет. У меня теперь совсем нет никаких морщин, поразительно, да?! — он всплеснул руками, и в его голосе, помимо смертельного равнодушия, сквозила тоска и ярость.       Йеннифер ощущала от него за километр бешеную злость, ярость, обиду, боль и тоску.       — Лютик, успокойся, — попросила та самая девушками с этими красивыми пшеничными волосами.       — Успокоиться?! — попытался крикнуть он, но голос лишь прохрипел, будто он захлебывался в собственной крови. — Позволь тебе напомнить, милая, что я всегда спокоен! Смертельно спокоен! Это единственное, что мне остается!       Он кинул на Геральта бешеный взгляд из-за плеча и обошел девушку, которая держала в руках какие-то коробочки. Видно, они что-то хотели купить и ждали продавца? Или продавец свалился в обморок из-за вида Лютика?       Геральт понял, что он не мог говорить. Рот не открывался. Звуки не выходили. Он мог только в истинном ужасе смотреть на Лютика. На то, что осталось от Лютика. На эту озлобленную обиженную тень с кровью, бултыхающейся в его глотке.       — Что? Что ты тут забыл? Пришел лютню себе прикупить? А? Это музыкальный магазин, — Лютик тыкнул пальцами в сторону, где на стеллаже лежали какие-то музыкальные приблуды. Геральт даже не посмотрел туда, продолжая пялиться на лицо Лютика, как на свой ночной кошмар.       Потому что тем оно и было.       Кошмаром наяву.       — Тебя. Я забыл тебя, — севшим голосом сказал Геральт, и взгляд его был испуганным, загнанным, но еще — наполненным какой-то слепой нежностью. Это было странно. Любить его, даже когда он мертв. Геральт был напуган пониманием того, что Лютик… живой труп, но он же живой. В каком-то смысле.       — Ищи меня на горе. Там, недалеко, в лесу. Там может осталась засохшая лужа крови. Или мои крики, стоящие там. Крики о помощи. Крики, зовущие тебя, — он прошипел, сощурившийся, глядя на Геральта, но держась от него подальше, особняком. Сложив руки на груди и сжавшись.       Сердце Геральта опустилось в пятки.       Лютика убили. Где-то там, кто-то его убил. И он звал его, Геральта.       И Геральт его не спас.       Геральту пришлось впиться в косяк еще сильнее, потому что ноги его уже совсем не держали. Йеннифер попридержала его за плечо, смотря на Лютика стеклянными глазами.       Геральт с трудом сделал шаг вперед, и Лютик сделал его тоже. Назад. Он не хотел подпускать Геральта к себе, поэтому Геральту пришлось остановиться. Ну еще и потому, что он снова чуть не упал. Девушка, с которой говорил Лютик, смотрела на него с неприкрытой жалостью. Она молчала, плотно сжав губы, и ее взгляд был таким… жалящим. Геральт бы предпочел его не видеть.       — Это что-то вроде… — внезапно заговорила Йеннифер, все еще стоя на своем месте, исследуя взглядом Лютика, — проклятье? Тебя прокляли?       — Меня убили, Йеннифер, — цыкнув языком, закатил глаза Лютик.       — Нет, — хрипло сказал Геральт, смотря на него все еще с ужасом и каким-то страхом, — кто ты?       Лютик кинул на него снисходительный взгляд исподлобья:       — Я? — уточнил он, указывая на себя пальцем. — Я то «проваливай», которым ты бы хотел, чтобы я был. Неужели даже таким я тебе не нравлюсь?       — Нравишься, — как в трансе прошептал Геральт, а потом резко одернул себя и сказал: — Нет, в смысле…       Лютик устало выдохнул и махнул рукой.       — Он фактически труп. Живой труп, — сказала та самая девушка и, видимо, оглядываясь в поисках продавца, просто запихнула то, что хотела купить, себе за пазуху. — Он не умер, хотя должен был. Люди, ну, не ходят с перерезанным горлом.       — И оно постоянно пачкает мне рубашки! Это уже сотая! Она то идет, то не идет! — возмущено залепетал Лютик. — Зато я могу засунуть туда палец! Или нож! Что угодно! За это неплохо платят, но, — он грустно оглядел магазин, — мне больше не нужны деньги. Мне больше ничего не нужно.       И он кинул на Геральта сухой безразличный взгляд.       Это было немое: «и ты мне тоже больше не нужен»       Геральт понял это, и это проняло его до самых костей.       — О, — Йеннифер стукнула кулак о собственную ладонь, — да, я знаю об этом. Такое случается, если у человека было какое-то…       — Неоконченное дело? — хрипло подал голос Геральт, все еще не сводя взгляда с Лютика. Взгляда, от которого Лютик тщетно пытался укрыться, бесконечно ходя из стороны в сторону и кидая на Геральта косые, острые, как лезвие меча взгляды. Геральта ранило это, но он бы в жизни не отвел своего взгляда от Лютика. Даже от такого Лютика.       — Вроде того. Сильное желание к чему-то. В очень редких случаях такое случается, когда кто-то другой имел очень сильное желание к этому человеку. Что-то сказать, что-то сделать. В общем, сила этого желания так велика, что не отпускает душу из тела. Тебе еще повезло, Лютик, — сказала она, и лицо Лютика так неестественно вытянулось, а глаза так широко открылись, что Геральту подумалось, что у того сейчас глазные яблоки из глаз выкатятся. В общем-то, как он думал, это было более, чем возможно. — Твое тело хотя бы… приспособлено для жизни без особо сильных ран. Кто-то продолжает жить без ног, рук, с вспоротыми животами. Тебе еще повезло.       — Ой, зря вы это, — махнула рукой та девушка, присматривая что-то на полке, видимо, думая, что еще можно прикарманить.       Геральт видел, как Лютик возмущённо хапнул воздух, который ему не нужен, какой злобой исказилось его лицо. Лютик был абсолютно другим. Без улыбок, без смеха, без жизни, с этим хриплым голосом — Лютик мертв.       Его кожа серая, щеки завалившиеся, а губы потеряли свой нежно-розовый цвет. Волосы были безжизненными, а голос потерял свою мелодичность. Лютик повержен. Лютик мертв. Лютика больше нет.       Геральт ощущал лавину противоречивых чувств.       Лютик, кажется, едва не подавился своим возмущением, а потом выпалил на одном дыхании (отсутствующем дыхании):       — Ах, повезло мне? Охеренно мне, знаешь ли, повезло! Я нихрена не чувствую! Вино не имеет вкуса, еда — как сырая бумага. Я пробовал даже мышьяк — немного пощекотало в глотке, но — ничего. Петь не могу — горло саднит. Постоянно течет кровь, которая каким-то образом еще циркулирует во мне. Невозможно спать, невозможно радоваться. Я ничего не могу, ничего не чувствую. Только злость, ярость, раздражение и собственное бессилие! Я, блять, и не живу, я — существую!       И его взгляд, полный ярости и ненависти, уставился на Геральта.       Геральту стало не по себе. На него смотрели по-разному: с презрением, страхом, злобой, раздражением, но не ненавистью. Лютик ненавидел его. За то, что не спас, не уберег, не помог. Лютик считал, что Геральт был виной произошедшему, и он смотрел на него, как на свое проклятье.       Геральт не знал, что было невыносимее: сидеть без Лютика или видеть его рядом с собой, но понимать, что он страдает, что он мертв, и чувствовать на себе прожигающий взгляд.       Йеннифер сказала:       — Да, такое зачастую бывает. Подобные вам обычно ничего не чувствуют, но если при смерти ты испытывал особо сильно какие-то эмоции, то они остаются с тобой навсегда. Ну, пока ты не умрешь по-настоящему.       — Ох, какая крутая новость, я так ей рад! — выплюнул Лютик, хлопнув в ладони.       От звука его сорванного, надрывающегося, захлебывающегося голоса у Геральта все в груди вывернулось. Лютик больше не сможет петь. Никогда. Его голос сорван, а связки повреждены. В его горле плещется кровь, в его легких нет воздуха.       Лютик мертв. Он не человек.       Но он жив.       Геральт не понимал, испытывал ли он радость за то, что тот в самом деле еще в какой-то мере был рядом, или страх из-за понимания, что Лютик умер от чужих рук, в чужих руках. С яростью и злобой, с бессилием и страхом. Он умер, а Геральта не было рядом, чтобы спасти. В нескольких метрах Лютик истекал кровью, а Геральта стоял там и просто злился, не понимая, что его глупый порыв эмоций унесет одну столь важную жизнь.       Жизнь человека, который стоил и заслужил жизни больше, чем Геральт.       Человек, который должен был умереть от естественной смерти. В окружении любви. Должен был умереть в спокойствии, не терзаемый и не ненавидящий.       Но Лютик мертв.       И Геральт тому виной.       — Знаешь ли, лучше чувствовать ненависть, чем совсем ничего, — хмыкнула Йеннифер, пожав плечами. На самом деле Геральт ощущал, что она тоже нервничала.       Йеннифер эта ситуация жрала.       Она не сказать, что сильно любила Лютика или могла бы ценить его так, как ценил Геральт, но… но это было абсолютно неправильно. Некогда радостный и живой Лютик, полный жизни и блеска в глазах, сейчас — он собственная тень. Тоскующая, злая, как брошенная дикая псина.       Это был не Лютик, и Йеннифер тоже ощущала, что это было неправильно.       Лютик не заслужил этого.       Кто угодно, но не он.       — Ох, да что ты говоришь? А ты, блять, попробовала бы пожить так, как я, а потом бы мне говорила, что лучше! — рявкнул Лютик, и кровь в его горле противно забулькала. Бледные губы побагровели от крови. Его голос звучал умирающе и несчастно.       Геральт попросил его:       — Лютик, пожалуйста, не надрывайся.       Лютик кинул в его сторону озлобленный взгляд исподлобья. Кровь капнула с его губ, которые в миг заимели очертания, и рявкнул:       — А то что? Убьешь меня?!       Геральт ощущал себя обезоружено. Еще никогда во всей своей блядской жизни Геральт не был так слаб, как сейчас.       Перед Лютиком.       Перед своей жизнью, любовью, счастьем, мукой и адом.       Жизнь Геральта       была мертва.       Внезапно Лютик посмотрел с каким-то немым испугом на ту девушку, которая скучающе смотрела на свои ногти и та посмотрела на него в ответ, вздернув бровь. Кажется, она абсолютно привыкла к тому, что Лютик был злым и раздраженным.       Геральт мог бы поклясться, что что-то проскочило в его глазах. Что-то от того Лютика. Живого.       И он сказал, едва не задыхаясь то ли воздухом, то ли кровью:       — Точно! Ты же можешь убить меня!       И что-то в нем трепетало от восторга.       И Йеннифер, и Геральт уставились на него, как на с ума сошедшего.       Почему-то факт того, что Лютик — живой труп их совсем не напугал, а вот просьба избавить от страданий еще как.       Геральт сказал сухо и быстро:       — Нет.       Та девушка скучающие выдохнула и закатила глаза. Она сказала:       — Ладно, разбирайтесь, а я, пожалуй, пойду выпью эля.       Геральт проследил за ней, в то время как Лютик не сводил с него пристального, злого взгляда. Его челюсти были напряжены, брови сведены к переносице. Грудь отчего-то вздымалась. Может, он все-таки каким-то образом и дышал. Геральт в этом не разбирался.       Девушка ушла, и Лютик буквально налетел на Геральта, хватая того за грудки, чему Геральт удивился, потому что в Лютике была сила. Он был уверен, что тот будет слаб и его руки будет легко вывернуть, но нет.       И Лютик прошипел в лицо, дыша трупным запахом сгнивающих легких:       — Да ты, блять, издеваешься?! Тебе что, мало? Мало моих страданий? Тебе больше надо? Что мне, мать твою, надо сделать, чтобы ты перестал меня изводить и просто дал мне отдохнуть?!       Геральт ощутил на своих губах вкус крови Лютика. Она имела вполне обычный ржавый привкус. Как вкус любой другой крови. Только, может, чуть более концентрированная.       Геральт сказал, сухо и спокойно:       — Прости. Я не смогу.       Йеннифер покосилась на него, вздернув бровь. Она поражалась тому, что тот был каменно-спокоен, когда, на самом деле, внутри него все тряслось. Геральт был напуган, и ему было больно — Йеннифер это ощущала. Но он привык выглядеть так, будто его совсем ничего не волновало, этот навык был в неком роде рефлексом.       Будто он боялся, что если покажет свои истинные чувства, то тот час же будет осмеян. Или убит.       Хотя Йеннифер, чувствуя его страх перед таким Лютиком, понимала, что тому ни смерть, ни чужой смех не были бы достаточным ужасом. Его настоящий ночной кошмар был в десяти сантиметрах от него. И Геральт даже перед ним держал лицо.       Лютик медленно отстранился, тяжело выдохнув и покачав головой. Его плечи опустились. Теперь Йеннифер могла ощутить странную сквозящую тоску, идущую от него. Как раскаяние, как извинение, как боль. Он отвернулся, сложив руки на груди, сжавшись в плечах.       Йеннифер хотела было открыть рот, как Геральт прошептал:       — Прости.       А потом снова:       — Прости. Прости.       Она прикрыла глаза, устало выдохнув и опустив взгляд, когда он коснулся его плеча, потянув на себя и позвав:       — Лютик, пожалуйста…       — Нет Лютика! — с надрывом сказал он, а потом закашлялся. На пол полилась кровь, образовав небольшую лужу, но Лютик продолжил, как ни в чем не бывало, вытерев ладонь об уже испачканную сорочку: — Лютик был бардом, был красивым, веселым и умел петь! А я?! Посмотри на меня! — он резко развернулся к нему, и Геральт увидел, как его глаза буквально чем-то блестели. Чем-то, чего не было, когда он сюда зашел. Без раздражения и злости, Геральт видел в них что-то другое. То самое желание, надежда, которая не дала ему уйти. — Посмотри! Лютика нет! Он мертв, он сломлен, он ушел! А теперь! Теперь хорошенько и пристально посмотри на то, что ты сделал со мной!       Йеннифер прикрыла глаза, попятившись назад, услышав будто бы какой-то хруст. Хруст внутри Геральта. Будто бы там что-то надломилось, сломалось. Лютик был не просто раздражен. Нет, это было отчаянное бессилие, страх, немой крик о помощи. Лютик страдал, бултыхался, давился воздухом.       И Йеннифер чувствовала, что это все что-то надломило в Геральте полностью.       Поэтому она резко вышла, захлопнув дверь и привалилась к ней спиной. Покачала головой, закрыла лицо руками и сама не заметила, как медленно опустилась на грязную землю. Ее мелко трясло. От Лютика веяло такой безнадегой и таким страхом, что все эти чувства невольно впивались в саму Йеннифер, и ей становилось не по себе. Или, может, это лишь от мысли, что Лютик — некогда живой и счастливый — действительно вынужден был страдать от подобного.       Геральт не обратил внимания на то, как ушла Йеннифер.       В воздухе еще гулял его голос с надрывом.       «Посмотри, что ты сделал со мной».       Геральт смотрел. И сам он был напуган, и сам он ненавидел себя так, как никогда бы не смог Лютик. Белое лицо Лютика, как мраморное надгробие, выражало такую боль, о которой Геральт не знал. От него несло сырой землей и гнилью.       Лютик мертв.       Он повержен. Он мертв.       Его больше нет. Он потерян.       А теперь посмотри, что ты сделал с ним.       У Геральта подкосились колени, и в этот раз он не удержался за косяк, не было и Йеннифер, которая бы схватила его за предплечье. Он просто рухнул перед Лютиком на колени, прижавшись щекой к его животу. Тело Лютика было холодным, почти ледяным, сильно исхудавшим, но Геральт вдруг осознал, что не было места для него уютнее, чем изморозь его мертвого тела.       — Прости. Прости-прости-прости, — как в бреду прошептал Геральт и с каким-то тихим спокойствием обнаружил то, что Лютик не оттолкнул. Его ледяные пальцы погладили по голове, и сейчас Геральт понял, что нет, не злоба в нем бушевала. В нем взросла сломленность. Несчастье. Потеря.       Геральт ощутил, как защипали глаза.       Лютик мертв. Мертв. И он не просто умер — он страдал, он был истощен, изведен, его выворачивало. Ему было так чертовски плохо.       По вине Геральта.       Из-за Геральта.       Его холодные пальцы, как лед, коснулись его лица, заставляя откинуть голову назад, и Геральт послушался, заглядывая своими глазами в глаза Лютика.       Глаза Лютика, лишенные былого величия и страсти, они смотрели на Геральта, как на свое главное сожаление. И он прошептал севшим голосом:       — Я не смогу тебя простить. Не за это. Никогда. Ты отнял у меня самое главное. Мой голос.       Геральт прикрыл глаза, когда на его щеку упала капля крови. И за этим раздался голос Лютика, тихий, хриплый, молящий:       — Извини.       Геральт снова прижался щекой к его животу, обняв крепкой хваткой за бедра. Лютик был холоден, но Геральту этот холод был приятнее и важнее любого другого тепла.       По крайней мере Лютик его не оттолкнул. По крайней мере.

***

      Они решили нормально поговорить в таверне. Обсудить природу проклятья Лютика.       Геральт, по забытью, заказал Лютику кружку эля, как и себе. Когда перед Лютиком поставили пинту эля, он поднял на Геральта тяжелый взгляд, и тот опомнился. Потом, когда трактирщик ушел, Лютик сказал:       — Хочешь фокус покажу?       Йеннифер поморщилась:       — Ой, не надо.       Геральт вскинул бровь, и Йеннифер быстро пояснила:       — Скорее всего, вода тут же выйдет из какого-нибудь… другого места.       — Ага, — с внезапным задором ответил Лютик, поправляя на себе дублет, который прикрывал окровавленную рубашку и горло. Если он не орал, то ничего у него изо рта и шеи не выливалось.       Геральт кинул на него долгий, но мягкий взгляд. Лютик, заметив это, поспешил отвернуться и сделать вид, что не заметил.       Йеннифер прокашлялась и сказала:       — Кхм. Хорошо. Я кое-что знаю об этой… специфике…       — А я знаю, как меня надо убить, но одна лошадиная жопа не хочет мне в этом помочь, — прервал ее Лютик, стрельнув недовольным взглядом на Геральта, теребя кружку с элем.       — И правильно, — хмыкнула Йеннифер, чем и заслужила долгий и удивленный взгляд Лютика. Какие-то эмоции все-таки в нем были. Помимо раздражения и ненависти. — Ты бы все равно остался неудовлетворенным и, скорее всего, высока вероятность того, что продолжил бы скитаться духом. Призраком, если тебе так будет угодно.       — Как полуденцы, — добавил Геральт, смотря то на свои руки, то на Лютика. И сердце его каждый раз болезненно сжималось, потому что в таверне было темно, не было видно серого тона его кожи, блеклости губ и ломкости волос. Он выглядел… обычным Лютиком. Тем, кого запомнил Геральт. Тем, кого желал, любил. И осознание, что это не так на самом деле, болезненно жалило, и Геральту приходилось каждый раз себя одергивать.       Лютик мертв. Он повержен. Он сломлен. Он ушел. Его больше нет.       Лютик — единственное, чего Геральт на самом деле хотел и желал всем сердцем — никогда не сможет быть его. И он желал уйти полностью, покинуть их.       — И что делать прикажете? Ходить и блевать кровью? — изогнув бровь, спросил Лютик, смотря на Йеннифер, стараясь игнорировать все долгие взгляды Геральта. Потому что, на самом деле, где-то глубоко внутри они заставляли его чувствовать скребущую тоску. Чувство ностальгии. О том, когда он был жив. Когда они делали остановки в лесу, и Лютик валялся на спине и называл созвездия. Геральт хмыкал и говорил, что никаких созвездий он не видит. А потом ложился рядом, и Лютик протягивал руку к небу, вырисовывая созвездия. Геральт щурился и тщетно пытался все это разглядеть.       А потом, одним вечером, когда Лютик сушил свою одежду после того, как свалился в озеро, Геральт внезапно подсел рядом и провел пальцами по его предплечью, соединяя три родинки. И, глупо улыбнувшийся, подняв голову, посмотрев в глаза, он сказал: «такое созвездие тоже есть?».              Когда он был жив, он ловил каждый взгляд Геральта, и каждый раскрывался для него по-разному.       Было так чертовски правильно.       Но сейчас Лютик мертв. У него нет ничего, и он ничего не хочет.       Ничего. Но боль от воспоминаний, от былых чувств — она даже сильнее боли от собственной обреченности.       Наконец, Йеннифер хмыкнула и сказала:       — Дать тебе исполнить твое последнее желание. То стремление, из-за чего ты выжил.       Лютик захлопал своими все еще длинными ресницами и тихо сказал:       — У меня не было никаких желаний.       Геральт и Йеннифер уставилась на него. И Геральт сказал:       — Быть не может. Что-нибудь. Чего ты хотел всю жизнь. Так сильно, что даже смерть не могла победить это в тебе.       Лютик отвел взгляд, поджав губы.       Йеннифер закатила глаза и цыкнула:       — Господи, тебе даже не надо краснеть, чтобы я поняла, что ты смущен. Лютик, не время смущаться, говори, если хочешь, чтобы мы тебе помогли.       — А действительно ли Геральт хочет мне помогать? — резко перевел тему Лютик, вскинув бровь и глянув на Геральта таким неприятным острым взглядом, что Геральт едва не поморщился от почти физической боли.       — Хочу. Я не хочу тебя убивать, но…       — Ты уже это сделал, — цокнул языком Лютик.       — Но помочь хочу. Если это будет значить, что хоть так я смогу дать тебе облегчение. То, что ты заслужил, — сделав вид, что не услышал сказанного Лютиком, продолжил Геральт.       Все трое замолчали.       Лютик был растерян, и его пережитки прошлого все еще терзали его душу. Геральт был Геральтом. Несмотря на то, что он был тем еще мудаком в их последнюю живую встречу, но Лютик знал: если он разденется перед ним, Геральт нарисует на его плече в родинках созвездие.       Геральт раскаивался, страдал и ненавидел себя. Лютик это чувствовал, хоть простить до сих пор не мог.       Лютик умер по его вине, ощутил самую страшную боль по его вине. В конце концов, страдал сейчас тоже, в каком-то смысле, по его вине.       Но Геральт желал всем сердцем помочь Лютику. Загладить свою вину, пусть и дальше ему придется страдать без него.       А Лютик это знал. Геральт будет страдать.       И нет, не отозвалось это чувством услады томной мести. Только пустота, выжженный пепел и боль.       Лютик, наконец, сказал:       — Все, чего я когда-то хотел на самом деле — странствий рядом с Геральтом. И это всегда у меня было.       Слова Лютика больно резанули Геральта где-то глубоко внутри.       Единственное, чего хотел Лютик — быть рядом. Как спутник, как друг, как мелодия, доносящаяся из-за угла. Ничего более. Лютик хотел подарить ему свое присутствие. Себя.       Геральт ощутил, что скоро снова зарыдает, если это пытка не кончится.       (она не кончится никогда).       — И все? Ты никогда не хотел чего-то большего? — уточнила Йеннифер. — О чем ты думал, когда умирал?       Опустив взгляд, Лютик пролепетал:       — Я звал Геральта.       Сердце Геральта сжалось до размеров щебня. Все в нем вывернулось наизнанку, наваливаясь на него дикой острой болью, которую терпеть было так чертовски сложно.       — Значит, ты хочешь Геральта, — Йеннифер потерла подбородок, прищурившись. — Но ты уже получил его.       Лютик раздосадованно кивнул, сжимая в руках чашку с элем, вертя ее и стуча по ней пальцами.       Геральт сказал:       — Странствия. Он хотел путешествий. Моря.       Лютик моргнул и опустил взгляд. А потом закрыл лицо руками и тяжело выдохнул. Геральту хотелось проделать то же самое. Закрыть лицо и голову руками, согнуться в три погибели и просидеть так всю свою жизнь. Но он держался, допивая свое пиво.       — Мы можем поехать к нему, — предложила Йеннифер. — Лютик? Ты как? Согласен?       Лютик судорожно выдохнул и убрал руки от лица. Внешне он совсем не изменился. Лицо болезненно спокойное, кожа серая, глаза — безжизненные. Но они оба — Йеннифер и Геральт — ощущали, как он весь начинается дикой болью, а заканчивается — беспомощностью. И что-то в нем только что нарвалось еще сильнее. Будто бы был задет какой-то важный, очень чувствительный нерв.       Геральт хотел забрать Лютика в свои руки и укачать. Подарить хоть немного спокойствия. Если бы он мог.       Если бы он только мог…       Но Лютик мертв. Он ушел. Он не вернется.       Он повержен.       Лютик сказал:       — Да, но…       — Я могу тебе с кое-чем помочь. Сделать твое тело более плотным и усилить твои чувства. Ты сможешь пить, как минимум, и…       — Пальцы, — внезапно хрипло прошептал Лютик, и Йеннифер с Геральтом уставились на него. — Пальцы. Они станут крепче? Я смогу играть? Сейчас у меня не получается. Я касаюсь струн, и они просто продевают мою кожу. А голос? Я смогу петь? Хотя бы немного?       Йеннифер уставилась на него во все глаза, осознавая, что Лютику не нужны были чувства, еда или алкоголь. Он хотел петь.       И это понимание что-то вывернуло в Йеннифер окончательно. Будто бы что-то держалось в ней на честном слове, но теперь — не выдержало. Наконец порвалось, и мерзкое чувство боли и беспомощности наполнило ее до самого горла. Так, что она сама чуть не захлебнулась. И она пообещала ему, пообещала себе, пообещала всему гребаному миру:       — Да, ты сможешь петь. И сможешь играть. Ты будешь чувствовать.       И тогда Йеннифер увидела в его глазах такую надежду, о которой не слышала, которую не видела ни в одном живом человеке. И тогда она поняла. Надежда — это последнее, что ему оставалось. И он цеплялся за нее. Будучи уже мертвым, обессиленным и потерянным, он все еще находил силы, чтобы верить и надеяться.       Йеннифер осознала: Геральт всегда искал себе ближних по себе. Все окружающие его люди были опасно сильны. Болезненно волевыми. Ужасно громкими. И Лютик не был исключением. Никогда. Он был возрождением этого.       Черт возьми.       Она сказала:       — Я займусь этим завтра. Как отосплюсь. И отдохну. Для этого нужны силы. Много сил.       Чертовски много. Она не знала, как будет себя чувствовать во время подобного с учетом того, что она будет вынуждена всегда поддерживать это в Лютике, но она должна.       Ради Лютика.       Ради Геральта.       Ради себя.       ради них.       Потому что если бы не Лютик, то Геральт бы не был тем, кто он есть. Лютик показал ему любовь, сострадание, нежность, самоотверженность, ласку. Лютик подарил ему лучшее, что мог.       Себя.       Это разбивало ей сердце.

***

      Вечером Геральт остался один в своей комнате, бесцельно смотря в стену. Сидя, как оловянный солдатик, в нем не осталось ни одного чувства кроме ощущения бесконечной потери. Если днем это все проходило будто сквозь него, не задевая все его существо, то сейчас оно плотно въелось к нему под кожу. Осознание происходящего. Понимание, что он сделал.       Только если бы он сдержался в тот раз, промолчал, просто хмуро бы посидел на камне, то Лютик был бы сейчас рядом. Лежал бы теплым комочком под боком, сопел, морщил нос от неприятных снов. Был бы рядом, живым. Разным. Но живым.       С блеском в глазах, звонким голосом, со счастьем в факте своего существования.       Был бы тут, для Геральта — весь и полностью.       Но теперь Лютика нет.       Он сломлен.       А то, что осталось от Лютика — оно было потерянным, болезненным, злым, раздраженным. Мертвым. Буквально. Тело не ощущает боли. Разум, не чувствующий эмоций. Лютик был как иссохший цветок. Все еще прекрасен. Но мертв.       Геральт прикрыл глаза и тяжело выдохнул.       Тупое чувство дуальности засело в его глотке. Он больше всего хотел увидеть Лютика. И он увидел его. Неспокойным, мучающимся, с дырой в своем горле. Но увидел.       Лютик, который смотрел на него и, может, даже что-то почувствовал. Что-то, что притупило ярость внутри него.       Раздался стук, и Геральт вздрогнул. Дверь проскрипела, и его взгляд впился в тощую фигуру. Фигура, с некогда крепкими бедрами, сильными руками, подтянутыми икрами, мягкими боками — сейчас Лютик был истощен. Как скелет, как тень, как звук завывающего ветра.       — Геральт? — позвал он его сухим, спокойным голосом. Без надрыва, без хрипов.       Геральт подскочил на кровати и повернулся к нему.       — Да?       — Я пройду?       — Конечно.       Лютик кивнул, медленно проходя вперед, закрывая за собой дверь. Его дублет был расстегнут, но рубашка чистая. Некогда рваная рана на шее была похожа на просто розовый шрам.       — Ах, это? — Лютик улыбнулся (да, он сделал это, улыбнулся, и сердца Геральта разорвалось на части, спеша снова собраться, чтобы снова разорваться) и указал пальцем на свою шею. — Это Йеннифер. Она пока поправила немного мое горло. Петь не могу, но говорить, вроде, выходит нормально. Геральт? У тебя глаза слезятся…       Геральт кивнул, проморгался, смаргивая слезы, и вытер тыльной стороной ладони глаза.       — Что-то не так?       Лютик стоял в метре от него, сложив руки за спиной. Почти как живой. Только худой, холодный и белый. Стоял таким, будто был нормальным, будто не было этого ужасного времени, не было всех страданий и боли.       И это ранило Геральта. Снова. Блять, снова и снова. Это бесконечно. Это не пройдет.       — Нет. Все так. Просто… ты улыбнулся. Давно не видел этого. Ты красиво улыбаешься, — сказал он своим сапогам.       Лютик тяжело выдохнул и подошел ближе, садясь рядом. Он сказал, расправляя складку на своем дублете:       — Утром я был не в настроении. И злой. Еще и ты… Я думал, что тебе все равно, но сейчас я понял, что ты страдаешь, и страдал точно так же, как и я. Да и… вот эти чувства сложно контролировать. Это все, что осталось мне от настоящего меня, когда я умирал.       — Я все понимаю. Я заслужил это, — кратко кивнул Геральт, посмотрев краем глаза на лицо Лютика. Он был спокоен. Не было больше той ярости и ненависти. Геральт не знал, насколько она была настоящей, насколько Лютик ненавидел его на самом деле, но Геральт готов был принять от него любую эмоцию.       — Я хотел сказать спасибо. Что помогаете мне. Если бы ты не захотел меня увидеть, то, кто знает, сколько бы я так ходил.       — Я должен был прийти раньше. Намного раньше. Я вообще, блять, не должен был от тебя отходить, — внезапно совсем отчаянно рявкнул Геральт и упал лицом в свои ладони.       — Не должен был, — тяжело выдохнув, с грустью сказал Лютик.       Какое-то время они молчали. Сидели в абсолютной тишине, пока Лютик не позвал его. Геральт с трудом посмотрел в его безжизненные глаза. А потом Лютик улыбнулся ему. Так, как это было тогда, когда он еще был жив.       А потом Геральт разрыдался. Как последняя малолетка. Как тупой ребенок.       Просто не выдержал.       Глядя на призрак того Лютика, глядя на его мертвое бледное лицо, все то, что копилось в нем весь день, все, что шаталось, надрывалось, наконец, оно было сломлено окончательно. И упало лавиной на него, окутав такой дикой болью, что Геральту хотелось скулить из-за нее, орать. Самому умереть. Хоть что-нибудь, чтобы облегчить эту муку.       Лютик лишь погладил его по плечу, а потом потянул на себя, и Геральт уткнулся лбом в его шею, больно укусив собственную губу, едва не прокусывая, пытаясь затолкнуть весь вой обратно в свою глотку. Так, чтобы задохнуться им, захлебнуться. Так, как это происходило с Лютиком с его собственной кровью, пока Геральт не привел к нему Йеннифер.       Геральт снова зашептал неясный бред, бессмысленные извинения. Лютик слушал, не перебивал, гладил холодными пальцами по волосам.       — Черт возьми… Я так виноват перед невинным тобой. Прости, что не смог тебе жизнь сохранить…       Лютик тихо усмехнулся, прижавшись щекой к его макушке. Он ощущал, что Геральт раскаивался и, отчего-то, его страдания и боль дарили ему тот вожделенный покой, что он искал с того момента, как умер. Он успокаивался рядом с ним и ощущал жар его кожи, чувствуя, что согревался. Не в привычном понимании этого слова, но, все-таки, он в самом деле ощущал тепло. Обычно его не было. Обычно он его не чувствовал.       Но с Геральтом — ощущал.       Лютик почувствовал его еще в тот момент, когда Геральт прижался щекой к его впалому животу и вцепился пальцами в его бедра. Геральт был теплым, и это тепло каким-то образом проникало в кожу Лютика, давая ему момент или два, чтобы согреться. Потому что Геральт хотел этого. Вдохнуть в Лютика хоть немного жизни. Показать ему мир, который все еще был жив.       Геральт медленно отдалился и погладил своей горячей ладонью холодную щеку Лютика.       Лютик прикрыл глаза и оперся о нее щекой, из-за чего Геральту и поплохело, и стало чуть лучше. Короткая ласка и нежность в нем — в Лютике — все еще была, все еще помнила ладони Геральта, и откликалась на это.       Обиженный, злой, ненавидящий — он все еще помнил Геральта не только как человека, сломавшего ему жизнь. Но и как человека, который спасал его сотню раз до этого. Человека, исполнявшего его единственное желание.       Путешествия.       Геральт прошептал, глядя на подрагивавшие черные ресницы:       — Но мне все равно. Ты мне нужен хоть живым, хоть мертвым. В любом случае, ты мне нужен.       Лютик открыл глаза, посмотрев на него из-под полуприкрытых век. Холод его кожи проникал, кажется, до самого мяса. Рука окоченела от холода, но убрать от него руки было выше сил Геральта.       Лютик прошептал ледяными белыми губами:       — Я знаю, Геральт, я знаю. Ведь ты — и есть мое проклятье.       Что-то внутри Геральта упало вслед за этими словами.              Пережиток чувств еще терзал Лютика. Он помнил то, какими нежными чувствами любил Геральта.       Но так же он помнил тот страх и холод, вместе с которыми его жизнь уходила в том лесу, с порезанным горлом, умирая один, он думал только о Геральте.       Его проклятье.       Его любовь.       Его ад.       Геральт потянулся к его губам, смято целуя.       Его обжег ледяной холод, но он не отстранился. Пусть Лютик так и не ответил на это движение.       Это даже не было поцелуем.       Просто дань уважения тем чувствам, что они несли в себе долгие двадцать лет.       Тем чувствам, которые Геральт так и не смог сберечь. Как и хрупкое тело Лютика.       Но его разум и душа все еще были в руках Геральта. Руках, потерявшие всякую ласку, огрубевшие, они с нестерпимой нежностью хранили их, охраняя от ветров.

***

      Утром Геральт ждал их обоих на улице, думая, что ветер и воздух поможет ему чувствовать себя лучше. Йеннифер с Лютиком задержались из-за всех этих чародейских приблуд, стараясь дать Лютику чуть больше… материальности. Геральт не знал, как благодарить за это Йеннифер, и сможет ли он в принципе отблагодарить за это ее. Он знал, что это требует много собственной жизненной энергии, так что, скорее всего, она будет много и быстро уставать.       Плотва и лошадь Йеннифер не обращали на него никакого внимания, видимо, совсем не разделяя всех его душевных терзаний.       — Геральт!       Внутри Геральта все сжалось, выкрутилось и подкатило к горлу. Странное ощущение томления, щемящего восторга. Голос Лютика. Таким, какой он был тогда, когда Лютик был еще жив. А может это все дурной сон? Вдруг вчера он перепил, вот и чудилось ему всякое?       Геральт медленно повернулся, и нет, Лютик все еще был мертв. Кожа — серой, глаза — безжизненные, но, может быть, тон кожи все-таки стал более… человечным. Когда Лютик подошел ближе, Геральт заметил, что его кожа была просто болезненно-бледной. Не серой. Глаза такие же серые и губы нежно-нежно розовые. Волосы, правда, все такие же тусклые, но все-таки… он стал выглядеть лучше.       — Как я выгляжу? — он чуть прищурился, усмехнувшийся, и покрутился перед Геральтом.       Геральту хотелось кинуться на колени, к нему в ноги, но он просто выдохнул и аккуратно улыбнулся, сказав:       — Прекрасно. Ты выглядишь прекрасно.       — Не благодари, — подала голос Йеннифер, выходя из таверны и поправляя юбку. Она уже выглядела изнеможенной, и Геральт невольно испугался. А сможет ли она все это время поддерживать Лютика в таком состоянии? — Признаться честно, Лютик, такая бледность выглядит даже лучше, чем твой нормальный тон кожи, — фыркнула она, подходя к своей лошади, похлопав ее по боку, и та заржала.       — Это просто из-за отсутствия морщин, — иронично закатив глаза, сказал Лютик, махнув рукой, все еще глядя на Геральта с этой странной усмешкой.       Геральт тогда не совсем еще понимал, как Лютик старался хорошо выглядеть для него. Он совсем не догадывался, что Лютик изо всех сил старался показаться ему нормальным, хорошеньким.       — А что насчет эмоций? Кажется, ты говорила, что с этим у него проблемы? — без возможности оторвать взгляд от Лютика, спросил Геральт у Йеннифер.       — С этим тоже сейчас будет легче. Я же говорю, я…       — Отдала ему половину себя, — прошептал еле слышно Геральт.       И все трое замолчали. Лютик опустил взгляд, поджав бледные губы. Геральт только мог представить, каково чувство долга в нем. Йеннифер не просто ему помогала. Она отдавала ему себя, чтобы он чувствовал себя лучше.       Йеннифер сказала:       — Все в порядке. Я просто отдаю тебе свой долг.       — О чем ты? — спросил Лютик бесцветным, безвкусным, мертвым голосом, смотря в ее худую спину.       Она посмотрела на него через плечо, поправив черные, как сам космос, волосы. Черный с бесконечным цветовым спектром. Как и сама Йеннифер. Совсем не так однозначна, как могло показаться.       — Ты понимаешь, о чем я. И Геральт тоже.       В смысле, она говорила о том, что Лютику пришлось отдать всего себя, чтобы Геральт научился любви, нежности и пониманию. Состраданию и ласке. Он научил его человечности и чувствам. Поэтому единственное, что она могла — молча поддерживать в нем жизнь собой.       — Спасибо, — сказал Геральт сухим, с надрывом голосом.       Йеннифер отвернулась и забралась на лошадь, посмотрев на них снисходительным взглядом сверху вниз, выглядя так, будто совсем в ней ничего не поменялось. Будто бы она не чувствовала себя обессиленной и уязвимой.       — Итак, мы к морю? — проигнорировав слова Геральта, спросила она. И Геральт лишь сухо кивнул, забравшись на лошадь, протянув руку Лютику.       Тот посмотрел на него снизу вверх, чуть щурясь от солнца, и пряди с его челки упали из-за легкого порыва ветра на его глаза. В Геральте все снова болезненно сжалось от ностальгии. От этих моментов, которые происходили еще тогда, когда он был жив.       Лютик принял его руку, и кожа его все еще была холодной.       — Только мне нужно за лютней! Мне она просто жизненно необходима.       Йеннифер закатила глаза, цыкнула и понудила лошадь выйти из стойла.       — Куда нам надо заехать? — спросил Геральт, протягивая руки вперед, тоже беря повод и дергая его.       — В тот магазинчик.       — Там точно будет хозяин? Его не было вчера все то время, что мы там были.       — Нет, его там не будет, — фыркнул Лютик и привалился спиной к груди Геральта, ощущая его горячее дыхание у макушки. — Он мертв.       — Не ты ли его убил?       — Хочешь спою? — внезапно перевел тему Лютик, болтая ногами.       Геральт усмехнулся, прикрыв глаза Он прошептал:       — Хочу. Конечно же я хочу.       И Лютик запел. Чеканную монету. Тем самым голосом, который был у него тогда, когда он был еще жив. Геральт прикрыл глаза и просто попытался не разрыдаться от ужасно болезненной ностальгии, которая душила его.       В первой же таверне, где они остановились, Лютик полез выступать. Геральт лишь усмехнулся, покачав головой, глядя на то, с какой любовью пальцы Лютика касаются струн, как он начинает петь, заводя народ.       Какое-то время Геральт просто как завороженный смотрел на Лютика пританцовывающего, поющего и радостного. Смотрел и видел в нем того Лютика, которого знал те двадцать лет. В таком освещении он был живее всех живых. С его белой, как фарфор, кожей, он был прекрасен. Его тело и его движения.       А потом Геральт испуганно дернулся и развернулся к Йеннифер. Она сама побледнела, оперевшись щекой о свой кулак, смотря отсутствующим взглядом в стол.       — Йеннифер? — тихо позвал ее Геральт, заглядывая ей в глаза. — Как ты себя чувствуешь?       — Сознание не потеряла. Нормально, — махнув рукой, кинула она, а потом потерла лицо руками, и так и осталась сидеть, закрывая лицо ладонями.       Геральт понимал, что Лютик сейчас, прыгая, танцуя и веселясь, тратил силу Йеннифер. Только сейчас он это понял. И Геральт снова был меж двух огней. С одной стороны он хотел радоваться, глядя на такого живого Лютика, который впервые за такое долгое время почувствовал счастье, вкус музыки и энергию других людей, но с другой была обезвоженная Йеннифер, которая, кажется, могла потерять сознание с минуты на минуту.       Геральт поджал губы и сжал ее плечо, кинув взгляд на Лютика.       Лютик был все еще живым. Все еще веселым, получая деньги и исполняя одну балладу за другой. Было и пара новых, видимо, которые все-таки смогли сформироваться в его голове за все то время невозможности существования в условиях вроде как жизни.       А потом он посмотрел Геральту в глаза, улыбнулся своей самой обворожительный улыбкой, и его взгляд остановился на Йеннифер. И тут же он замер. Его плечи опустились и напуганный, беззащитный взгляд уставился на Геральта, который ничего не мог сказать. Ничем подбодрить и утешить. Ни Лютика, ни Йеннифер.       Он перестал петь, и народ завелся, требуя продолжения.       Лютик кинул ледяным, мертвым голосом:       — Представление окончено.       И, даже не подобрав всех монеток, потому что нынче они ему не нужны (ему ничего не нужно) направился к их столу. Большая часть людей, отчего-то, не стали возражать на слова Лютика — на самом деле, такой голос заставлял успокоиться, такого Геральт еще не слышал. Хотя пара особо пьяных личностей все-таки продолжили возмущаться, и тогда сказал уже Геральт, что клоунада кончилась, пейте пиво молча.       Это заткнуло уже и самых буйных.       Лютик подошел к их столику, снял лютню и только тихо сел напротив Йеннифер. Он спросил:       — Я могу что-то сделать, чтобы тебе стало легче?       Она тихо усмехнулась, потерла лицо руками и убрала их, открывая бледную кожу. Кинула на Лютика усталый, снисходительный взгляд и сказала:       — Да. Дай отдохнуть себе. Ты устал.       Лютик лишь виновато улыбнулся. И сказал:       — Прости. Я не подумал об этом.       — Все в порядке, — покачала она головой и, оперевшись ладонями о столешницу, медленно встала, добавив: — ты заслужил немного повеселиться.       И ушла, оставляя Геральта и Лютика наедине.       Лютик устало выдохнул и потянулся к кружке Йеннифер с нетронутым элем. Пригубив немного, причмокнул, и удивленно раскрыл глаза, видимо, ощутив вкус.       — Да, и вправду чувствую, — пораженно сказал Лютик, делая еще один глоток. — Похоже на ожог.       — Что? — удивленно спросил Геральт, вскинув брови.       — Когда я только... ну, ты понимаешь, ожил, — он показал пальцами кавычки, облизывая губы, — я много чего пытался делать. Чтобы что-то почувствовать. И я пил кипяченную воду. Тепло, которое было от нее — такое же сейчас от эля. Я забыл об этом.       — И много ты пробовал, чтоб что-то почувствовать?       — Все. Ножи, кипяток, лекарства, яды. Но все как одно, — он пожал плечами и прошелся пальцами по струнам лютни, лежащей рядом. Та издала мягкий звук и тут же замолкла. Лютик грустно улыбнулся, сказав: — Да. Сейчас в самом деле пирог без начинки.       — Нет, — сказал Геральт быстрее, чем Лютик успел окончить предложение. — Вовсе нет. Все абсолютно так же.       — Думаешь? — все еще глядя на лютню, тихо спросил Лютик.       — Да. Я это сразу почувствовал. Как только ты запел монету.       Лютик выдохнул и покачал головой. Оглядел таверну, сделав два больших глотка и сказал, вставая:       — Ладно, тоже пойду отдохну, — и замер, уставившись на Геральта с немым ожиданием. А потом, осознав, что Геральт все еще дуб, устало выдохнул, сказав: — Проводишь меня до комнаты?       Геральт как опомнился и подскочил, сказав:       — Да. Да, конечно же да.       Лютик улыбнулся ему и пошел в сторону лестницы. Геральт оставил деньги за почти нетронутый алкоголь и пошел за Лютиком, оглядывая угрюмые лица местных зевак, чье веселье кончилось на такой грубой ноте.       Когда дверь в комнату закрылась, Лютик сказал, садясь на край кровати, скрестив щиколотки:       — Это утомительно. Ночь сводит меня с ума. Я все еще не могу спать.       — А чем ты занимался до этого? — спросил Геральт, садясь рядом с ним.       Лютик грустно улыбнулся и пожал плечами. Потом потянулся к чехлу лютни и достал оттуда кучу смятых желтых листов, исписанных. Геральт подумал, что это тексты баллад, но Лютик сказал, любовно разглаживая мятые листы на своем колене:       — Я очень скучал по тебе. Мне не хватало тебя, и я знал, что не могу их тебе отправить, но…       Сердце Геральта екнуло. Лютик писал ему письма. Письма, которые бы так и не нашли своего адресата. Которые бы не были прочитаны и поняты.       — Я писал их тебе. Сначала ругал тебя, — он отложил несколько штук, — потом молил вернуться, — еще несколько. — Говорил о своих чувствах, — три или четыре были отложены в сторону. — А потом просто плакал, — и уставился в пустые листы. — Конечно же я не мог плакать. В моем организме нет лишней воды, чтобы тратить ее на слезы. Поэтому они пустые.       Он тяжело выдохнул и сложил листы в одну кучу. Вздрогнул едва заметно, когда Геральт протянул свою руку, чтобы взять их. Он, кажется, замялся на секунду другую, но все-таки отдал их в эти руки. В руки, в которые они так и не пришли.       — Ночью я любил тебя, Геральт, — прошептал Лютик, уткнувшись подбородком в его плечо. — А днем ненавидел. Это все, что мне оставалось. Все, что я смог забрать с собой. Ненависть и любовь. Я сходил с ума.       — Мне жаль, — холодными губами прошептал Геральт, читая меж строк все эти письма со словами, которые Лютик так и не смог ему сказать при жизни. Словами, которые так и не нашли своего адресата.       Геральт судорожно выдохнул, аккуратно сложив письма в две части, все еще держа их в своих руках, так, будто держал там свое собственное сердце.       — Я знаю, милый, — прошептал Лютик, опаляя ледяным дыханием его щеку. — Ты просто немного вспылил. Хотел разрушить собственную горечь. Но случайно разрушил мою жизнь.       Геральт плотно зажмурился, чтобы не разрыдаться. Поджал губы, впиваясь в них зубами. Руки напряглись, но тут же расслабились.       — Ты не заслужил этого, — прохрипел он, ощущая, как ненависть к самому себе возрастет в разы.       — Никто не заслужил, — выдохнул Лютик, накрывая его горячую руку своей ледяной. — Однако… однако ж я был благодарен дольше, чем ненавидел тебя.       — О чем ты? — Геральт повернулся к нему, чуть наклонив голову, находя своим взглядом его пустые глаза-льдинки. Лютик моргнул, а потом посмотрел в ответ.       — Ты был ох, как мил со мной. Двадцать лет путешествий с кем-то вроде тебя, разве мог я мечтать о большем? Я чувствовал, как ты вел меня через тьму, но, — он выдохнул и с надрывом, отчаянно добавил: — но ты оставил меня в ней одного.       Геральт сощурился, отворачиваясь. Боль разрывала его на части, и Лютик сжал его руку в своей ладони, подавшись вперед, уткнувшийся лбом в его шею. Геральта обжог холод его кожи, но он не отдалился.       Лютик даже сейчас был чертовски хорош. Бледный, измученный, не-живой, он все еще был дьявольски прекрасен.       — Скажи мне, — начал внезапно Геральт, накрывая руку Лютика своей, согревая. Пытаясь согреть. — Когда мы, наконец, сможем дать тебе покой, ты простишь меня?       Лютик дерганно усмехнулся и судорожно выдохнул. Он отстранился и уложил свою ледяную ладонь на его щеку, заставляя посмотреть на себя. Взгляд Геральта был уставшим и вымученным, будто бы он тоже отдавал часть своей силы Лютику. Возможно, так оно и было.       Он сказал:       — Прощу. Но разве избавит тебя это от боли?       Геральт горько усмехнулся и покачал головой, вновь накрыв тыльную сторону его ладони своей рукой, крепче прижимая к своему лицу.       — Я просто хочу знать, что ты покинешь меня в спокойствии. Что тебя не будет терзать ни обида, ни горечь, ни боль.       — Ох, милый, — Лютик улыбнулся, сочувственно посмотрев на Геральта. Потом подался лицом вперед, коснувшись своим лбом его. И прошептал, жаля трупным запахом, изморозью могилы: — Как бы я не хотел тебя прощать, но я любил тебя больше, чем ненавидел. Спокойствие мне подарит даже то, что я просто умру в твоих руках. Если я умру не один.       — Не один. В моих руках, — прохрипел Геральт в ответ.       Лютик кивнул, а потом поджал губы и зарылся носом в его шею. На этот раз Геральт вздрогнул от холода, но отстраняться не стал. Лютик прошептал:       — Мне так жаль, милый, так жаль.       Геральт подумал, что ему просто показалось. Лютику не должно быть жаль. Нет. Только не ему.

***

      Деревни сменяли одна другую. Лютик пытался не выступать в тавернах, максимум — одна или две песни, но чаще он пел только перед Йеннифер и Геральтом, когда они делали привал в лесу. Осознав полностью природу их связи с Йеннифер, Лютик научился контролировать себя и свое поведение так, чтобы та тоже была более-менее в состоянии хотя бы ходить и говорить.       Дни шли один за другим, и Геральт, каждый раз просыпаясь и глядя на лицо Лютика, все чаще думал о том, как он не хотел его отпускать.       В лесу выл ветер, но ночь была теплой. Даже слишком теплой, поэтому Йеннифер отошла к ручью, чтобы искупаться. Лютик бренчал на лютне, смотря на небо и шевеля губами, пытаясь сочинить новую балладу.       Геральт сидел с прикрытыми глазами и улыбался, слушая ненавязчивую мелодию. Он представлял, будто бы все в порядке. Что они просто сидят в лесу, отдыхают, так, как делали это сотню раз. Что совсем ничего не поменялось.       Все в порядке.       — Как думаешь, я успею дописать эту балладу? — спросил внезапно Лютик, и вся сказка разрушилась.       Геральт разлепил тяжелые веки и посмотрел на Лютика. Тот задумчиво перебирал струны, а потом, выдохнув, встал и сел рядом с Геральтом, вытягивая ноги, смотря на огонь. Его кожа была бледной, и огонь красиво отсвечивался на ней. Как на мраморе.       — Мы можем подождать столько, сколько надо, чтобы ты закончил ее, — сказал Геральт, убирая одну темную прядь за ухо. И потом тихо, как свой самый сокровенный секрет, он прошептал: — Я не хочу, чтобы ты уходил. Мне все чаще и чаще кажется, будто бы все в порядке, пока…       — Пока?       — Пока я не посмотрю на Йеннифер. Пока я не коснусь твоей кожи. Это единственное, что напоминает мне об этом всем. В других случаях я просто… просто искренне верю, что якобы я тебя нашел, ты меня простил. Ты жив, я жив… И мы идем в Каэр Морхен, чтобы вы на пару с Цири выносили мне мозги с утра пораньше.       Лютик тихо рассмеялся и кивнул. Задрал голову, смотря на звездное небо сквозь кроны деревьев.       — Да, было бы весело. И я вечно бы ругался с Йеннифер.       — И с Ламбертом.       — Кто это?       — Мой друг. Он тоже любит языком лясы поточить. А особенно с такими, как ты.       Лютик довольно прищурился, кивнув.       — И я бы ныл, что мне там скучно.       — Поэтому как только снег начнет таять, мы бы уехали оттуда.       — А в тавернах я бы снова ныл, что холодно и плохо топят.       Геральт прищурился, усмехнувшись, медленно кивнул. Протянул руку вперед, задевая дублет и стаскивая его с плеча. Он дернул за завязки на сорочке, сдернул ее с плеча и с любовью прошелся кончиками пальцев по родинкам.       — Как бы ты назвал это созвездие? — спросил Лютик, глядя, как Геральт соединял родинки на его коже.       — Жертвенник, — прошептал одними губами Геральт, наклоняясь и целуя в голое плечо. — Ты чувствуешь что-то?       — Да. Жар твоего дыхания. Тепло и мягкость твоих губ. Щекотно немного. Будто пером проводят.       Геральт усмехнулся, отстранившись.       — Почти как настоящий.       — Но мертвый, — добавил Лютик, натягивая на плечо сорочку обратно.       Геральт улыбнулся, убирая волосы с его глаз легким движением руки. Лютик сморщил нос, забавно нахмурившись. А потом сказал, тихо и неуверенно:       — Я бы тоже не хотел уходить. Если бы ты зарезал меня там, то я бы не был против. Но сейчас… сейчас я понимаю, за что полюбил тебя. Почему единственное, что во мне было — страсть к странствиям. Я вспомнил это, и пусть сейчас я чувствую все только наполовину, но… этот мир все еще великолепен, а ты — все еще прекрасен, — он выдохнул и опустил голову.       — Мы можем… задержаться на год.       — Пожалей Йеннифер, — покачал он головой, тяжело выдыхая.       Геральт как опомнился. В своем больном желании удержать Лютика подольше с собой он совсем забыл о том, как болезненно это сказывалось на Йеннифер. Она страдала, она уставала, в ней не было сил. Поэтому они делали остановки чаще прежнего. Йеннифер нужно было передохнуть.       Геральт тяжело выдохнул и сгреб Лютика в охапку себе под бок, уткнувшись носом в его сухие ломкие волосы. Прижал к себе тесно-тесно и зажмурился, тщетно представляя, что все у них хорошо. Что Лютик жив. Он в порядке. Он рядом. И теперь он его не отпустит.       Лютик вцепился пальцами в его рубашку, прижимаясь в ответ.       Лютик мертв.       Он ушел.       Он свержен.       Он не вернется.       Геральт ощущал, что это медленно убивало его изнутри. Травило, забирало последнюю надежду. Надежду на что? Ведь верить больше не было во что. Все, что он мог сделать — освободить Лютика от страданий. От муки безжизненного тела, от отсутствия жизни в его существовании.       Это все, что он мог сделать.       И все, что мог сделать для него Лютик — ответить тем же. Провести его через эту тьму…       и оставить его в ней.       Геральт знал, что когда он уйдет по-настоящему — Геральт потеряет всякую надежду. И всякий покой. Ему навечно будет суждено остаться таким. Обессиленным, уставшим, терзающимся, несчастным, скитающимся.       Проклятым.

***

      Они продолжили. Не могли не продолжить.       Геральт наслаждался присутствием Лютика так, как мог. Проводил каждый свой миг с ним и все смотрел, и все трогал, касался, представлял, что все у них хорошо.       Пока Лютик не сказал в одной из таверн, пряча взгляд в кружке с элем:       — Не смотри на меня так.       Геральт моргнул и огляделся, чтобы рядом не было Йеннифер. Он ничего от нее не скрывал, нет, ни в коем случае, но те вещи, которые происходили между ним и Лютиком должны были там и остаться. Только между ними. Он спросил:       — Как?       Лютик шмыгнул носом и потер виски.       — Так, будто я могу для тебя что-то значить.       Геральт удивленно вскинул брови. Он сказал севшим от непонимания голосом:       — Потому что ты значишь. Ты значишь для ме…       — Блять, я знаю, ладно? Знаю, — Лютик зажмурился. — Я говорю… Блять, ладно, забудь. Пойду подышу воздухом.       Воздухом, который ему не нужен.       Поэтому Геральт кинул не глядя несколько монет на стол и быстро пошел за ним. Им оставалось слишком мало, чтобы Геральт имел право оставлять между ними недосказанность, недопонимание и ссоры. Нет, все слова должны быть сказаны, а действия — сделаны.       Лютик шел быстро куда-то в сторону, будто желая убежать от него. Возможно, он бы дошел до конца континента, если бы Геральт не крикнул ему в спину:       — Эй, побереги Йеннифер!       И Лютик замер как вкопанный. Его плечи были напряжены.       Геральт нагнал его в два счета, выравниваясь на одну с ним линию, смотря на небольшие дома и медленно снующих туда-сюда людей. Люди, которым Лютик завидовал белой завистью, желая тоже быть таким. Живым. Но Лютик мертв, а когда ты мертв, то и права жаловаться у тебя нет. Откровенно говоря, у мертвых вообще никаких прав нет. Они же мертвы, Господи!       — Ты не договорил, — сказал Геральт, медленно разворачиваясь к сжавшемуся в плечах Лютику.       — Потому что не хотел.       — Надо бы захотеть, — усмехнулся Геральт, стараясь не давить. Он аккуратно взял его за плечо, разворачивая к себе, и Лютик кинул на него быстрый, отчаянный взгляд. — Что не так с тем, как я на тебя смотрю?       Лютик поджал губы, упрямо смотря себе под ноги. А потом, без зазрения совести, не боясь быть обсмеянным, кинулся в объятья к Геральту. Тот лишь удивленно выдохнул, но быстро обнял его в ответ, прижимая его холодное тело, даже через одежду, к себе. Кто-то из зевак, проходящих мимо, криво усмехнулся, но Геральт кинул на него такой живописный взгляд, что мужик поспешил потупить взгляд, опустив его в землю, и идти своей дорогой.       — Ты сводишь меня с ума, Геральт. Мне было так легко злиться на тебя, ненавидеть, обвинять в самом начале. Я просто старался утешать себя тем, что мне нечего терять. Что я могу уйти. Но… ты все еще рядом, даже когда моя роскошь ушла. Они были со мной, они любили меня, но разве ж они остались бы рядом, увидев меня таким вот? Но ты… ты увидел меня трупом, с серой кожей и кровью, текущей из моего горла, и все еще любил меня. Ты остался, даже когда все мое величие завяло. Ты все еще здесь. Ты, блять, смотришь на меня так, как и всегда. Как и до того, как я умер.       Лютик буквально вжался в Геральта, пока тот ощущал, как каменеют собственные мышцы от напряжения. Слова Лютика стали у Геральта комком в глотке.       Лютик продолжал отчаянно шептать в его плечо:       — Ты помог мне поверить, что я другой, что я чего-то стою. Даже, блять, таким я чего-то стою. Но ты ведь, в отличии от всех них, ты ведь по-прежнему видишь во мне человека. Живого человека…       — Да. Ты прав, — прервал его Геральт сухим, надрывным голосом, утыкаясь лбом в его макушку, сжимая в руках крепче и сильнее, стараясь укрыть от всего этого мира, от боли и от страха. Но чтобы спасти Лютика от боли — его придется спасать от него же самого.       — Я бы вырвал собственные кишки, просто чтобы доказать тебе, что я труп. Я труп, я не человек. Чтобы ты больше не смотрел на меня так, — он вжался лицом в его грудную клетку, сжавшись в плечах, и прошептал задушено, просяще: — потому что каждый раз, когда ты смотришь на меня… — он сделал паузу, судорожно вздохнул и истошно, будто старясь спрятать крик в тишине, сказал: — я не хочу умирать.       Геральт сглотнул и зажмурился. Это единственное, что он мог делать. Обнимать его, прижимая к себе, показывая, что он не один. Никогда не был один.

***

      Йеннифер становилось хуже. Однажды, когда Лютик наигрывал балладу у костра, она просто потеряла сознание. Геральт испуганно подскочил к ней, умело удержав ее до того, как голова бы ударились о землю. Лютик испуганно уставился на них и прижал лютню к себе. Он выглядел напугано и загнанно. Геральт лишь покачал головой и аккуратно уложил Йеннифер на собственное покрывало, укрывая козьей выделкой. Он сказал Лютику:       — Ты не виноват.       — Но…       — Она бы тоже тебе сказала так. И скажет. Когда придет в себя. Это все, что мы можем для тебя сделать. И она старается изо всех сил.       — Она не долж…       — Да. Это то, что она хотела сказать тебе, еще там, на горе. Что ты не должен.       Лютик замолчал. Поджал губы и отложил лютню. Он обнял ноги руками, уткнувшись в колени лбом, будто пытался как-то спрятаться от мира, ответственности, от всей сложившейся ситуации.       Его слова о том, что он не хочет умирать все еще висели в воздухе.       И Геральт тоже не хотел его отпускать.       Но так же он ощущал, как в груди натягивается узел ответственности и долга, когда он смотрел на Йеннифер.       Йеннифер, которая по утру легко поправила свои волосы и сказала, как ни в чем не бывало, что выспалась. Чудесно себя ощущает. И совсем не устала. Лютик смотрел в ее поблекшие глаза, будто запылившаяся, залежавшаяся сирень, и скрипел зубами. Он встал и сказал сухим голосом:       — Йеннифер? Можно тебя?       Геральту лишь оставалось проводить их долгим взглядом, глядя, как Лютик поддерживал ее за локоть, когда та, споткнувшись, едва не упала. Йеннифер была обессилена.       Геральт закрыл глаза руками и попросту попытался не рыдать. Эта ситуация съедала их. Йеннифер она съедала буквально.       — Что ты хотел? — спросила как ни в чем не бывало Йеннифер, садясь на корягу, потому что, видно, ноги ее не держали. Зато ноги держали Лютика. Держали на ее силе, на ее энергии.              Лютик встал перед ней на колени и заглянул в глаза, сипло спросив:       — Зачем ты это делаешь с собой? Зачем ты делаешь это ради меня?       Йеннифер уставилась на него, как на умалишенного. А потом засмеялась. И смех ее было звонок, как у ребенка. Живым и льющимся. Это то, что заставило Лютика улыбнуться, понимая, что в Йеннифер еще были силы, и она не умирала. Просто… устала. Да. Устала.       — Потому что я люблю тебя, очевидно, — сказала она так, будто это совсем ни к чему не обязывало, и пожала плечами. А потом добавила, и улыбка пропала с ее лица: — Мне жаль, что я смогла понять твою ценность только сейчас. Удивительно, правда? Чтобы доказать свою важность, тебе пришлось умереть, — она прикрыла глаза и поджала губы, будто старалась держать себя в руках. — Мне жаль, — добавила она хрипло. — Это случилось по моей вине тоже.       — Нет. Вовсе нет. И не из-за Геральта. Я просто был зол с самого начала, потому что другого мне не оставалось. Но сейчас… когда ты отдала мне себя, я чувствую, что, будь я живым, я бы в жизни не обвинил вас двоих. Никогда.       — Да, — сказала она. — Да, — повторила сиплым голосом. — Потому что ты слишком добр к людям, которых ты любишь. Потому что ты готов вылизывать руку, которая тебя бьет, лишь бы доказать этим людям, что они хорошие. И что они тебе важны, — ее плечи вздрогнули. — Прости, — повторила она.       А потом закрыла свое лицо руками и заплакала. Совсем так, как плакал Геральт, когда Лютик пришел к нему в комнату. Беззвучно, тихо, казалось, что и без слез вовсе.       Лютик посмотрел на нее, ощутив в груди нетерпимую боль, и просто упал лицом на ее колени, ощущая тепло ее тела даже сквозь ткань юбки.       Не вздрогнул почти, когда она погладила его по волосам, а потом уткнулась в них носом, обняв за шею.       Лютик ощущал, что лежал на гильотине.       Гильотине, которая вместо смерти подарила ему жизнь.       В этой жизни, которую ему дал другой человек, Лютик ощутил новую, неизвестную ему ранее боль. Она была ужасной, нестерпимой, тревожной. Она была невозможной для живого тела, потому что ее мог понять только мертвый, которому показывали каждый день, как много он потеряет. Как много. Так много.       Так чертовски много.

***

      — Я узнал, сколько до моря, — сказал Геральт, возвращаясь к их столику, где Йеннифер лениво читала какую-то книгу. Это единственное, что ей оставалось. Читать книги, чтобы хоть как-то занять себя и не умереть от скуки.       Две пары заинтересованных глаз уставились на него. И Геральт сказал, сквозь силу, желая выкрикнуть «давайте развернемся, давайте уедем!», но он все-таки сказал:       — Будем там к утру, если поедем сейчас.       Йеннифер покачала головой, сказав:       — Нет, поедем утром. Я хочу отоспаться.       — Ты уверена? — спросил Лютик. — Чем скорее мы окажемся там, тем быстрее ты почу…       — Я всегда уверена в том, что говорю, цветочек, — съязвила Йеннифер, захлопнув книгу так сильно, что звук от хлопка еще с полминуты ходил у Геральта в голове.       — Ладно, — кивнул Лютик и посмотрел на Геральта. Таким отчаянным взглядом, что все у Геральта внутри снова разбилось. Все, что с трудом собиралось — ломалось от одного лишь взгляда Лютика. — Нам в самом деле надо отдохнуть. Ну, вам.       — И тебе. Будь добр, просто полежи всю ночь, — она заметила, как Лютик досадливо поджал губы, прекрасно зная, что умрет от скуки быстрее, чем они доедут до моря. — Вот, на, почитай, авось мозгов в голове больше станет, — она протянула ему свою книгу.       — Зельеварение? Серьезно? — Лютик скептически взглянул на название, а потом на Йеннифер.       Та лишь хихикнула, пожав плечами.       Они пропустили по кружке эля и разошлись по комнатам. Точнее, Геральт как всегда пошел за Лютиком. Он знал, что иначе Лютик в самом деле начинал медленно с ума сходить. От боли. Потому что один он начинал обдумывать все происходящее, и его это пугало, и было для него чем-то болезненным. Поэтому Геральт всегда был с ним, чтобы хотя бы немного сгладить своим присутствием углы.       — Почему именно море?       Тихо спросил Геральт, подложив под голову собственную руку, глядя на Лютика, лежащего в двадцати сантиметрах от него. На улице давно стемнело, о времени Геральт не знал, долгое время они лежат вот так, глядя друг на друга, в легком свечении свечи.       — Я был рожден около него. Провел там все свое детство. Было прекрасное время, — мечтательно выдохнув, сказал он, улыбнувшись.       Геральт усмехнулся, проведя костяшками по его щеке. Он прошептал так тихо, что Лютик едва расслышал:       — Я буду скучать по тебе, — и, улыбнувшись шире, добавил: — ты был ох-ох, как мил.       Лютик совсем разулыбался. Эта строчка из баллады, что он все старался написать во время путешествия. Во время их путешествия. Та последняя баллада, которую он оставит после себя.       — Ты ведь ее закончил?       — Да, почти, — он шмыгнул носом и поерзал, прижавшись теснее, уткнувшись холодным носом в ключичную ямку, судорожно выдыхая. Холодные ладони прижались к лопаткам. Длинные ресницы щекотали кожу на шее. — Завтра… я ее закончу.       Геральт прикрыл глаза, обняв обеими руками, прижимая к себе. Он сказал:       — Прости меня. Потому что себя простить я уже не смогу.       — Что?       Геральт ответил не сразу. Промолчал, кажется, минуту, и Лютику подумалось, что тот уже и не ответит. Но Геральт прохрипел:       — С каждым утром я ненавижу себя все сильнее за факт того, что не смог сохранить то, что было так близко моему сердцу.       Лютик внезапно рассмеялся, чуть отдалившись. Он сказал, смотря прямо в глаза:       — А я оттуда и не уйду. Даже когда я умру, даже когда ты закопаешь меня, я буду вот тут, — он коснулся ладонью его напряженной грудной клетки, там, где медленно билось его сердце, — я всегда буду частью тебя. Куда бы ты не пошел. Буду той сказкой, в которую все верят.       Геральт улыбнулся, закрыв глаза, медленно кивнув. Лютик прошептал:       — Поспи. Тебе нужны силы. А я допишу балладу. Буду просто тут.       — Так, как это было всегда, — сонно пробормотал Геральт. — Когда ты был жив, и мы странствовали бок о бок. Ты вечно засыпал позже меня. И в дреме я слышал, как ты бубнишь текст. Меня это жутко раздражало, — он зевнул.       — Ты не говорил мне об этом. Я был бы тише.       — Я знаю, что ты бы перестал. Поэтому я ничего не говорил. Я никогда не запрещал тебе то, что после моих слов ты в самом деле перестанешь делать. Ведь ты Лютик. И ты должен делать то, что тебе захочется. А если ты бы что-то перестал, то был бы уже не Лютиком. А я любил тебя… Лютиком.       — Всё, спи давай, совсем бред заговорил, — по-доброму сказал Лютик, поглаживая по щеке, но Геральт резко открыл сонные глаза.       Геральт смотрел на него долгие полминуты, казалось, даже не моргая, а потом закрыл лицо руками, перекатился на спину и истерично засмеялся. Лютик смотрел на это с каким-то испугом. Геральт смеялся долго, истерично, срываясь на высокие ноты.       А потом он убрал руки от лица и сказал в потолок, так счастливо и задорно:       — Боже, как же я себя ненавижу!       Лютик только с ужасом уставился на него, понятия не имея, как помочь.       Он уже не винил никого.       Но это было правдой.       Она разрушила все своим поцелуем.       Он разрушил его жизнь одним импульсом.       Поэтому Лютик только сказал хриплым голосом:       — Я в любом случае тебя люблю.       Он не знал, какой мукой эти слова засели у Геральта меж ребер. Лучше бы ему и не знать.

***

      Утром они выехали.       Лютик отказался садиться на Плотву, а потом опомнился о Йеннифер, но та лишь махнула рукой. Геральт шел рядом с Лютиком, который все наигрывал музыку и все пытался подобрать рифму. Отвечал на каждое его глупое предложение, высказывался, какая рифма лучше, хотя совсем в этом не разбирался.       Йеннифер через час, не выдержав, завыла:       — Боже, у меня от вас голова скоро взорвется!       Лютик засмеялся, но, однако, продолжил лепетать строчки, повторяя одну и другую, и третью, а Геральт продолжал поддакивать.       В этот их последний путь все было по-особенному хорошо. Все выходило как-то непринужденно и легко. Будто бы все они были в порядке и просто шли к морю, чтобы остаться там на неделю и снова продолжить свой путь. Грело солнце, под подошвой шуршала галька, теплый ветер ласкал их лица.       Все было так легко и просто, что Геральту отчего-то казалось, что все было совсем-совсем нормально. Как рассвет нового дня. А потом на них подуло йодированным воздухом, прохладой. Уши обожгло криком чаек и Лютик внезапно замер, смотря туда, на горизонт, где виднелось бьющееся о скалы море. Он прикрыл глаза и глубоко вдохнул.       Йеннифер остановилась и кивнула головой, сказав:       — Идите, я дам пока своей отдохнуть.       Лютик посмотрел на Йеннифер и сглотнул. И сделал пару нерешительных шагов к ней на встречу. Йеннифер усмехнулась, глянула на него снисходительно и спрыгнула с лошади. И обняла, понимая, чего от нее хочет Лютик.       Они простояли так, кажется, целую минуту, пока Йеннифер первая не отдалилась, заглядывая в лицо Лютика. Она сказала, улыбаясь — стараясь подарить ему свою улыбку, последнее, что он увидел бы на ней:       — Ты был ох-ох, как прекрасен.       Лютик засмеялся. Звонко и заливисто, и Йеннифер прикрыла глаза, улыбнувшись шире. Да, это она и хотела запомнить от него последним — его смех.       — Да, я дописал ее.       — Исполни ее Геральту, — попросила она и глаза ее странно блестели в закатном солнце.       — Обязательно.       Он кивнул и, посмотрев последний раз ей в глаза, пошел вперед. Геральт оставил Плотву рядом с Йеннифер и пошел за ним. Она лишь с тоской смотрела на то, как Лютик взял Геральта за руку.       Она прикрыла глаза, отвернулась и закрыла лицо руками. Плечи ее вздрогнули.       Кобыла ткнулась в нее мокрым носом и заржала.       Ни Лютик, ни Геральт не обернулись на это. Потому что они прекрасно знали, что Йеннифер хотела, чтобы последнее, что он взял у нее — это ее улыбка.       Чем ближе они подходили, тем более загнанно билось сердце Геральта. Шаг его становился тяжелым. Но когда Лютик выпустил его руку, чтобы исполнить свою последнюю балладу, ему немного полегчало. Он прикрыл глаза, вслушиваясь в его голос и глубоко дышал. Сердце билось тяжело, ладони похолодели, а Лютик пел рядом.       И «До свидания!» тому человеку, которым ты хотел бы, чтобы я была.       Она повержена. Она мертва.       Вместо неё осталось только старое сатиновое платье и беспорядок,       Который ты оставил, когда сказал мне, что у меня не в порядке с головой.       Пальцы Лютика уверенно касались струн и голос его был уверен, не содрогнулся, не сбился, не сорвался на хрип. Геральту оставалось лишь молча идти следом, пытаясь тоже подарить Лютику свою улыбку, а не боль и страдания. Лютик должен освободиться, должен перестать страдать, и это единственное, что мог дать ему Геральт.                   «Приди, Дьявол, приди, — пела она, — назови моё имя,       Давай уладим это силой, ведь мы суть одно.       Наш Бог покинул нас, оставил нас, но вместо этого       Подними руки, возьми мою ладонь, давай вальсировать для мёртвых».       Лютик резко сделал два шага вперед, идя к морю спиной, с задором смотря в глаза Геральту.       Геральту, который сейчас был слаб перед ним, безволен и сломлен, но он все еще старался улыбаться Лютику. Ведь у него такая важная роль — показать Лютику, что мир еще способен улыбаться, что он не умер, что все в порядке.       Ведь присутствие Геральта здесь так важно. Его роль. Подарить Лютику свою улыбку.       Прощай, страсть к странствиям, ты была ох-ох как мила,       Ты провела меня через эту тьму и оставила меня здесь одного.       И «До свидания!», которым ты хотела, чтобы я стал.       Он повержен. Он мёртв.       А теперь посмотри, что ты сделала со мной?       Слова больно ударили Геральта по лицу наотмашь, как пощечина. Но он все еще держал лицо, его плечи были расслаблены, и легкая улыбка вуалью тянулась как спасательный крюк между ними.       Это баллада — это не просто песня. В первую очередь это крик отчаяния Лютика, его просьба о помощи. Это его последние слова, все то, что накопилось в нем, и оно имело право быть озвучено, пусть это и ранило Геральта.       Лютик страдал все то время. Страдал сильнее Геральта, и ему тоже было плохо во время их последнего путешествия. Ведь он снова ощутил вкус жизни, снова почувствовал, каково это — любить и быть любимым. И даже без возможности вкусить это по-настоящему, он вспомнил Геральта так хорошо, что не хотел его отпускать.       И сейчас, идя к самому берегу, он тоже шел как на расстрел, зная, что это отберет у него все. Даже эти чувства наполовину, даже эти остатки от человечности. И отныне у него не будет ничего.       Ни чувств, ни любви, ни даже боли и страданий.       Ни злости, ни раздражения.       Даже посеревшего холодного тела не будет.       Но он ступал крепко, и улыбка плясала на его лице, и глаза его были задорны. И он был чудесен.       Впрочем, как и всегда.       И когда их лица обжег ветер, дующий с моря, Лютик пропел последние строчки с надрывом в голосе:       Он повержен, он мертв,       Его больше нет, он потерян,       Он улетел, он сбежал,       А теперь хорошенько посмотри на то, что ты со мной сделал!       И остановился, глубоко вдыхая, смотря на Геральта выжидающе.       Геральт захлопал в ладони, с восхищением глядя на Лютика. Тот довольно засиял и раскланялся.       — Пожалуй, это было лучшим твоим выступлением, — покачал головой Геральт, смотря на Лютика на фоне заходящего солнца на горизонте. И глаза его блестели слезами, несмотря на то, что он все еще улыбался.       Он думал об этом. Представлял это. Казалось, уже выучил это чувство. Но в итоге он осознал, что понятия не имел, как это будет на самом деле.       Он и представить не мог, что ему будет настолько больно.       Лютик глубоко вдохнул и повернулся к морю. Геральт подошел к нему, смотря на горизонт, боясь посмотреть на Лютика и увидеть, как остатки жизни медленно покидают его тело.       Они простояли так больше минуты, но… ничего.       Лютик непонимающе нахмурился и посмотрел на свои руки. Все еще бледные, как мрамор.       — Я не… я не понимаю. Почему?       Геральт уставился на него не то с облегчением, не то с ужасом.       Он все еще был жив, и душа его все еще не нашла покой. И они в ужасе смотрели друг на друга, понятия не имея, что им делать. Шум морского прибоя накрывал с головой, оглушал, крик чаек плескался в их крови, но ничего не произошло.       Лютик был жив, и противоречивое чувство въелось в горло Геральта. Он был рад. И Лютик, наверное, на какую-то часть был рад.       Но так же оба они были напуганы, потому что это все еще не жизнь. Это страдание. Это мука. Это ад. Это проклятье.       — Почему? — прошептал бледными губами Лютик, ошалело моргая.       Геральт нахмурился, смотря на его лицо. А потом его как осенило. Он сказал тихо, будто голос сорвал, хрипло:       — Йеннифер говорила, что… возможно, кто-то другой мог желать чего-то… и это не отпускает тебя.       Лютик моргнул и опустил взгляд вниз, глядя как волна лениво облизывает мокрый песок, едва не доставая их ног.       Теперь все стало куда понятнее и яснее. Теперь все стало очевидно, и эта очевидность снова ранила их. Лютик сжал ремешок лютни и поднял загнанный взгляд на Геральта. Он спросил, тихо и неуверенно:       — А чего хотел ты?       Геральт быстро заморгал и резко развернулся к горизонту. Его холодная рука сжала руку Лютика так сильно, что могла бы сломать. Но Лютик лишь сжал в ответ, поджимая губы.       Геральт хотел соврать. Хотел сказать, что все, чего он хотел — он уже давно получил. Ведь, кажется, им дали второй шанс. Может, можно поискать и найти другие способы того, как дать Лютику жизнь, при этом не забирая жизненные запасы Йеннифер. И он спросил:       — А ты… хочешь? Уйти сейчас.       Лютик тяжело выдохнул и поднял взгляд на закат. Помолчал с минуту или больше, слушая морской прибой, и развернулся к Геральту, положив свою ладонь на его щеку.       — Знаешь, жизнь такая чертовски длинная. Я хочу…       умереть.       Геральт моргнул, смаргивая слезы.       Возможно, Лютик не хотел уходить, но это не было абсолютной правдой. Он говорил о том, что хотел нормальной жизни, хотел бы стать живым. Оставаясь в этом состоянии, он обрекал на страдания и себя, и Геральта, и Йеннифер. Он в любом случае не был человеком, не был полноценным членом общества. Хоть Геральт упорно видел в нем того Лютика, и смотрел на него все так же, это было совершенно не так.       Лютик страдал.       И Геральт должен был лишить его этих страданий.       Он аккуратно взял его бледное лицо в свои ладони, смотря в глаза. Лютик накрыл его тыльную сторону ладоней своими руками.       — Я всегда так сильно хотел защитить тебя… — хрипло прошептал Геральт. — Я… когда ты ушел. Через несколько мгновений, я хотел... признаться тебе в кое-чем. Я начал сожалеть, что не сказал тебе эти слова, что должен был рассказать тебе это раньше.       Лютик моргнул, и в глазах его отразилась тяжелая невыносимая печаль и тоска. Лицо его было искривлено ужасной мукой и страданиями.       — Но все, что я могу сделать для тебя — это избавить тебя от этой оболочки. Дать тебе спокойствие хотя бы там, за чертой.       Лютик подался вперед, коснувшись его лба своим. Он прошептал:       — Прости меня. Не забывай меня, — он знал, что с секунды на секунду он больше не сможет сказать Геральту ничего. — Верь мне: ты смог меня защитить.       Геральт зажмурился, будто от резкой боли, а потом подался вперед, ловя его губы, целуя. Полноценно целуя. Холод обжег его губы, но это не было преградой. Лютик сжал его руки и прижался ближе.       В сердце сгущалась ужасная невыносимая боль, которая готова была взорваться с секунды на секунду. Та боль, что зрела в нем еще с того момента, как он прогнал его.       Как он совершил свой роковой поступок, который испортил, нахрен, все.       И Геральт прошептал, жарко и горячо, те слова, которые так и не успел сказать Лютику при жизни:       — Я люблю тебя, Лютик. Больше жизни люблю. Люблю.       Лютик тихо усмехнулся в поцелуй и прошептал в ответ:       — Это всегда было взаимно, — и поцеловал в приоткрытые губы, он прошептал, ощущая, как подкашиваются ноги от слабости: — прощай, моя страсть к странствиям. Ты был ох-ох, как мил.       Геральт судорожно выдохнул. Губы обжег жар его собственных слез.       И Лютик повис в его руках безжизненным, холодным, серым телом.       Геральт упал на колени, прижимая его тело к себе. Его мелко трясло, слезы капали с его щек на посеревшее лицо Лютика, замершее в умиротворении и спокойствии.       Он умер не один.       Он умер в спокойствии.       Он умер у него на руках.       Теплые слезы капали на его лицо и бледные губы. Тихие всхлипы, казалось, были громче звуков моря, были громче криков чаек. Были громче всего этого гребаного мира.       Вдали развевалось черное платье Йеннифер. Ее глаза были влажными и опухшими. Геральт этого не видел.       Он вытер аккуратно свои слезы с мертвого лица Лютика и, прижавшись лицом к его грудной клетке, истошно прошептал:       — Это нечестно, черт возьми, нечестно.       И шепот его был громче любого самого истошного крика. Таким громким, что Геральт так и не расслышал, как море говорило с ним:

And when you scream that it's not fair, И когда ты будешь кричать, что это нечестно, It's like I've gone off to the coast Словно я уехал на побережье, Left you behind just standing there И оставил тебя стоять там, Pretending not to see your ghost Притворяясь, что не замечаю твоего призрака. If only you could hear my voice И если бы ты только могла услышать мой голос, But you are screaming far to loud to hear me swear Но ты кричала слишком громко, чтобы суметь услышать меня. Клянусь, Just because I left doesn't mean that I'm not still there Просто потому что я покинул тебя не значит, что меня там больше нет. «Welly Boots» The Amazing Devil