Несбывшаяся ненависть

Злоба ядом впитывается в мясо, вжирается в самые ее кости, становится неотъемлемой сутью и чуть ли не вторым, новым, нутром. Ей бы сорваться с цепи да броситься, но Лилит знает, что мстить надо продуманно. Мстить надо метко и так, чтобы в самое больное. Она слышит про Еву давно, мысленно называет ее собственной заменой и скалится, когда кто-то называет ее имя. Ее замена хреновым идеалом была недолго, но дело совсем не в идеальности. Ей хочется заламывать руки и когтями собственную плоть драть от мыслей, что ее замене досталось все то, чего ей так хотелось. Нет, не Адам, совсем не этот тупоголовый олух. У Евы трое детей, а Лилит все так же сдыхает изо дня в день, оплакивая демонов, которых все же не рожала. Ей нравится убаюкивать и успокаивать себя мыслями о мести. Ей нравится думать о том, как она сожмет ее горло и вытрясет из нее весь дух. В конце концов, первая грешница должна попасть в Ад, а ей не составит большого труда попросить ее у Люцифера. Как награду, как приз. Как самый дорогой подарок. Ева плачет кровавыми слезами совсем не из-за страха пыток. Ева тихим шепотом выдыхает: — Один мой сын убил другого. Глаза на нее поднимает и звучит совсем серьезно: — Разве может быть что-то страшнее этого? Лилит плюет ей под ноги, а сама ненавидит себя за то, что большие глаза не вызывают злобу. Прямой взгляд и покорная готовность ко всему не вызывают желание разодрать и выпотрошить. И сама на себя злится, что не ненавидит, как думала. Совсем не ненавидит. Они не говорят про Адама и не обсуждают прошлое. Лилит сжимает ее запястья, стертые железными кандалами, в своих руках и смотрит на горящую кожу в крови с сожалением. У нее совсем другие пытки, ее пытки Люцифер называет милосердием, хотя они оба знают, что это вранье. Лилит сжимает ее пальцы в своих и говорит: — Ты никогда не забудешь того, что один твой сын убил другого. Почти успокаивает: — Это и будет твоим главным наказанием. Ева не улыбается, лишь уголком губ дергает, чуть крепче сжимает в ответ ее пальцы и совсем не говорит спасибо. Они обе знают, что это такая же ложь, как та, что Люцифер повторяет Лилит. Ей бы и хотелось ее ненавидеть. До зубодробительного гнева, до огня в глазах при виде пыток, но вместо этого она зачем-то тянет ее в объятия, зачем-то прижимает к себе и без слов обещает покой. Ева в покой предсказуемо не верит, Лилит не понимает, что же такого отвратительного они обе наделали, что заслужили все это. Но произносить это вслух нет смысла, она лишь гладит Еву по плечу, та лбом ей в щеку утыкается совсем беззвучно. — Я мечтала тебя ненавидеть. — А мне всегда было тебя жалко. — Осторожнее, Ева. Ты подаешь мне лишний повод для ненависти. Ей жалость не нужна, но Ева кончиками пальцев по лицу ее гладит, в щеку мягко целует и не говорит, что в ней такого убогого, что ее надо жалеть. И вроде бы вот он повод, но ненавидеть снова не получается, а пытаться выдавить из себя гнев не самая лучшая идея. Лилит тратит так много времени на одно простое осознание: Ева тоже никогда не хотела быть женой. И это осознание бьет под дых, бьет в голову, бьет по ногам. Ева улыбается ей тонко, смотрит без превосходства, смотрит совсем не так, как ей всегда казалось, что она будет смотреть. Лилит не спрашивает, чего из своей жизни Ева вообще хотела, а что было насильно впихнуто ей в руки. Быть может, и стоило бы спросить, но это уже слишком. Она лишь сжимает ее пальцы в своих, в губы целует коротко и без слов обещает уничтожить любого, кто посмеет причинить ей боль.