Дробленое ожидание

Так уж получается, но она почему-то до сих пор его ждет. Лилит знает: это глупо и самонадеянно. Годы летят так быстро, что она не успевает отсчитывать, а Люцифер все чаще смотрит мимо. Смотрит мимо, ее не видит и не слышит, а она разве что не ложится ему под ноги. Вот она я, топчи, бей, наступай — все без толку, потому что она и не нужна ему была никогда. И ей хочется расцарапать ему лицо, сорвать глотку в криках и просто бить-бить-бить, но только что-то внутри нее никогда ей этого не позволит. Что-то внутри нее довольной псиной хвостом виляет, едва его видит. Своего хозяина она любит, как бы больно и мерзко не было его любить. Ждать его ласки становится физически больно. Он смотрит будто мимо, говорит: — А, это ты. И ее выкручивает от ненависти к самой себе, потому что в этих словах так много равнодушия, так много спокойствия, а ей хочется уже носом в ноги его уткнуться, благодарить его даже за крупицы внимания. Люцифер от нее устал, причем давно. Это видно по взгляду, это видно по каждому его херовому жесту. Он не пытается даже быть с ней обходительным или вежливым. Лишь наливает себе выпивку в граненый стакан и звучит совсем устало. — Я хочу побыть один. Он всегда хочет побыть один на самом деле. Даже когда не хочет, то ее рядом с собой видеть желание все равно не появляется. И она это знает, она повторяет себе это несколько раз для надежности, но ничего не получается. Может, она совсем отупела, может, его присутствие влияет на всех так. Но она лезет к нему на колени, за шею руками обвивает и обещает: — Я не буду тебе сильно мешать. И тепло разливается по всему телу от одного его присутствия. Он все равно на нее не смотрит. Стакан подносит к губам, и она зачем-то следит за каждым движением. Разве что сама воздух не глотает в такт его глоткам. Лилит так безумно и безнадежно ждет, что никак не может избавиться от этого чувства. — Тебе на земле веселее, чем здесь? — она зачем-то спрашивает, забывая свое обещание не мешать. И хочется вопить от удовольствия, когда он взгляд на нее переводит. Темно-карих, почти черных. Должно бы быть страшно, но он не пытается ее запугать. — Мне казалось, тебе больше нравится, когда все так, как ты сам захочешь. — Это надоедает, — говорит он коротко и снова делает глоток. У нее вечная жажда, но не та, которую можно утолить водой или выпивкой. У нее вечная жажда, а ему с ней скучно. — Слезай, куколка, — командует он почти ласково, за талию ее приобнимает (и от этой близости ей тереться об него хочется, улечься ему на плечо и просто вдыхать этот сумасшедший запах необходимости) всего на мгновений и почти что осторожно с колен своих ее спихивает. — Я не в настроении. — Позовешь, когда будешь в настроении? Он взглядом скользит по ее лицу, а потом отворачивается. И она совсем не знает, где ее гордость, где ее стержень, где та самая сила воли, которая заставила ее сказать «нет» Адаму, развернуться и уйти, оставив за собой все, сжигая мосты и саму себя. Ее гнет и ломает не из-за мужчины, ее гнет и ломает из-за того, что он сделал ее своей. Язык так просто поворачивается звать его хозяином, что она давно уже привыкла. Люцифер ничего не отвечает, Люцифер пьет и дальше, игнорирует ее полностью, не видит и не слышит. Люцифер, в сущности, и троном делиться с ней никогда не собирался; но Лилит почему-то все еще ждет. Позор с губ стирает, голову поднимает гордо и знает — если кто и дождется, то лишь одна она.