Ромашки и маргаритки

Хомура изящно перепрыгивает с места на место в замысловатом танце. Она делает пируэт прямо так, в школьных туфлях на сырой земле, пока ее ноги тонут в траве, а а волосах колышутся лепестки ромашек из незамысловатого венка, подобные которому Кёко сделала для всех. Сделала для всех, но предназначались все они только для Хомуры. Она незаметно вплетает в свой венок алые лепестки маргариток и прячет их за широкими нежными крыльями ромашек. Точно также она прячет и свои чувства, разрешая им появляться тут и там незаметными алыми пятнами, разрастаясь, но не показываясь на свет. Алые лепестки рано или поздно завянут, но никто и не заметит этого в белоснежной гуще ромашек. Хотя маргариток в венке и больше. Хомура танцует так, будто она создана для этого. Ее руки свободно и изящно витают в воздухе, ветер играется в ее темных волосах и нежно убирает пряди за уши, позволяя увидеть, как тонкий фиолетовый камушек на грациозной цепочке серьги пошатывается то в одну, то в другую сторону в такт движений девушки. Ее фигура лёгкой тенью скользит на фоне атласного заката, а небо позади переливается сразу всеми тонами нежной пастели. Нежной, как цветы в волосах Акеми. Она протягивает руку Мадоке и улыбается, но смотрит на Кёко, от чего у последней все внутри переворачивается, сердце делает кульбит в груди, тело забывает, как дышать, позволяя тонким стеблям прорастать в лёгких. Они тянутся дальше, к горлу, и глаза начинают слезиться, пока девушка отводит взгляд, а после и вовсе оборачивается. Саяка рассказывает ей о чем-то, но Кёко все равно. У Кёко в груди толстые стебли и резные листья, а в горле застревают красные маргаритки, и их алый цвет перемешивается с багровыми пятнами крови. Больно. Любить Хомуру очень и очень больно. Кёко иногда думает о том, что на самом деле рушит все и для всех, потому что Саяка, кажется, нервно к ней дышит, причем во всех смыслах, а на ее столе всегда стоит ваза с голубыми колокольчиками, пока Кёко собирает в ящике под столом свои собственные алые лепестки. Она ловит на себе взгляды Хомуры иногда и позволяет задуматься о том, что было бы, если бы Акеми вдруг полюбила её, а слишком нежные чувства Мадоки обернулись бы чем-то большим, превратившись в свору нежных розовых бутонов. Именно на таких моментах чьи-то руки мягко, но настойчиво ложатся на ее плечи, нашёптывая что-то о том, что все это стоит выкинуть из головы, и этот голос такой сладкий и порочный, предлагающий просто так выбросить Хомуру из своей жизни, что Кёко каждый раз оборачивается и кладет ладони на чьи-то невидимые, но натыкается лишь на пустоту. Хомура приходит в школу раньше всех, никогда не идёт до неё с ними, сидит за партой и читает Рэя Брэдбери в оригинале. её фиолетовые глаза моментами окрашиваются алым в это время, и Кёко до невозможности сильно интересно, что вызывает такую перемену. А возможно, так просто падает свет. А возможно, Кёко просто надумала себе весь этот бред, потому что от красного уже рябит в глазах - он везде: на её костюме, в её волосах, в грубоватых лепестках, в липких пятнах на них. Алый сияет грациозной искрой в лунном свете, падая сначала на её кольцо, а спустя несколько секунд и на овальный кристалл... Стоп, что? Какой ещё... Голову пронизывает вспышка боли. Красный всё ещё везде, но что-то точно утеряно, и сладкий порочный голос медленно берёт её за руки, пару секунд назад тянувшиеся за невидимой утраченной алой нитью, прислоняя их к груди, прямо туда, где продолжают прорастать красные маргаритки. Больно. Хорошо. Неправильно. Сама вселенная вновь и вновь пытается заставить её выбросить Хомуру из головы, забыть о ней, перестать, наконец, но она вновь и вновь всё портит, мешая даже чёртовой вселенной. Прекрасно. Ночью Кёко просыпается от того, что дышать становится невозможно. Садится на кровати и хватается за горло, зажмуриваясь и начиная кашлять. Крупные бутоны осыпаются на колени, перемешиваясь с отдельными лепестками и заляпанными кровью листьями, засыпая ноги алыми лужами. Кёко зажмуривается сильнее. Больно невероятно, и слёзы текут по щекам из-за этого, но кашель не спешит останавливаться, а Кёко задыхается, потому что сделать вдох невозможно абсолютно, и от этого страшно, но так порочно-хорошо... Чьи-то руки вновь мягко ложатся на плечи. Неизвестный сладкий голос шепчет что-то на ушко, им Сакура понимает - она уже слышала его, слышала тысячу раз и слышит до сих пор. Девушка отчаянно пытается схватиться за кончик появившейся багровой нити, резкими движениями перекладывает руки на плечи, прямо туда, где невидимые ладони нежно ласкают оголённую кожу, не переставая кашлять, и замирает, чувствуя под пальцами обжигающий холод тонких пальцев. Кто это? Сил обернуться нет, и Кёко перестаёт кашлять, перестаёт дышать, и просто сидит на постели, пока слёзы тонкими непрерывными струйками продолжают скатываться по щекам. - Вот так... Спокойно, не дыши... Кёко может расслышать слова, но мозг абсолютно не желает обрабатывать информацию, так что она продолжает сидеть ещё несколько секунд, а потом судорожно сжимает чужую руку. Кажется, эта левая. Правой же сладкий голос мягко поглаживает ее по голове, спускается руками к щекам и ласкает шею, резко сжимая горло. Несколько секунд. Кёко делает глубокий вдох и не кашляет. — Тебе пора перестать вновь и вновь влюбляться. Это немного... Мешает мне. Руки дрожат. Сакуре вдруг стало до одури страшно. - Но с другой стороны... Это интересно. - Кто ты? - девушка удивляется твердости своего голоса, пытается унять дрожь и продолжает судорожно дышать, боясь, что это последний вдох и последний выдох. - Я та, кто разрешает тебе любить её. На следующий день маргаритки исчезают из горла, а Хомура улыбается ей и протягивает перевязанную багровой лентой книгу в подарок. В честь чего Кёко так и не поняла. Но сладкий порочный голос шептал, что так и надо.