я буду помнить наши ночи под луной и наши дни бесчисленных признаний. теперь я обегаю стороной тот городок с погодой расставаний.
Аромат жженого бензина мгновенно ударяет Юнги в ноздри, как только он открывает дверь прибывшего на место такси. Прелый и слегка запылившийся воздух Битана — он узнает его из тысячи. Он дышал им так часто и жадно, что ему порой кажется, что он сможет расщепить его на составляющие, даже ни капельки не разбираясь в химии. В беспроводных наушниках играет Leave Out All The Rest, в руке тлеет очередная сигарета, а в сердце — тотальная, необъятная пустота. Когда таксист желает ему хорошего дня, его брови хмурятся так, будто он сам не верит в свои слова. Юнги его понимает. Он не собирался возвращаться сюда надолго: последние пять лет его визиты в Битан ограничивались двухдневными посиделками дома с родителями. Но на этот раз врачи поставили ему ультиматум — либо он едет домой восстанавливать свое паршивое здоровье, либо он может напрочь забыть о том, чтобы продолжать мировое турне. Второй вариант исключался даже в экстренных случаях, потому что чуткий и эмоциональный Юнги просто умирал без сцены — она была заветной мечтой его детства, а в какой-то момент стала всей его жизнью. Остаться без оглушительных концертов и светящихся искренним счастьем фанатов было синонимом самоуничтожения, поэтому ему пришлось прислушаться к своему неотступному менеджеру и отправиться во внеплановый отпуск. Сокджин думал, что это пойдет Юнги на пользу. Стоя перед дверью дома, в котором он провел все свое детство, в который возвращался после самых лучших мгновений его юности, Юнги думает о том, что ему уже ничего не поможет. — Юнги-я, почему ты такой худой? Мама говорит, что у тебя кожа да кости! — Мои игрушечные скелетики очень похожи на тебя, Юнги-я! — Сегодня в Битане будет настоящая буря, тебе стоит идти домой, чтобы ветром не сдуло! Шестилетний Юнги сильнее вцепляется в подол своей тоненькой кофточки и стыдливо опускает голову, дрожа всем телом. Эти мальчишки на несколько лет старше него, они разговаривают с ним на грубом панмале, тыкают пальцами в острые ребра и смеются над его худобой, а он и сказать в ответ ничего не может — они старше, значит, они правы, а он должен помалкивать в тряпочку. Он всего лишь предложил им покататься на перевесиках — они же кинули в него сырым песком и, довольно гогоча, отправились прочь с детской площадки. Юнги еле сдерживается, чтобы не заплакать. С тех пор, как они переехали в этот городишко, он еще не нашел себе ни единого друга, поэтому ему было совсем не с кем играть и гулять. Малыш отряхивает новую одежду, которая теперь была сильно испачкана, и горбится, надеясь таким образом защититься от этого мира. Он тоскливо садится на перевесики и на пробу толкается ногами вверх. Подкидывают они его совсем немного, потому что, по словам доктора, у него очень слабые ножки, но Юнги не сдается и упорно продолжает отталкиваться от пыльной земли — игнорируя тот факт, что соленые слезы уже смешались с соплями на его лице. Прохладный октябрьский ветер дует в его уши, ероша темные волосы и слипшиеся ресницы. — Привет! Можно я с тобой покатаюсь? Громкий и заливистый голос раздается за его спиной так внезапно, что неуклюжий Юнги резво вздрагивает и падает с перевесиков вниз. Он ударяется голенью о железку, но дикую боль чувствует не сразу — кажется, он даже не замечает ее, потому что, повернувшись в сторону мальчика, который взволнованно падает перед ним на коленки, он думает о том, что порванные штаны и кровь совершенно не имеют значения. Мальчишка, что смотрит на него ужасно напуганным и виноватым взглядом, кажется, не старше его самого. У него слегка волнистые спутанные волосы, большие глаза и губы, напоминающие леденец в форме сердечка. Он выглядит так, словно только что случайно раздавил маленького утенка, и тогда Юнги понимает — он не собирался его обидеть. Он действительно просто хотел покататься с ним. — Прости, пожалуйста, я не нарочно, я не хотел пугать тебя, ты в порядке, крошечка? — на грани слез спрашивает он, оглядывая Юнги с головы до пяток. Его взгляд останавливается на красном пятне и дырявой штанине. — У тебя кровь! У моей мамы есть водичка и пластырь, скорее вставай, крошечка! Мальчик осторожно берет остолбеневшего Юнги за локоть и помогает ему подняться, крича громкое «ма-ам» и придерживая упавшего ребенка крепкой хваткой. Пока молодая женщина взволнованно спешит к ним навстречу, пока мальчик то и дело спрашивает о том, не сердится ли на него Юнги, последнему кажется, что все происходит в замедленной съемке. Он все еще не понимает, как так произошло. Когда мальчик со своей мамой усаживают Юнги на скамейку, тот помогает ей промыть Юнги ранку, выливая почти все содержимое полулитровой бутылки воды ему на ногу. Юнги немного морщится от холода, но на вопрос, лучше ли ему, уверенно кивает. Да и мог ли он вообще ответить иначе, когда этот мальчишка смотрит на него так пристыженно? Так, словно действительно в чем-то провинился? Он же не специально. Юнги даже неловко. Он жмурится от клейкого пластыря, после чего благодарно кланяется женщине и мальчику. — Извини, я правда просто хотел покататься с тобой! — скулит ребенок. — Я тут ни с кем не подружился, а ты кажешься очень добрым, крошечка! Как тебя зовут? — Мин Юнги, мне шесть лет. — А меня зовут Чон Хосок! Приятно познакомиться, Мин Юнги! — Хосок заметно расслабляется и предлагает Юнги руку для того, чтобы пожать ее, но потом резко осекается. — То есть, Юнги-хён. Мне всего лишь пять лет… Юнги задумчиво смотрит на протянутую руку еще пару мгновений, после чего неуверенно пожимает ее. Ладонь Хосока удивительно теплая по сравнению с его ледышкой. — Мне тоже. — Ты будешь со мной дружить, Юнги-хён? — Хосок взволнован так, будто от его согласия зависит вся его жизнь. — Я больше не сделаю тебе больно, никогда-никогда! Обещаю! Юнги кивает. Почему-то ему хочется верить в его слова. — Покатаешься... со мной на перевесиках? Хосок улыбается до самых ушей, после чего восторженно хватает старшего за руку и тянет в сторону места их встречи. Юнги думает о том, что улыбкой Хосока можно было бы согреть хмурый октябрь Битана. — С возвращением, сынок. Юнги ставит свой чемодан у входной двери и крепко обнимает маму — маленькую женщину в возрасте, которая подарила ему жизнь. Она обхватывает его лицо своими ладонями и внимательно его осматривает — Юнги ненавидит себя за то, что является причиной грусти в этих родных и любимых глазах. Мама встает на носочки и целует его холодный лоб, после чего приглашает внутрь. На пороге гостиной Юнги жмет руку своему отцу, кланяется и уверенно игнорирует вопрос о том, когда он в последний раз нормально кушал. В квартире ничего не изменилось: все та же деревянная мебель, все те же горшки с суккулентами на балконе, все те же китайские письмена и все тот же запах калби с медовым соусом. Хоть Юнги и пытался перевезти родителей в его апартаменты в столице, те наотрез отказывались покидать уже такой полюбившийся им Битан. Юнги не хочет признавать то, что периодически им завидует. Они все вместе садятся на колени перед накрытым множеством вкусностей столиком и читают недолгую молитву, после чего берут в руки палочки и накладывают себе рис. Юнги задает им много вопросов о том, что нового происходило в Битане и почему обычно теплая весенняя погода стала сразу на несколько градусов холоднее. Он, обычно не разговорчивый и тихий, рассказывает своим дорогим людям о том, как сильно понравился новый альбом его фанатам и как он сделал пожертвования в крупный фонд помощи больным раком груди. Мама и папа смотрят на него гордо и нежно, по-доброму улыбаются, с удовольствием слушая рассказы своего сына. Они оба замечают, оба хотят выплеснуть наружу все ужасные слова и слезы, но не говорят — тарелка Юнги остается полной до конца ужина. После душа и маминого массажа Юнги проходит в свою детскую комнату, и очередная лавина воспоминаний рушится на его плечи вместе с облупившейся штукатуркой. Сидеть вместе в беседке после школы и дополнительных занятий по английскому стало их своеобразным ритуалом, который они не могли нарушить ни в снег, ни в дождь, ни в лютую битанскую жару. Начало июля выдалось очень сырым и дождливым, поэтому Юнги и Хосок задерживались в протекающей беседке подольше, надеясь переждать ливень и после отправиться в магазинчик аджумы Пак. — Хосок-а, тебе не надоело еще меня рисовать? — спрашивает Юнги, сидя в пол оборота к младшему и не обращая внимания на то, что рукав его школьной рубашки промок насквозь. Из маленького переносного магнитофона доносится Drops of Jupiter, что вкупе с шумом дождя кажется Юнги чем-то изумительным. Хосок отрывает взгляд от своего скетчбука и примеряется к Юнги кончиком карандаша. Его волосы сильнее закудрявились от влаги, а старенькие красные конверсы немного промокли — Юнги задумывается о том, почему же Хосоку не хочется нарисовать самого себя. — Ты спрашиваешь это каждый раз, — смеется Хосок, прорисовывая изгиб чужих губ. — И ответ по-прежнему «нет». До сотни мне не хватает еще четырнадцати зарисовок. Глаза Юнги округляются. Он резко поворачивается к младшему. — Сотни? Это только тебя так мучают в этой художке? — Это общее задание на лето от Ким-сонсэннима, — Хосок хмурится и поджимает губки, начиная махать рукой, чтобы Юнги снова сел как положено. — И я подумал, что было бы классно сделать сто разных рисунков тебя, хён. — А что за тема? — смущенно хмыкает Юнги. — Ароматы душистого лета. В эту секунду раздается короткий гром, и Юнги, с каплями дождя, стекающими вниз по покрасневшим щекам, ощущает, как сердце впервые за одиннадцать лет его жизни судорожно сжимается в груди. Он смотрит на Хосока: на то, как маленькая ямочка прорисовывается на его правой щеке, как сосредоточенно и плавно он царапает грифелем бумагу, невпопад подпевая льющейся музыке. — Когда я думаю о лете, я всегда думаю о тебе, — объясняет младший, подняв на Юнги взгляд своих солнечных глаз. — И это не только потому, что у тебя день рождения в августе. Лето просто похоже на тебя. Всегда теплое, всегда уютное, и, даже когда идут дожди, ты знаешь, что за ними последует прекрасная радуга. Оно прекрасно во всех своих проявлениях. Прямо как мой Ю-ю-хён. Хосок никогда не говорил, что Юнги странный. Он ни разу не напоминал о том, что ему стоит больше кушать, никогда не лез со своими нравоучениями и не предлагал ему обратиться к врачу. Поначалу Юнги думал, что Хосоку было просто все равно, но потом, спустя годы трепетной и нерушимой дружбы, он понял, что дело не в этом — просто в глазах Хосока он всегда был п р е к р а с н ы м. Он всегда смотрел на него с восхищением, хвастался своим лучшим другом перед всей школой, делился с ним токпокки, но никогда не настаивал на том, чтобы есть их. Рядом с Хосоком Юнги любил еду. А если быть абсолютно честным — рядом с Хосоком Юнги любил абсолютно все. В тот день, когда после затянувшейся грозы на небе раскинулась радуга, Юнги думал о том, что он, возможно, совсем немножко, самую малость л ю б и т Хосока. На стене с небесно-голубыми обоями висят десятки вырванных из блокнота рисунков: Юнги возле битанского озера, Юнги за школьной партой, Юнги во время дождя, широко улыбающийся Юнги и Юнги, перебирающий струны гитары. Он проводит по паре из них кончиками пальцев, разглаживая углы и пытаясь восстановить эти мгновения в картотеке своей памяти. Это было очень давно, но он отчетливо помнит, что тогда еще мог спокойно дышать — в те дни его легкие не сжимались лишь от одной мысли о том, чтобы произнести вслух его имя. Тогда он еще не чувствовал этой огромной ноши на своих хрупких плечах, не хотел одновременно и повернуть время вспять, и выдрать его с корнями. Тогда Юнги еще мог испытывать счастье. — Еще чего-нибудь хочешь, Юнги-я? — тихонько спрашивает его мама, выглядывая из-за полуприкрытой двери. Включенный ночник несколько раз мигает, заставляя ее прищуриться. Юнги поворачивается к ней и устало смотрит в ее глаза. Свободы. Он качает головой в ответ. — Юнги-я, боже мой, это правда ты? Юнги стягивает с лица маску и приподнимает козырек кепки, чтобы получше рассмотреть женщину за прилавком придорожного магазинчика. Мама отправила его сюда якобы за свежими пирожками с морковью (по ее словам, они стали еще вкуснее, чем в его детстве), но на самом деле ему кажется, что она просто не хотела, чтобы он весь день сидел дома. Выкладывая на кассу булочки и пачку сигарет, он сначала даже не слышит, как его кто-то зовет. Но сейчас он узнает продавщицу и слегка ей улыбается. — Аджумони, — Юнги кланяется ей. — Вы все еще работаете здесь. — Да куда же я денусь, — пожимает плечами она, после чего обводит помещение ладонью. — Это же все мое, родное. До сих пор помню, как вы с Хосоки каждый день бегали ко мне после школы и покупали вот эти вот булочки. Еще просили мамочкам не проболтаться. Юнги по-доброму усмехается. Они не любили излишне пресную еду школьного кафетерия, поэтому частенько складывали вместе карманные деньги и после уроков бежали прямо сюда, чтобы купить гранатовый сок и несколько булочек. Ласковая аджума поначалу грозилась рассказать все об их перекусах родителям, но со временем она так привыкла видеть два довольных личика в дверях своего магазина, что стала даже угощать их двойными порциями. — А теперь ты покупаешь сигареты, — слегка разочарованным голосом говорит она и пробивает пачку сканером. — Но я все понимаю, твоя работа очень нервная. Надолго ты у нас? — Доктора отправили меня в отпуск посреди тура, — Юнги кладет на прилавок шесть тысяч вон с парой монеток, а потом прячет сигареты в карман своей куртки. — У меня впереди еще четырнадцать концертов в восьми городах. Думаю, задержусь на неделю. — Да уж, Юнги-я, хорошенько отдохни и позаботься о своем здоровье. Господи, какой же ты худой… — А Хосок еще живет здесь? Юнги намеренно обрывает чужие причитания, потому что сыт ими по самое горло. Иногда ему кажется, что его постоянно тошнит именно из-за них. Женщина его намек понимает. — Да, после школы он не стал никуда поступать и открыл в Битане свой тату-салон. Я всего этого не понимаю, но он очень красиво рисует. Вон, смотри, даже меня, старуху, королевой изобразил. Женщина показывает рукой на ближайшую стену, и Юнги следует взглядом за ее ладонью, видя яркий акварельный этюд в деревянной рамке. Чрезмерно плавные, осторожные штрихи, воздушный покрас и летняя цветовая гамма — у Хосока действительно есть свой особенный, неповторимый стиль, благодаря которому Юнги узнает его полотна из миллионов других картин. Он всегда рисовал не руками, а чувствами. Интересно, думает Юнги по дороге домой, чем он рисовал, когда его чувства сначала досуха выжали, а потом жестоко втоптали в грязь? Через пару дней, что Юнги благополучно провел в своей кровати в обнимку с гитарой и новой партией таблеток, он отправляется развеяться в местный паб, думая, что давление стен его дома оглушает и сжимает в тисках его музу. Ему нужно вдохновение, нужен алкоголь, нужно снова почувствовать себя хотя бы немного живым, а не выживающим. Ноги сами ведут его к барной стойке, когда он изредка поглядывает на сцену, где высокая девушка с дредами во все горло вопит песни Hoobastank, а гитаристы в кожаных куртках до электрических искр взрывают дешевые струны. Он садится на высокий стул и немного стягивает капюшон, после чего тянется рукой к бармену и слегка стучит по его плечу. Высокий парень оборачивается, и Юнги запредельно быстро узнает в нем Ким Намджуна, своего знакомого из старшей школы. — Хён, — улыбается Намджун, пожимая чужую руку. — Какими судьбами? — Соскучился по битанскому макколи, — шутит Юнги, и Намджун хитро ему подмигивает, — Давно работаешь здесь? — Завтра будет три года, — улыбается бармен, ловко орудуя шейкером. — Мне нравится здесь. Бесконечный ажиотаж, бесконечная выпивка, да и музыка тут неплохая. Вчера, к слову, ставил на ночной смене твой новый альбом. Лирика хёна просто невероятна, я даже не представляю, как нужно думать, чтобы заставить слова нести такой колоссальный смысл. — И это говорит мне гений, сдавший выпускной экзамен по философии конфуцианства на сто два балла из ста. — Тоже верно, — явно гордый собой Намджун ставит перед ним напиток и откидывает назад свои серебристые волосы. — Два балла мне накинули за двухстраничное эссе о том, почему легизм прогрессивнее идей дедули Конфуция. Юнги смеется, отпивая немного из своего стакана, и они начинают свою долгую беседу, которая включает в себя разговоры о музыке, интересные сплетни о школьных учителях и не особо интересные вопросы Намджуна о том, каково это, когда тебя любят миллионы человек. Юнги не любит обсуждать эту тему почти ровно настолько же, насколько терпеть не может людей, которые заикаются о его нездоровом весе. Они не понимают, что обратной стороной всей этой славы являются перманентная тревога и стресс. Не понимают, что он постоянно находится на краю пропасти, в которую фальшивые звездные друзья готовы столкнуть его в любой момент, если он не будет работать достаточно много. Они даже не знают, как ему одиноко. И как сильно порой он мечтает о том, чтобы вместо этих миллионов у него был всего лишь один. — Ты больше не связывался с Хосоком? — невзначай спрашивает Намджун, когда Юнги ставит на стол уже третий опустошенный стакан. — Где-нибудь на улице, может, видел, или в… ого, да ладно. Юнги напрягается и резко вздрагивает, когда видит, что взгляд бармена устремляется куда-то в сторону дальних столиков. Он боится представить, что же такое там видит Намджун, раз его выражение лица меняется так сильно. Он заторможено оборачивается на три четверти, и его сердце противно крошится куском пенопласта. — Боже, наконец-то мы закончили с этой уборкой! Ю-ю-хён, я больше никогда не буду тебя слушаться. Хосок устало облокачивается на учительский стол, откидывая швабру куда-то в сторону и вытирая лоб рукавом пиджака. Майский душистый ветер врывается в окна музыкального класса, слегка колыша тюлевые занавески, и освежает его лицо, заставляя коротенькие кудряшки сильнее завиваться на его потных висках. Юнги хихикает и любуется тем, как уходящее солнце отражается в его зрачках, а на месте недовольства появляется расслабленная усмешка с морщинками вокруг глаз. — Брось, мы всего один урок прогуляли, — отвечает Юнги, продолжая смотреть в нотную тетрадь и играть аккорды Forever in Her Eyes. — Даже не ври, что тебе не было весело. — Есть пирожки аджумы в битанском парке весело, а вот уборка и дополнительные задачи по алгебре — совсем нет, — ворчит младший, подходя ближе к своему хёну и отбирая у него пакетик с морской капустой. Он кладет сразу несколько штук себе в рот и показывает язык на возмущенное выражение лица старшего. — И вообще: провинились мы оба, а убирался почему-то только я! Ты мне теперь должен. — Хочешь, поцелую в знак благодарности? — шутка неосознанно срывается с губ Юнги, а когда он понимает, что только что сказал, Хосок уже замирает на месте. Юнги поднимает на него свой напуганный взгляд и видит, как Хосок широко раскрывает глаза, а потом, поджав губы, уверенно сталкивается с ним взглядом. — Что, если хочу? Юнги столбенеет, думая, что все происходящее является слегка вышедшей за грани дозволенного перепалкой, к которым они с Хосоком уже привыкли за десять лет своей дружбы. Они часто ссорились по пустякам и любили дразнить друг друга, говорить разные колкости, чтобы спровоцировать драку. Но сейчас ему кажется, что Хосок не шутит. — Хосок-а… — Поцелуй меня, Ю-ю-хён. Его голос звучит очень отчаянно, и Юнги правда не знает, что управляет им в тот момент: то ли излишне терпкий аромат цветущей яблони в воздухе, то ли подростковый максимализм, то ли удивительно прекрасное лицо его лучшего друга. Он был влюблен в Хосока уже так чертовски долго и безнадежно, что от мысли, что сейчас он может сделать то, чего так сильно желал и боялся, его желудок начинает вызывать привычные рвотные судороги. Но Юнги на них все равно. Он словно в тумане откладывает гитару в сторону и подходит ближе к Хосоку — осторожно, будто боясь, что его в любой момент оттолкнут. Юнги растерянно осматривает его нахмурившиеся брови, кричащие о том, как он уверен, и прижимается вплотную к чужому телу. Его руки так и остаются висеть в воздухе, когда он встает на носочки и коротко, почти невесомо касается сжатых губ младшего своими. Этого мгновения достаточно, чтобы взорвать целую вселенную и выбить почву из-под его ног. Когда Юнги отстраняется, он понимает, что все это время совсем не дышал. Он смотрит на то, как ресницы Хосока трепещут, пока тот приоткрывает глаза, и продолжает давить на того своим пристальным взглядом. Они молча стоят в одном дюйме друг от друга еще какое-то время, а потом младший хватает Юнги за плечи. — Этого мало. И они мгновенно тянутся навстречу друг другу, сталкиваясь губами так, словно от этого зависела жизнь. Хосок повзрослел. Его плечи стали немного крепче, чем раньше, а кудрявые волосы теперь выбриты на висках. Те же серые глаза, те же абрикосовые губы, возможно, чуть больше татуировок, покрывающих тощие руки. На месте когда-то пухленьких и румяных щек остались острые, словно лезвия, скулы, и Юнги правда не может оторвать от него взгляда: он и раньше понимал, что Хосок — самый красивый человек на планете, но тогда его красота была светом в дремучей мгле; маяком, спасающим пропавшие судна. Теперь же его красота похожа на граненый кровью кинжал — из когда-то искристого взгляда водопадом хлещет трагическая нежность, и Юнги ничего не может с собой поделать: ему кажется, что это все — просто очередное видение. Но потом Юнги промаргивается и понимает — это не сон. Хосок действительно сидит там, за самым дальним столиком богом забытого бара, и является воплощением рая на земле. Но потом чьи-то руки касаются его бледного лица, и Юнги мгновенно осеняет — все это время, что Юнги пытался поверить в реальность, Хосок сидел там не один. Какой-то сопляк, явно еще даже школу не окончивший, обнимает Хосока за плечи так, словно он ему принадлежит. Он что-то долго шепчет ему на ухо, и Хосок начинает заливисто хохотать — то ли от щекотки, то ли от теплых, пронзающих чувств. Перед ними стоят пустые бутылки из-под корейского пива — Хосок не признавал импортных марок, — а вокруг словно нет никого: они создали этот маленький мир в углу с паутиной только для них двоих. В следующий миг они целуются, и Юнги, сам не ожидая от себя подобной реакции, начинает злиться. Это чужие руки согревают его ладони, это чужие губы целуют его в открытое плечо, и это в чужие глаза Хосок смотрит с болезненной мягкостью. Это неправильно. Рвота подкатывает к горлу. — Черт, Юнги-хён, ты в порядке? — взволнованно спрашивает его Намджун, когда Юнги хватается за свой рот ладонью. Юнги торопливо кивает и, кинув на стол несколько смятых купюр, ретируется к выходу. Черт его побрал смешивать антидепрессанты с алкоголем — учитывая его отстойный организм, сейчас даже его желудок может выйти наружу. Юнги прислоняется к задней стене возле мусорных баков и жадно глотает ртом воздух, закинув голову к небу. Он прекрасно знал, что вернуться в Битан было отвратительной затеей. Он днями и ночами ругался по этому поводу с Сокджином, который уверял его, что хотя бы недельная жизнь в спокойном и тихом месте, где его будут кормить нормальной едой, поможет Юнги не валиться с ног после каждого выступления. Он даже не знает, почему согласился. Как можно спокойно жить там, где тебя на каждом шагу преследует напоминание о твоей самой огромной ошибке? Где ты можешь столкнуться с ней лицом к лицу? Где она сидит во всей своей печальной красе и всем видом намекает на то, что до него теперь нет никакого дела? Юнги поворачивается в сторону и с ужасом понимает, что Хосок и тот мелкий паршивец выходят из бара на улицу. Они осторожно берутся за руки, и, словно по щелчку, Юнги выворачивает под самые ноги. Он давится своей кислой рвотой и начинает задыхаться — в состоянии аффекта не понимает, что кто-то подбегает к нему на помощь. — Боже, вам плохо? Тэхён-а, открой рюкзак, там была вода, — встревоженно говорит Хосок, хватая Юнги за плечи и оттаскивая от лужи. — Присядьте, пожалуйста. Вот, попейте, вам станет лучше. Все такой же заботливый, думает Юнги. Все такой же искренний, неравнодушный и самый потрясающий в мире. Юнги поднимает на него свои красные глаза, и многоразовая бутылка выскальзывает из хосоковых рук. — Юнги… — Знаешь, мы постоянно делаем это, но никогда не обсуждаем, зачем. Юнги неохотно отрывается от сладких губ и ожидающе смотрит на Хосока под собой. Они лежат под ночным небом возле битанского озера, которое благодаря небольшому островку разделено на две части и напоминает разбитое сердце. Хосок часто шутил, что сюда никто не ходит как раз из-за страха расстаться со своими половинками. Но им нравилось частенько сидеть здесь вдвоем: Юнги — за перебором гитары, а Хосоку — за рисованием профиля Юнги. После того поцелуя их отношения почти не изменились: они продолжали постоянно болтаться вместе, и их дружбе завидовали буквально все вокруг. Единственным изменением были поцелуи. Они целовались постоянно. Целовались в туалете школы, в музыкальном классе, в беседке, несколько раз у Хосока дома и даже в магазинчике аджумы Пак. Ни один из них не решался завести разговор по поводу того, что эти поцелуи значили для них обоих, но Юнги подсознательно знал, что однажды Хосок его спросит. И это «однажды» наступило сейчас, спустя два месяца дружбы со слюнявыми бонусами. — Что именно? — Юнги сам не понимает, зачем строит из себя дурака. — Ты знаешь, — Хосок приподнимается на локти и серьезно смотрит на старшего. — Ты, я… все это. Все не так, как раньше. Или это только мне так кажется? Юнги фыркает и слезает с чужих бедер, садясь на траву и ставя Light Up The Sky на плеере на паузу. Хосок садится вслед за ним — его взгляд явно полон нетерпения и беспокойства, и он испепеляет им Юнги насквозь. — По мне так ничего не изменилось, — Юнги пожимает плечами и начинает безразлично играть на гитаре какую-то никудышную мелодию. У него не выходит нормально перебирать струны из-за дрожащих рук. — Я просто… — Просто что? Юнги не может. Не может проглотить ком в своем горле и наконец-то все рассказать. Не может взять и растерзать в клочья фундамент того, что они с Хосоком строили все эти годы. Если он признается ему в своих чувствах — что будет потом, когда Хосок ответит ему взаимностью? Они постоянно ссорятся, они не сходятся по знаку зодиака, они радикально разные и совершенно точно разрушат друг друга, когда обменяются своими сердцами. Хосок — замечательный, милый Хосок — заслуживает кого-то такого же светлого, прекрасного и сияющего, как он и сам. Что ему может дать кто-то настолько проблемный, как Мин Юнги? — Просто так удобно. Юнги тут же прикусывает язык. Он поворачивается и видит, как выражение лица Хосока резко меняется со взволнованного на злое. — Удобно? — пораженно переспрашивает он. — Я для тебя удобный? — Это не то, что я… — Это именно то, что ты сказал, Мин Юнги! — Хосок, скрипя зубами, вскакивает на ноги и отходит дальше. Каждый его шаг откалывает кусочек от сердца Юнги. — Интересно, а для чего я удобен? Чтобы скоротать пубертат? Может, в таком случае ты и переспишь со мной «по-удобному»? Господи, как же глупо, — он горько усмехается и начинает собирать с травы свои кисточки, палитру и слегка смявшиеся листки бумаги. — Не я это начинал, — пеняет Юнги, откидывая гитару в сторону. — Это ты предложил мне поцеловать тебя! Хосок, вот-вот собравшийся уходить, резко останавливается на месте. Он стоит к Юнги спиной и до боли сжимает свой шоппер в ладони. — Я думал… думал, что ты поймешь, — в его голосе слышится какое-то смешанное с надеждой отчаяние — в этом весь Хосок, в этом вся сущность его великолепия. И душа Юнги уходит в пятки, когда он видит, что младший начинает всхлипывать носом. — Ты же всегда понимаешь меня с полуслова, всегда знаешь, что я хочу, даже до того, как я произношу это вслух. Так почему… неужели я настолько мерзкий? Очередная дрожь — и в следующую же секунду чужие руки хватают его за талию. Хосок удивленно распахивает глаза, когда чувствует, как холодный лоб Юнги прижимается к его спине. — Ты не мерзкий, это слово никогда не о тебе, Хосок-а. — Тогда почему… — Я все понимал, — наконец, срывается Юнги, крепче вцепляясь в чужую тонкую водолазку. Его голос кажется выше на целую октаву. — Я все понимал, но… я боялся. До сих пор боюсь. До ужаса боюсь того момента, когда скажу, что люблю тебя так сильно, что готов разодрать собственное сердце, а потом потеряю тебя. Я не перенесу этого, Хоби, я… Когда Хосок разворачивается и крепко обнимает его, Юнги чувствует, что бабочки в его жалком животе начинают потихоньку оживать. — Не бойся, — шепчет Хосок, гладя его по спутанным волосам. В его голосе снова лучится нескрываемая нежность, которая является для Юнги домом. Он смотрит в его глаза. — Ты меня не потеряешь. Я тоже люблю моего Ю-ю-хёна, уже очень долго люблю. Не раздирай свое сердце, пожалуйста, оно мне еще пригодится.. — Но… — И, знаешь, — Хосок коротко целует его в щеку, — Хоби. Мне очень нравится «Хоби». Зови меня так, Ю-ю-хён. Следующий поцелуй является для них глотком жизни. Первым, что чувствует Юнги, когда приходит в себя, оказывается приторный запах спирта. Он несколько раз моргает и щурится от чересчур яркого света, после чего понимает — он лежит в больничной палате. На протяжении всей своей жизни он был завсегдатаем поликлиник: в начальной школе это был диетолог, в старшей — гастроэнтеролог, а в последнее время к его набору прибавился еще и психиатр. Так что он не удивляется тому, что снова оказался здесь. Наверняка после того, как его стошнило, он рухнулся в обморок. Или, возможно, просто не выдержал встречи с… Поток его мыслей прерывает доктор, зашедший внутрь. Следом за ним тихонько идут его мама и папа, напуганные до смерти. — Боже, Юнги-я, ты нас так напугал. Как ты, сынок? — женщина тревожно берет его за руку и присаживается на кушетку. — Привычно, я бы сказал, — Юнги пытается пошутить, но ему больно смеяться. Его желудок словно просушили феном. Он смотрит на доктора. — Я настоятельно не рекомендую вам употреблять спиртные напитки, Юнги-ши, — говорит молодой врач, очень сильно ему кого-то напоминающий. Юнги пытается разглядеть его бейджик — Пак Чимин. Точно, младший сын аджумы Пак. — Ваши родители сказали, что вы принимаете пароксетин. Он не будет действовать при смешении с алкоголем. К тому же, учитывая историю вашей болезни, вам в принципе стоит с осторожностью относиться к любым приемам пищи. Юнги на автомате кивает. — Простите, а кто вызвал мне скорую? — Чон Хосок-ши, — доктор Пак поправляет очки, смотря в электронную лечебную карту. — Он очень просил меня позаботиться о вас. Полагаю, он ваш хороший друг. Юнги поджимает губы. Неправильно думаешь, Пак Чимин. Чон Хосок — это смысл всей его жизни. Юнги очень долго мнется перед входом в тату-салон. Он знает, что должен поблагодарить Хосока за то, что тот не оставил его валяться в луже собственной рвоты и отвез в больницу, но он также знает то, что определенно облажается и наговорит лишнего. Что-то вроде того, насколько отвратительны битанские дороги или что он по-прежнему любит Хосока больше жизни. У Юнги всегда были проблемы с тем, чтобы держать язык за зубами. Он неуверенно толкает матовую дверь и очень медленно входит внутрь. Салон оказывается маленьким, но весьма уютным: стены расписаны крошечными дудлами, в углу стоит освежающая воздух машина, а из старого радиоприемника играет Never Be — все в духе творческого и любящего комфорт Хосока. Юнги слегка улыбается, когда видит тетрадку с эскизами тату на стойке с кассой. Хосок, кажется, стал рисовать еще лучше, и его линии обрели иную форму. Они уже не такие дерзкие и беззаботные, как раньше — теперь каждый штрих сквозит бесконечной тоской. Юнги догадывается о том, что послужило тому причиной. — Добрый день! — Юнги дергается, когда слышит знакомый голос. Хосок выходит спиной из комнаты персонала и не видит, кто пришел в салон. — Простите, у меня сейчас обед, но я могу записать вас на… ох. Когда Хосок оборачивается и смотрит ему в глаза, Юнги задерживает дыхание. Сейчас он может оценить его на трезвую голову — но вот только ничего не меняется: Хосок по-прежнему восхитительнее всех на свете чудес. Он растерянно начинает бегать глазами по салону, тщетно пытаясь найти, за что бы ухватиться. Оказывается, когда Хосок находится в поле зрения, все остальное теряет свою значимость. Юнги переступает с ноги на ногу и нервно чешет затылок. — Привет, — слегка запинаясь, произносит он, напрочь забыв все, что собирался сказать. Хосок сначала недолго молчит, словно что-то тщательно обдумывая, а потом слабо улыбается. — Привет, — Хосок выбрасывает грязные резиновые перчатки в мусорное ведро и подходит к раковине, чтобы вымыть руки. — Как себя чувствуешь? — Что? А, то есть, нормально, — Юнги хочет ударить себя по лицу. Он ненавидит эту неловкость: ее никогда не было в их отношениях. Юнги задумывается над действительным значением слова «никогда». — Я, это… хотел… в общем, спасибо. — А? — Хосок сначала удивляется, а потом до него доходит, что Юнги пытается сказать. — Оу, это… не за что. Я очень испугался, если честно. — Правда? — Да, — признается младший, когда подходит к радиоприемнику и включает Echo. Юнги помнит, что они часто слушали ее, когда лежали у озера. — Раньше тебе очень часто становилось плохо, но чтобы так сильно — я ни разу не вид… Он осекается, понимая, что начинает заходить на запретную территорию. Говорить о прошлом бессмысленно, ведь оно уже прошло. На секунду Юнги хочет возразить сам себе: как же прошло, если в груди по-прежнему ноет? — Да, в последнее время я чувствую себя немного хуже. — Ох, — Хосок не смотрит на него, пытаясь сделать вид, что все вокруг интереснее, чем он. — Это из-за… работы или… — В том числе, — перебивает Юнги. — Врачи и менеджер отправили меня в отпуск, чтобы восстановиться. — Понятно, — отвечает Хосок, и молчание затягивается. Юнги не знает, что должен сказать. Должен ли он извиниться? В десятитысячный раз подлить яду в и без того отравленные раны прошлого? Юнги знает, что это бессмысленно. Ничего уже не исправить, и все, что у него осталось — это размытые воспоминания о тех солнечных деньках, когда он был по-настоящему счастлив. Думает ли о них Хосок спустя пять лет после их расставания? И чувствует ли он, что Юнги по-прежнему непоколебимо влюблен в него? Младший просто стоит и периодически смотрит на него нечитаемым взглядом, то разминая татуированные пальцы, то играясь с солнышком-гвоздиком в брови. Юнги мог бы написать рапсодию в честь его красоты. Он скучал по нему, как сумасшедший. Юнги как раз собирается открыть рот и что-то сказать, когда колокольчик на двери оповещает о новом посетителе. — Хён, прости, немного задержали в школе, — тот самый малец, который обжимался с Хосоком в баре, с счастливой улыбкой влетает в тату-салон и спешит к Хосоку с объятиями. На нем дешевая спортивная куртка, нелепые штаны и кроссовки с ручным принтом — Юнги полагает, что это работа Хосока, — выглядит он так, словно все еще спрашивает разрешения погулять у своей мамы. Но, когда он подходит к Хосоку, Юнги замечает, насколько сопляк выше и крупнее его. Он обнимает его со всей на свете нежностью и неуклюже клюет в щеку, шепча что-то про то, что сегодня ему поставили сразу несколько высших баллов по биологии. Хосок словно озаряется, и Юнги понимает, что до этого младший не улыбался ни разу. Хотя раньше именно Юнги всегда был причиной его улыбки. Это разрывает его на части. — И, в общем, она сказала мне, что… о, хён, у тебя клиенты, — школьник смотрит на Юнги пару мгновений, а потом узнает в нем вчерашнего бедолагу. Его лицо светлеет. — А, это же вы, Юнги-ши! Я ваш огромный фанат, последний альбом офигенный! То есть, простите, я хотел сказать… вы в порядке? Вчера вы… — Да, я в порядке, — отрезает Юнги, и щепотка желчи чувствуется в его голосе. Он ничего не может с собой поделать. — Я рад, что тебе нравится моя музыка, э-э… — Мое имя Ким Тэхён, Юнги-ши, — сопляк, точнее, Тэхён кланяется ему, придерживая школьный рюкзак. — Мне девятнадцать, учусь в выпускном классе, я и Хосоки-хён… мы встречаемся. Он выглядит очень смущенно, когда берет Хосока за руку, и это кажется максимально нелепым — такой высокий и широкоплечий ребенок, у которого еще молоко на губах не обсохло, смеющий говорить что-то об отношениях. Юнги не понимает, почему его так трясет от злости — это нормально, что Хосок не стал зацикливаться на разбитом сердце и двинулся дальше, нормально, что он встречается с парнем, младше него на четыре года. Они ведь и сами встречались, когда Юнги было девятнадцать. Он не имеет никакого права ревновать. Но почему же смотреть на то, как правильно они смотрятся, так невыносимо больно? Юнги переводит взгляд на Хосока и понимает — тот смотрит в пол и ничего не говорит. На мгновение Юнги кажется, словно он слегка отодвигается от Тэхёна. — Хён сказал, что вы друзья детства, — невозмутимо продолжает Тэхён и обращается к своему парню. — Хосоки-хён, это, наверное, так удивительно — быть лучшим другом самого Мин Юнги! — Да… это здорово. Понятно. Он не говорил Тэхёну о том, что они встречались в старшей школе. Конечно, зачем ему рассказывать о парне, который сначала пообещал всегда быть рядом, а потом променял его на свою заоблачную мечту? Хосок никогда не был тем, кто жаловался на свои проблемы. Груз вины начинает только сильнее давить на голову. — В таком случае, не хотите прийти к нам в гости, Юнги-ши? — неожиданно предлагает Тэхён, и оба парня удивленно на него смотрят. — А что такого? Мы с хёном только недавно стали жить вместе, поэтому для нас было бы огромной честью, если бы вы стали нашим первым гостем. Если у вас, конечно, есть время... Прийти в дом, где Хосок, его первая и, вероятно, последняя любовь строит семейное гнездышко с непутевым школьником? Ужинать вместе с ними, смотря Нэтфликс и спрашивая, как они познакомились? Собственноручно покромсать свое захудалое сердце? Юнги всегда был немного мазохистом. — Конечно, — кивает он, суя руки в карманы толстовки, — я приду. И, пока Тэхён с невероятным энтузиазмом пишет ему адрес их квартиры на клочке бумаги, Юнги пристально смотрит на Хосока, который, в свою очередь, не может перестать сверлить его глазами в ответ. — Что ты только что сказал? — спрашивает Хосок, смотря на него ошарашенно, напрочь забыв о том, насколько горячий чайник в его руках. Юнги нервно сглатывает, прислонившись плечом к окну. В последнее время у него появилась дурная привычка курить после секса; Хосок это всей душой ненавидел, говорил, что никотин разрушает его бархатистый голос, но Юнги видел в этом жизненную необходимость — дым, заполняющий легкие, помогал ему обдумывать, возможно, самое сложное решение в его жизни. Они переспали полчаса назад в комнате родителей Хосока, и все то время, что Хосок принимал душ, а после ковырялся на кухне в поисках рамёна, Юнги дымил в открытую форточку под What About Now. Сейчас он чувствует, как Хосок буравит взглядом его обнаженный торс, и потерянно оборачивается к нему. Юнги тушит сигарету о пепельницу. — Мне предложили контракт со звукозаписывающим лейблом. — Это было еще месяц назад, — хмурится младший. — Я не тупой и понял, что тебе придется переехать в Сеул. Но сейчас… мне же просто послышалось, правда? Или ты на самом деле хоч… — Нам правда будет лучше расстаться. Ему физически больно говорить об этом. За все девятнадцать лет своего существования Юнги и представить не мог, что наступит момент, когда ему придется намеренно причинить боль самому дорогому человеку в его жизни. Он даже не думал, что ему придется выбирать, но его просто поставили перед фактом — или прошлое в Битане, или будущее на мировой сцене. — Но почему? — дрожащим голосом мямлит Хосок. — Как я могу помешать твоей карьере? — Отношения на расстоянии, причем в условиях работы в шоу-бизнесе, просто невозможны, Хоби-я, — Юнги пытается звучать максимально безразлично, но паника, постепенно охватывающая его тело, не дает ему спокойно говорить. — К тому же… — К тому же, корейские фанаты не примут айдола-гея, — усмехается Хосок, договаривая за старшего. — Ну конечно. Ты, как всегда, решил все за нас обоих. — А что ты предлагаешь? — сквозь зубы шипит Юнги, начиная закипать от гнева. — Созваниваться по фейс-тайму и видеться вживую раз в полгода? Тебя устроят такие недоотношения? Он вздрагивает, когда Хосок швыряет на пол тарелку с заваренным раменом. Лапша и белые осколки разлетаются по всей кухне. — Мы бы нашли выход, — ярость переполняет младшего, когда он подходит ближе к Юнги. Последний задерживает дыхание. — Мы бы что-нибудь придумали, если бы ты сначала обсудил это со мной! Какого черта ты так легко об этом говоришь, Ю-ю-хён? Ты меня совсем не любишь? — Я делаю это как раз потому, что люблю тебя, бестолочь! — Это я бестолочь? — Хосок крепко хватает Юнги за грудки. — Это ты, придурок, посчитал, что избавиться от меня будет проще, чем попытаться побороться за нас! — Потому что мы обречены на провал! — Закрой рот! Хосок нещадно отталкивает Юнги от себя, отчего старший бьется спиной о стену позади. Юнги больно, но он не собирается уступать: они оба были жутко упрямыми и не выносили, когда другой забирал возможность сказать последнее слово. Поэтому Юнги сплевывает и злостно замахивается рукой, ударяя Хосока под дых. Младший сгибается пополам от боли, но не падает, делая выпад вперед и проезжаясь кулаком по щеке Юнги. Они начинают со всей силы избивать друг друга, куда попадется, хватаясь за волосы, кусая и пытаясь задушить. Для них это было абсолютно нормально: они, творческие люди, предпочитали вымещать свои эмоции действиями, и неважно, на бумаге или на чужом лице. Хосок с воплем разбивает Юнги губу, а старший тем временем ударяет ему в пах, отчего он сморщивается, начиная шататься. Пока Юнги касается лица, проверяя его на наличие крови, Хосок перекидывает его на прогиб: они не умеют иначе. Они любят либо до одури, либо никак. Они либо сдувают друг с друга пылинки, либо танцуют на разрушенной психике друг друга. Юнги любит Хосока до смерти, а Хосок любит Юнги до жизни. Такие разные, но не существующие по отдельности. Превращающие любовь в испытание болью. Задыхаясь, Юнги приподнимается на локтях и вытирает с лица свежую кровь. Он видит, как на лице Хосока проступает синяк, когда тот сначала судорожно трясется, а потом начинает плакать. — Я прекрасно знаю, как долго ты стремился к своей мечте, — сквозь зубы хнычет он, — и я никогда не хотел стать для тебя обузой, но я думал… думал, что вместе мы со всем справимся! Я же люблю тебя, Ю-ю-хён, я без памяти люблю тебя, — Хосок, всхлипывая, подходит к нему и стирает с щеки запекающуюся кровь. — Пожалуйста, не бросай меня, я не смогу жить без моего Ю-ю-хёна, мы со всем спра… Время останавливается, когда Юнги подползает к нему и упирается лбом в его ноги. — Прости, Хоби-я. Юнги смотрит в его глаза, что полны слез и напрасной веры, и, взяв его руки в свои, легонько целует сбитые в драке костяшки. Он не может мучить его и дальше — впервые в жизни он не позволяет себе быть эгоистом и решает спасти Хосока от ужасного чудовища в виде самого себя. Он не хочет окончательно разрушить самое дорогое, что у него есть. Поэтому Юнги встает, постепенно отходит все дальше от своего любимого мальчика и, подхватив с пуфика ветровку, бежит из квартиры прочь. Захлопывая дверь и сползая по ней на холодный лестничный кафель, стонущий от печали Юнги надеется сгореть прямо там, когда слышит истошные, душераздирающие рыдания Хосока. Следующим утром Юнги уезжает, и где-то между Сеулом и Битаном разбиваются два горячо любящих сердца. На следующий день Юнги приходит в гости к Хосоку и Тэхёну, и ему откровенно неловко из-за того, что он не знает, как должен вести себя рядом с парой. Особенно рядом с парой парней, один из которых — мелкий сопляк, а второй — его бывший возлюбленный. По дороге к ним он зашел к аджуме Пак и купил у нее свежий черничный тортик (у него все же были какого-то рода манеры) и несколько бутылок корейского пива. Когда он стучится в дверь, его слюна перестает выделяться. — Здравствуй, Юнги-хён! — радостно приветствует его Тэхён, приглашая внутрь. Перед тем, как покинуть тату-салон, Юнги попросил того обращаться к нему менее формально, и от этого обрадованный школьник засветился, как солнце. Он протягивает ему пакет с тортом. — Ох, ну что ты, не стоило! Спасибо огромное, это как раз любимый вкус Хосоки-хёна! — Знаю, — бормочет Юнги себе под нос так, что его не слышат. Их однокомнатная квартира находится в старом трехэтажном домике возле междугородней трассы. В ней жутко мало места, балкон выходит на старую свалку, а ремонта здесь не было, вероятно, вечность. Но почему-то ощущения от нахождения здесь гораздо более теплые и приятные, чем от пустого пентхауса Юнги на Каннам-дон. На стенах привычно висят разноцветные акварельные наброски, в шкафу — десятки потрепанных книг, а на полу возле телевизора красуется хорошая стереосистема, из которой играет Superstar. Над диваном висит гирлянда из разноцветных фонариков, и Юнги невольно улыбается, вдыхая аромат сгорающих благовоний. Пахнет свободой, пахнет Хосоком, пахнет домом. — Привет, — говорит Хосок, когда проходит с горячим чайником в комнату. Юнги старается не думать о том, что в тот день он так же держал его в руках. Они присаживаются на колени перед столом. — Юнги-хён, попробуй этот пульгоги, Хосоки-хён сам его приготовил! — Тэхён накладывает Юнги немного мяса с рисом, и старший кивает в благодарность. Боковым зрением он видит, как Хосок поджимает губы. — Прости, у нас тут пока что не очень уютно, мы только переехали, точнее, переехали мы еще полгода назад, но у нас не было много денег на мебель, мы накопили немного и… — Тэхён-а, не торопись, — гладит того по спине Хосок, бережно вытирая испачканный в соевом соусе нос младшего. Юнги смотрит на них, и что-то сильно щемит в его груди. Когда-то Хосок смотрел на него так же. Он прокашливается и привлекает к себе внимание. — Эм, — говорит он, размазывая еду по тарелке, — а как вы познакомились? Идиот. Абсолютный, беспросветный идиот. — Ох, это забавная история, — Тэхён сразу сильно смущается, прикладывая ладони к щекам. — Хосоки-хён тогда рисовал белочек в парке, а я случайно проходил мимо после школы… И Тэхён пускается в долгие описания того, как влюбился в Хосока с первого взгляда, только его, кажется, никто не слушает: Хосок и Юнги сосредоточены друг на друге. Они сражаются в битве взглядов и пытаются что-то фантомно друг другу сказать, но ни один, ни другой больше не могут читать чужие мысли. — Я даже не знаю, как мог жить без Хосоки-хёна раньше, — Тэхён гордо берет его ладонь в свою и поглаживает большим пальцем. — Он правда удивительный человек. Хотя тебе ли мне говорить! Вы же очень близко дружили, правда? Ты даже не представляешь, насколько, думает Юнги. — Извини, хён, я правда твой огромный фанат, и я просто не могу не поблагодарить тебя за твою музыку! У тебя правда настоящий талант. Когда я слушаю твои песни, мне кажется, словно ты видишь любовь насквозь. Ты, наверное, тоже когда-то любил, правда? Любил ли когда-то Юнги? Неправильная постановка вопроса. Корректнее было бы спросить, когда Юнги не любил. Ведь ему кажется, что его сердце только за счет любви и билось. Он любил Хосока всегда и будет любить еще тысячи жизней, поэтому ему никогда не придется страдать от недостатка вдохновения — ведь ничто не вдохновляет музыканта так, как несчастная любовь. Он писал все свои песни об одном человеке, об обладателе кудрявых волос и абрикосовых губ, но всем поклонникам казалось, что Юнги посвящает музыку именно чувствам. Юнги, конечно, знает, что представления о любви у всех примерно одинаковые. Но никто никогда не узнает, какова любовь Юнги к Хосоку. Потому что подходящего слова просто нет. — Да, — вздыхает Юнги, чувствуя, как съеденная порция мяса начинает подниматься по пищеводу вверх. — Любил. В этот момент Хосок роняет палочки на пол, и Юнги видит, как бледнеет его и без того бледное лицо. — Ох, будь аккуратнее, хён, — говорит школьник, после чего поворачивается к Юнги. Очередная идея приходит ему в голову. — Точно, чуть не забыл. Вероятно, у меня не будет больше такой возможности, так что… могу я попросить автограф, Юнги-хён? Я правда был бы так счастлив! Юнги, не раздумывая, кивает, и ребенок вскакивает со своего места, убегая куда-то в коридор. Юнги тоже встает из-за стола, но его голова мгновенно кружится, и он чувствует, как начинает падать вниз. — Хён! Юнги готовится встретиться лицом с полом, но тоненькие руки, увитые татуировками, внезапно подхватывают его перед самым крушением. Он затуманено смотрит вверх из-под челки и видит лицо Хосока, полное искреннего и неподдельного страха. Его пальцы крепко вцепились в кофту старшего, и Юнги немного на них залипает — а потом движется по руке взглядом в верх, и его снова пронзает молнией. На оголившемся плече Хосока, в окружении бессмысленных татуировок вроде цветочков и надписей на китайском, Юнги видит то, что навсегда отпечатается в его сумрачной памяти. Перевесики. Хосок набил на своем плече чертовы перевесики. Глаза Юнги расширяются, и младший замечает, куда он смотрит. Он пытается сжаться так, чтобы рукав широкой футболки спал обратно, но у него не выходит, и Юнги продолжает зачарованно пялиться на предмет, который в корне изменил его жизнь. Который стал их с Хосоком судьбой и предназначением. Который Хосок почему-то решил навсегда загнать под тонкий слой своей кожи. Наступает неловкая тишина, и Тэхён, переминая листочек бумаги и ручку в своих руках, чувствует себя третьим лишним. — Тут совсем ничего не изменилось. После того, как они дали Юнги какие-то лекарства от слабости, Тэхён упорно настоял на том, чтобы Хосок проводил Юнги домой. Он очень энергично пожал ему на прощание руку и обещал обязательно посетить хотя бы один из его концертов, когда накопит достаточно денег. Юнги сказал, что он может прийти просто так. Половину пути они шли в тишине, а потом, проходя мимо дорожки, ведущей к озеру, Хосок остановился и предложил Юнги взглянуть на него. Юнги думает о том, что это значит. — Сюда теперь совсем никто не приходит, — говорит Хосок, кладя руки в карманы штанов и осматривая ровную гладь воды. Юнги не рискует встречаться с ним взглядом. — В следующем году здесь хотят оборудовать зону для рыбалки. — Я люблю рыбачить. Хосок усмехается. — Знаю. Тэхён показывал твой Инстаграм. Ты, вроде, рыбачил в Хельсинках со своим… как же его... — Сокджин-хёном, — отвечает Юнги. — Мой менеджер. — Точно. Воцаряется полная тишина. Они оба смотрят на озеро, оба вспоминают, как много дней и ночей провели здесь вместе с гитарой, акварелью и мириадами звезд. Как много раз они залезали в него купаться, несмотря на муниципальные запреты, и как постоянно признавались здесь друг другу в любви. Это озеро успокаивало их упрямые нравы и было чем-то вроде клятвы — клятвы никогда не позволить кому-то разрушить их любовь. Юнги знает, что нарушил ее, сам того не осознавая. — Я… — Все в порядке, Юнги, — Хосок поворачивается к нему и улыбается. Свет луны прорезается сквозь его волнистые локоны, и Юнги кажется, что его сердце сейчас взорвется. — Ты не должен чувствовать себя неловко рядом со мной. Уже столько лет прошло… и я прекрасно понимаю, почему ты тогда так поступил. Я уже давно простил тебя. — Но ведь… — Я правда вел себя, как ребенок, — продолжает младший, пиная плоские камушки. — Сорвался и закатил истерику, совершенно не думая о тебе. Мне очень жаль. У меня было достаточно времени поразмышлять над всем этим, и я понял, что ты действительно сделал правильный выбор, — он снова смотрит на Юнги. — Твоя музыка исцеляет людей, она дарит им покой и надежду, и я счастлив, что теперь об этом знает весь мир. Я совершенно на тебя не злюсь. Юнги сжимает кулаки. Что-то огромное трескается в его душе, выпуская лаву из жерла вулкана. — Но ты должен. Хосок удивленно смотрит на него. — А? — Я говорю, что ты должен злиться! Хосок удивленно хлопает глазами и немного пугается, когда Юнги резко поворачивает голову в его сторону. А потом застывает на месте: в глазах Юнги появляются непрошеные слезы. — Я же бросил тебя, — трясется старший. — Разрушил твою жизнь, хотя это было тем, чего я меньше всего хотел сделать. Я же сделал тебе так чертовски больно. Ты должен злиться, должен меня всей душой ненавидеть. Почему ты не злишься? — Я… — Лучше ненавидь меня, чем не испытывай вообще ничего! Хосок задерживает дыхание. — …что? — Скажи… ты правда больше ничего не чувствуешь ко мне? — Юнги смотрит на него жалобно, так, словно находится на грани падения со скалы. Он не хочет быть таким, но иначе он не знает, как перенести эту боль в его сердце. — Знаю, я ужасный эгоист, у тебя есть этот… Тэхён, и это я выбрал не тебя. Но пожалуйста, — он снова всхлипывает и вытирает слезы рукавом куртки, — ответь мне. Наступает гробовая тишина, и Хосок, явно слегка шокированный речью Юнги, не может сдвинуться с места. Юнги думает, что он сейчас пошлет его к черту. Но в эту секунду Хосок осторожно, боясь ошпариться, подходит очень близко. Юнги поднимает голову и видит, как младший, одновременно и жутко уверенный, и запредельно стесненный, хватает свою футболку за подол и поднимает ее, оголяя свой торс. Юнги сначала не понимает, но потом, когда видит девственно чистое, по сравнению с татуированными руками, тело, ему в глаза бросается единственный маленький рисунок прямо на левой груди.Ю-ю
Раньше Юнги часто спрашивал Хосока о том, почему он называет его именно Ю-ю-хёном: думал, что просто такова природа Чон Хосока — называть милыми словами все, что движется и нет. Но оказалось, что Хосок мыслил намного шире, чем он предполагал. — Знаешь, в переписках «Ю-ю» используют без буквы иынг, — объяснял ему как-то Хосок, рисуя черточки мелом на школьной доске, — и означает это что-то вроде плачущего смайлика. Но, — он пририсовывает кружочки, — если добавить иынг, как в твоем имени, они сразу становятся похожи на двух держащихся за руки человечков, — Хосок улыбается, и Юнги копирует его улыбку, наклоняясь, чтобы поцеловать его в щеку. — «Ю-ю» — это мы с тобой, хён. Плачем, но всегда делаем это, держась за руки. И сейчас, когда Юнги видит, что именно Ю-ю — его имя, его судьба и единственная причина, по которой он до сих пор хочет бороться, — набито там, где находится хосоково сердце, ему кажется, что ему придется заново учиться дышать. Он, словно в трансе, невесомо касается крохотной татуировки, и Хосок дергается от холодной кожи его рук. Но потом он перехватывает чужую ладонь своей и крепче прислоняет к своему сердцу, чтобы Юнги почувствовал — оно живое, оно ранимое и бьется, как ненормальное. — Я чувствую, — дрожащим шепотом произносит он. — Я чувствую так много всего, что иногда буквально захлебываюсь от того, как все сжимается изнутри. Разве я могу иначе? Разве кто-то другой может занять твое место? Я совру, если скажу, что не пытался забыть тебя. Как видишь, я даже немножко продвинулся дальше. Но по факту, — он сглатывает, — по факту я все еще мысленно нахожусь там, в квартире моих родителей, подогревая чайник и смотря на то, как ты куришь. Мои рисунки все еще о тебе, мои мысли все еще о тебе, и даже если ты выбрал не меня, оно, — он указывает на сердце, — навсегда твое, Ю-ю-хён. Юнги целует его первым. Он прижимается к его губам, как к единственному источнику кислорода, чем он на самом деле и является. Юнги обхватывает пальцами его точеные скулы, слегка разворачивает голову, чтобы углубить поцелуй, и млеет, когда Хосок выдыхает и отвечает ему с эквивалентным рвением. Они не размениваются на нежность — в их отношениях она всегда тесно переплеталась со страданиями, — лишь пытаются восстановить все потерянное за эти годы слез и бесконечной разлуки. В порыве они сталкиваются зубами, прикусывают языки друг друга и смешивают слюну со слезами — только так Юнги может почувствовать себя по-настоящему живым. Они прижимаются друг к другу крепче в попытках содрать друг с друга ветровки, но в итоге путаются в ногах и валятся на песок. Юнги седлает его бедра и продолжает суетливо целовать, пока Хосок одной рукой разминает его затылок, а второй пробирается под одежду. Юнги громко выдыхает, когда пальцы Хосока пробегаются по его ребрам, и на мгновение отстраняется, чтобы скинуть с себя футболку, а когда отбрасывает в сторону, видит, каким восхищенным взглядом на него смотрит младший. — Ты прекрасен, — говорит он, и Юнги не может терпеть ни секунды более. Он стягивает с Хосока футболку и принимается зацеловывать его шею, медленно спускаясь по ней языком и крепко прижимаясь к маленькой татуировке. Он вдыхает запах его кожи — Хосок всегда любил пользоваться ванильными бомбочками для ванной — и понимает, что скучал по нему сильнее, чем мог себе представить. Хосок тянет его на себя, и они снова страстно целуются, пока Юнги принимается медленно стягивать спортивные штаны младшего. — Постой, постой, — останавливает его Хосок, и Юнги на секунду теряется. Хосок разглаживает морщинку меж его бровей и немного смущается. — На песке не очень удобно. Он подхватывает Юнги на руки, заставляя того обвить его тело ногами и руками, и несет его под одно из окружающих озеро деревьев. Юнги изо всех сил прижимает его к себе, словно боясь, что он уйдет — но Хосок не уходит, лишь кидает свою ветровку на траву и аккуратно кладет на нее Юнги. Он нависает над ним, и они долго-долго просто смотрят друг на друга со звездочками в глазах, не веря в реальность происходящего. — Я люблю тебя, — еле слышно говорит Юнги, оглаживая чужие губы. — Господи, как же сильно я тебя люблю. Хосок целует подушечки его пальцев. — Знаю. Я ни на секунду не переставал любить тебя, Ю-ю-хён. Когда их губы снова встречаются в тягучем, но пламенном поцелуе, Юнги вспоминает их первый раз. Они совершенно не были готовы к тому, что чувства накатят на них волной, когда они останутся наедине у младшего дома. Они просто смотрели занудные фильмы, Юнги просто в шутку лизнул его подбородок, и это вылилось в то, что случилось. Тогда Хосок был сверху, и он чувствовал себя ужасно неуверенно, постоянно спрашивая, что ему делать и стоит ли ему остановиться, но дело было вот в чем — Юнги не хотел останавливаться. Ему было плевать на боль, плевать на массажное масло вместо смазки, плевать на то, что Хосок, кажется, слегка расцарапал его изнутри. Стать первым у Хосока — первым, кого он будет любить на полную, — вот что действительно имело значение. И сейчас, когда они, полностью голые и дрожащие от приглушенного ветра, касаются друг друга так нежно, Юнги понимает — они занимаются любовью. Не трахаются и не спят. Это что-то более волшебное между ними. — У меня нет ниче…ах, — говорит Юнги, шумно выдыхая, когда пальцы Хосока обхватывают его член и проводят по всей длине. — Блять, твои…м-м, твои руки, — Хосок улыбается, слегка облизывая его у основания, потом снова проводит языком вверх и большим пальцем растирает головку. — Положись на меня. И Хосок вбирает всю длину сразу — так, как всегда любил Юнги. Он энергично работает головой, причмокивая слюной в такт стонам старшего, и Юнги начинает метаться из стороны в сторону, надеясь не кончить через половину минуты. Он зарывается пальцами в его волосы и начинает подмахивать бедрами, толкаясь Хосоку в горло. Он хочет его, хочет до покалываний в пальцах ног, и ему кажется, что для него Хосок вкуснее всей еды в мире. Когда Юнги начинает сбиваться с ритма, приближаясь к пику, Хосок выпускает его член изо рта и опьяненно смотрит снизу вверх на Юнги. С его высунутого языка стекает густая слюна, а потные волнистые волосы прикрывают его голодный взгляд. Невозможный. Юнги резко тянет его на себя и целует больше ртом, чем губами, прижимая к себе так крепко, вылизывая его язык со всех сторон. Он сжимает его задницу в ладонях, надеясь, что на ней останутся его следы. Юнги сует два пальца в его рот, и Хосок послушно их принимает, обильно смачивая слюной. Он смотрит на него, как плотоядный зверь, и Юнги не выдерживает такого взгляда — убирает руку и снова целует, неощутимо спускаясь рукой по выступающим позвонкам к проходу. Хосок выдыхает и прогибает спину, чтобы касаться члена Юнги своим. Старший немного водит вокруг дырочки пальцем, расслабляя ее, а после неуверенно проталкивает кончик среднего пальца внутрь. Он легко проникает наполовину. Без проблем входит и второй. Юнги не может на него злиться. Конечно, он встречался и даже жил с мелким сопляком, поэтому неудивительно, что они спали. Это нормальные, здоровые отношения, в которых есть секс. Он не давал Юнги обета безбрачия, и Юнги не имеет права раздражаться. Он виноват во всем сам. Юнги крепче жмурится, когда Хосок тяжело выдыхает ему в шею — потом младший выпрямляется и, слегка надрачивая Юнги, подставляет головку его члена к своему входу. Пристально смотря на Юнги и опираясь о его плечо ладонью, он медленно опускается, румяный, потный и такой прекрасный. Юнги готов положить все свои деньги к его ногам, да только в них нет цены перед хосоковой красотой. Хосок почти сразу начинает двигаться, водя задницей по кругу и лаская свой член ладонью. Юнги давится воздухом от давно забытых ощущений и откидывает голову назад, не в силах сопротивляться. Хосок томно стонет и начинает набирать темп, шлепки его ягодиц о худые бедра становятся четче, и Юнги вцепляется в его талию руками, толкаясь навстречу. Юнги чувствует, что находится на пределе, и начинает судорожно дрочить Хосоку, переминая в руках его яички так, как нравится младшему. Они знают чужие желания лучше самих себя, они настолько проросли друг в друге, что им даже не нужно было разговаривать, чтобы понимать, чего им хочется. И именно поэтому Юнги резко меняется с Хосоком местами, закидывает его ноги себе на плечи и начинает трахать его с бешеной скоростью, напрямую попадая по простате, ведь ничто не заводит Хосока сильнее, чем пограничная с обожанием ярость. Хосок громко стонет, обвивая чужую шею, и этот звук для Юнги самый драгоценный на свете. — Я сейчас… боже, Юнги-я, я сейчас… а-ах! Хосок притягивает Юнги к себе ближе и изливается на их животы, содрогаясь и пульсируя под старшим. И если Хосока возбуждала жестокость, то Юнги всегда был покорным рабом нежности. Поэтому, когда Хосок впервые за долгие годы зовет его по имени, он кончает в него так сильно, что в его глазах взрываются фейерверки. Он падает на младшего, чтобы немного отдышаться, и Хосок, большой ребенок, обвивает его всем своим телом, прижимаясь не чтобы согреться, а чтобы согреть. Он целует его мокрые виски, слизывает капельки пота со скул и наконец приподнимает его лицо — они, окутанные пеленою ночи, смотрят друг другу в глаза расслабленно, так, словно весь мир остановился для них двоих. Словно кроме них в нем никого и не существует. — Ты — самое лучшее, что случилось со мной в этой жизни, — мягко улыбается Юнги, не в силах оторвать от него взгляда. А потом ложится щекой на его грудь, слушая, как под его именем бьется самое прекрасное в мире сердце. Он уже не видит, как Хосок усердно пытается проглотить свои слезы. Первое, что он видит в дверях своей комнаты следующим утром, — это пассивно-агрессивное лицо Ким Сокджина. — Проснулись-улыбнулись, Юнги-я, — пренебрежительно говорит он, плюхаясь на его стул и скрещивая руки на груди, тем самым еще больше раздражая. — Поздравляю, матушка и доктор Пак сказали мне, что твои анализы стали лучше, и что ты перестал питаться одним дерьмом. Так что собирай свое барахло и пудри носик, через час за нами приедет водитель. Юнги не может поверить своим ушам. — Что за бред? Прошло же только… Он смотрит на экран телефона и с ужасом понимает — его время истекло. Те коротенькие каникулы, что он проводил в таком ненавистном и таком любимом ему городке, которые подарили ему нервный срыв вкупе с призрачной надеждой, подошли к концу. У него остался всего лишь час. Час, чтобы сделать определяющий выбор. Он вскакивает с постели и начинает торопливо впихивать свои тощие ноги в джинсы, рыская по комнате в поисках толстовки и не дырявых носков. — Ого, ничего себе. Ты меня слушаешься, — хмыкает менеджер, вскинув бровь. — До этого ты всегда посылал любые просьбы к чертовой матери. — Я бы и сейчас тебя послал, — язвит Юнги, — только у меня нет на это времени. Он накидывает на голову капюшон и пулей вылетает на улицу, нервно высчитывая в своей голове, во сколько открывается тату-салон Хосока. Юнги щурится, глядя вдаль, когда Сокджин встает за его спиной и раздраженно постукивает носком дорогущего ботинка. — Ну и куда ты намылился? Я же внятно выразился, соби… Он понимает, что Юнги его совсем не слушал, когда тот срывается на бег и исчезает за углом дома. Юнги ненавидел физкультуру, но сейчас бежал со всех ног, игнорируя подступающую тошноту и боль в коленях. Он мчится мимо магазинчика аджумы Пак, не здороваясь с проходящим мимо Чимином, перелетает через перила и чуть не катится кубарем по тропинке рядом с баром Намджуна, когда, наконец, спотыкается о бордюр перед самым входом в салон. Он успеет. Успеет сказать Хосоку о том, что не представляет без него жизни, и заберет его с собой в Сеул. Пять лет назад он приехал туда упертым и несмышленым мальчишкой без гроша за пазухой, но сейчас у него есть все, что только можно для комфортной жизни: они будут жить вместе в его апартаментах, он купит Хосоку салон в два, а лучше — в три раза больше, и они будут каждые каникулы приезжать сюда, в Битан, к их родному озеру. Юнги обсудит все со своим агентством и поставит их перед фактом: он гей, и он не стесняется рассказать об этом фанатам, потому что его парень — единственный вечный двигатель его жизни. Они будут по-настоящему счастливы. В порыве нетерпения и чувств Юнги залетает в салон, отшвыривая матовую дверь так, что она едва не слетает с петель. — Хоби-я! То, что он видит перед собой, люди обычно называют «жестокой реальностью». Чем-то вроде разрушенных розовых очков, в которых ты продолжал благополучно гипнотизировать сам себя невероятными историями. Нет-нет, все в порядке, Хосок там. Живой, здоровый. И с самой счастливой на свете улыбкой глядящий в глаза Тэхёну, что кружит его на своих руках. Заметив Юнги, они оба резко смущаются, и Тэхён ставит Хосока на место, продолжая крепко обнимать его за талию и водить носом по волосам. Они выглядят такими противно счастливыми, что Юнги снова начинает тошнить. — Доброе утро, Юнги-хён! — светит своей детской улыбкой Тэхён, помахивая ладонью. И затем снова смотрит на Хосока с невероятным восторгом. — Сегодня самый лучший день в моей жизни. Юнги переводит взгляд на Хосока и видит, что от прошлой ночи на нем не осталось и следа: он выглядит невероятно свежим, отдохнувшим и полностью одурманенным счастьем. Юнги просто не верит своим глазам. Что произошло? Ведь еще каких-то восемь часов назад он чуть ли не плавился от страсти в его руках. Он не мог не успеть. Все должно наладиться. По-другому и быть не может. Но, когда Хосок кладет свою голову на плечо школьника, Юнги понимает — это конец. — Мы с Тэхёном решили пожениться. Когда водитель по просьбе противного Сокджина вовсю сигналит у входа, Юнги кажется, что он теряет дар речи.Год спустя
— Итак, реклама закончилась, и диджей Джей-Кей снова с вами, милашки! — накаченный парень с улыбкой малютки-кролика вертится на своем рабочем кресле, и Юнги кажется, что он вот-вот улетит. — Как вы помните, сегодня на повестке дня у нас три вопроса: развод главных героев дорамы «Шаг в пропасть», правильное питание морских черепашек и новый сингл невероятно талантливого музыканта Мин Юнги! «Погода для расставаний» наконец-то вышла в свет, ю-ху! — Чонгук довольно хлопает в ладоши, веселя всех находящихся в студии. Даже Юнги улыбается. — И сегодня Юнги-ши поделится с нами историей создания этого чудесного трека, который лично для меня в дискографии Мин Юнги самый любимый, уж простите. Итак, Юнги-ши, передаю вам слово. Звукорежиссер переключает кнопки на пульте, и над микрофоном Юнги загорается красный огонек записи. Он поправляет наушники. — Да, всем привет, это Мин Юнги. Я очень рад сообщить, что «Погода расставаний» теперь доступна для прослушивания, спасибо огромное всем фанатам, которые ее активно стримят. Я вам от всей души благодарен, — он немного прокашливается и смущается от озорного взгляда Чонгука. — По правде говоря, я писал эту песню, наверное, около года, потому что у меня постоянно менялись представления о том, какой именно месседж я хотел бы через нее донести. Мелодия появилась действительно быстро, и за это я хочу выразить благодарность моим коллегам из продюсерского центра, скрипачке Ли Бонсу и… — он закатывает глаза и выдыхает, — да, да, и моему менеджеру Ким Сокджину за его своевременные пинки моей задницы. Сокджин, пьющий кофе у дальней стены, довольно ему подмигивает, и студия снова наполняется смехом. — Текст занял у меня очень много времени, но, думаю, он вышел именно таким, каким я хотел бы видеть эту песню. Она называется «Погода для расставаний», и главная ее мысль заключается в том, что у человека в жизни всегда бывает такое время, когда ему кажется, что его жизнь никогда не перейдет из черного в белый. На самом деле это не так. После зимы всегда наступает весна, а после грозы на небе всегда появляется солнце. Человек не может на это повлиять. Единственное, что он действительно в силах изменить, — это его отношение к этому «черному». Мы сами в праве решать, как будем переживать плохой период своей жизни — убиваться в депрессии или создавать искусство, жить прошлым или настоящим, тосковать или двигаться дальше. Погоду мы не выбираем, но мы можем выбрать, как мы будем ее воспринимать. Как-то так. Все ошеломленно смотрят на Юнги и не рискуют произнести не слова. Чонгук завороженно смотрит на парня перед собой и едва ли моргает глазами, когда наклоняется к микрофону и спрашивает очень интересующий его вопрос: — Кому вы посвящаете эту песню, Юнги-ши? Этот вопрос бьёт Юнги под дых. Он нервно кривит улыбку и слегка усмехается в микрофон. — Эта песня, — его голос начинает дрожать, совершенно контрастно с прежней уверенностью его речи, — как и все другие, эта песня посвящается кому-то, кого я очень сильно любил. Точнее, кого я люблю и кого, наверное, всегда буду любить. Она для человека, которым я восхищаюсь. Самого мудрого, доброго и прекрасного человека на планете. Благодаря нему я узнал, что такое любовь, — на последнем слове Юнги всхлипывает, прижимая подушечки пальцев к глазам, — а также узнал, каково место любви в нашей жизни. — И какое же? — большие глаза ведущего тоже краснеют от подступающих слез. — Жизнь пуста без любви. Как и свобода пуста без выбора. Хосок крепко сжимает телефон в своих руках и, вытаскивая наушники, кладет его в карман пиджака. Он и сам не знает, зачем взялся слушать этот эфир — знал же, что только лишний раз перенервничает. Он ожидает у входа в церковь, когда священник позовет его внутрь, и, пока ему нечего делать, тоскливо смотрит на пустые улицы осеннего Битана, думая о том, как сильно этот город изменил его жизнь. Как один конкретный мальчишка, который выглядел худее сороконожки, сначала обратил его сердце в кристалл, а потом расколол его на части. Все время после отъезда Юнги Хосоку казалось, что вместе с его возлюбленным ушла часть его самого: он буквально отскребал себя от пола, когда прирос к нему в своем унынии, смешанном с горечью расставания. Поначалу он ненавидел Юнги за его поступок — считал, что тот променял его на жажду славы, и хотел уничтожить любые воспоминания, связанные с ним. Но чем больше он пытался его забыть, тем сильнее по нему тосковал. Он посчитал себя жертвой с разбитым сердцем, стал изнурять свое тело каждодневными пробежками и постоянно царапал что-то на коже старыми ножницами. Тогда в его жизни и появился Тэхён. Странный ребенок, увидевший его скетчбук в парке и сказавший, что было бы здорово, если бы рисунки Хосока сохранялись у людей навсегда. Тогда Хосок решил научиться делать тату. Решил попробовать двигаться дальше. После того ужина Хосок прекрасно понимал, на что идёт: он знал, что Юнги его вновь оставит, но при этом все равно не смог устоять. Он решил, что эта ночь будет своего рода прощанием. Прощанием не с чувствами — он никогда не перестанет любить Юнги, — а прощанием с его жалостью к самому себе. В тот раз за них обоих сделал выбор Юнги, теперь же настало время его вендетты. Он не мог изменить того, что Юнги был мировой звездой, в жизни которого ему не было места, но он мог изменить свое восприятие ситуации — посмотреть на нее под другим углом и найти в ней что-то вроде памяти или опыта. В конце концов, благодаря Юнги он узнал, что такое настоящая любовь. Священник вырывает его из мыслей, и Хосок осторожно входит в маленькую церквушку, в которой помещалось от силы человек десять: его родители, госпожа Пак и его хороший друг Чимин, одноклассник Намджун, пара-тройка знакомых с работы и, безусловно, они. У алтаря Хосока с восхищённой улыбкой ожидает Тэхён — такой красивый, такой добрый, такой искренне любящий его Тэхён. Свадебный смокинг, на который он зарабатывал месяцами, смотрится на нем потрясающе, а в глазах, горящих пламенем чистой нежности, Хосок может видеть настоящие звёзды. Приближаясь все ближе под знакомую всем мелодию скрипки, Хосок думает о том, что, может, когда-нибудь и он полюбит Тэхена. Они вместе построят небольшой домик с фермой, удочерят самую прелестную в мире девочку и однажды всей семьей отправятся в горы. Когда-нибудь он сможет ответить на его чувства. Но никогда его любовь не будет такой же сильной, такой же необъятной и всепоглощающей, как та, что он испытывал к Юнги. Он никогда не будет чувствовать к нему одновременно и тягу, и отторжение, и точно никогда не сможет быть абсолютно беззащитным и робким у его ног. Такое не испытывают дважды. Когда Тэхен бережно берет его руку в свою, Хосок чувствует, как горько пульсирует чужое, но такое родное имя, навечно высеченное на его груди. Имя, которому принадлежит его разбитое сердце. — И что же ты загадал? — Чтобы мы с Ю-ю-хёном всегда любили друг друга, — смущенно улыбается Хосок, переплетая их замёрзшие руки. — Оу, так ты зря потратил новогоднее желание, — хмыкает Юнги. Хосок вспыхивает и смотрит на Юнги так, будто его только что окатили холодной водой. — Что? Что ты такое говоришь?! Юнги хихикает и сильнее прижимает младшего к себе, а потом глядит в его глаза со всей лаской, на которую только способен. Он легонько целует Хосока в нос. — Я и так всегда буду любить тебя, Хоби.