День Примирения

В воздухе стоял запах карамели, сахарной ваты, поджаренных креветок и пряностей — мешанина, в которой Сейдо запутался, увяз, как муха в сиропе. Искусственная еда для гулей продавалась здесь же: кое-где замаскированная под аппетитные кусочки жаркого, в других местах — вызывающе выставленная напоказ. Человеческие пальцы, глаза, сердца и легкие шокировали, но к реальным людям не имели никакого отношения. Запаха и выраженного вкуса искусственное мясо тоже не имело, но у прилавков с ним было не протолкнуться. Диковинка. Сейдо подташнивало, но не столько от ароматов человеческой еды, сколько от жизнерадостных толп вокруг и ощущения своей непричастности празднику, этой красивой обертке на неприглядном содержимом. Отмечать День Примирения придумали четыре года назад — новому обществу нужны были свои традиции. Тогда и устроили первое праздничное шествие, довольно робкое, по правде говоря: у мира было достаточно противников с обеих сторон, и никто не знал заранее, не превратится ли то, что задумывалось как праздник, в очередную провокацию. Противники исправно приходили каждый год, стояли с плакатами у обочины, под зорким оком полицейских и следователей. «Убийцы», «Предатели», «Кто ответит за разрушенный Токио?», «Где тело моей дочери, Маруде-сан и Цукияма-сан?», «Почему преступники на свободе?». В позапрошлом году здесь устроили драку с жертвами, в прошлом кто-то распылил RC-депрессант, и для многих гулей шествие оказалось испорчено. Сейдо не боялся — он просто не любил теперь праздники. Никто не затащил бы его сюда. Кроме дочери. Ее первый День Примирения. Акира и Амон согласились только потому, что сами были в числе охраны. Сейдо предстояло быть «другом-гулем». Это считалось особенным шиком — прийти на праздник вместе с приятелем или партнером другого вида. — Папа, у тебя рука мокрая, ты вспотел? — Хочешь, посажу на плечи? Так лучше видно. — Он постарался переменить тему. Каска задумалась, отрицательно покачала головой. — На руках сидят совсем маленькие. — Она окинула его критическим взглядом: — Да и ты, думаю, устал. Пойдем купим воды? Сейдо оценил. Воды — ни сока, ни газировки, ни соевого молока, которые она так любила, — именно воды, потому что воду они могли пить вместе. Они двинулись в сторону прилавков. Люди и гули обнимались, фотографировались, обменивались подарками. Популярнее имитации человеческих органов и кровавых коктейлей на Дне Примирения были только кагуне всевозможных форм: накладные, пластиковые, воздушные шары в виде кагуне, кагуне-игрушки, кагуне-леденцы… в глазах рябило от их сумасшедшего разнообразия и вырвиглазных цветов. — Папа, смотри, пальцы! Прям как настоящие. Ты ел пальцы когда-нибудь? Он запнулся. Пара прохожих оглянулась на них, но особого интереса не проявила. Сейдо выдохнул со свистом: пальцы, конечно, не были самым ужасным из того, что ему приходилось есть. — Я не буду это обсуждать. Каска пожала плечами. Она разглядывала содержимое прилавков с любопытством, но купить ничего не просила — ей не хотелось изображать из себя гуля. Тем более настоящей ее страстью были не кагуне, а… — Куинке! — она вскрикнула, рванулась вперед, выпустив его руку, так что Сейдо едва не потерял ее в толпе. Игрушки: мечи, катаны и копья, ножи и бичи — тот, кто их изготовил, явно представлял себе, как выглядят настоящие куинке. Глаза Каски сияли восторгом. — Они складные, смотри! — она ткнула пальцем в сторону прилавка, забыв о манерах. Продавец упаковывал «куинке» в аккуратные белые чемоданчики. *** — Пожалуйста, согласись, папа! Мы будем самая лучшая пара — гуль и человек. Сейдо вздохнул с едва скрываемым раздражением. — А Ичика идет? Почему бы тебе не пойти с ней? Я не очень-то люблю праздники. Каска покачала головой. — Ичика будет с дедушкой и дедушкиными друзьями. Что мне с ними делать? Акира подняла бровь. — И ее отпустили с… дедушкиными друзьями? Серьезно? — Тсс… — Каска приложила палец к губам, — это секрет. — Это может быть опасно вообще-то,— сказал Амон как бы в пространство. — Может, вам и не стоит… — Хорошо, я пойду с тобой на этот грё… на праздник, — процедил Сейдо сквозь зубы и тут же прикрыл лицо ладонью. — Что я делаю вообще? — Уррра! — Каска закружилась по комнате. — Я иду с папой! Я иду с папой! *** — Я не хочу бантик, как маленькая. Хочу распустить волосы. И здесь карман еще пришей — я же показывала костюм, ты забыл? — Каска помолчала немного, раздумывая, а после добавила: — И мне нужно куинке. Она не просила — давала распоряжения. Амон вздохнул, оторвался на минуту от швейной машинки, поправил очки. Каска внимательно следила за его руками, как будто боялась, что, стоит отвернуться, и он сделает все не так, испортит ее замысел. Костюм она сама придумала и нарисовала, а Амону пришлось помучиться с выкройкой: Каска не хотела, чтобы он хоть немного отступал от ее плана. — Куинке на День Примирения не берут, Каска. Ты же не приходишь на день рождения к Ичике с оружием, которое может ей навредить? Вот и здесь так же. — Но мама… — Мама будет охранять праздник — это другое. Маме нужно оружие, чтобы нехорошие гули или люди не напали на процессию, а не для красоты. — Я тоже хочу охранять. — Каска приосанилась. — Я буду охранять папу. Ну и кто там рядом… Сейдо присвистнул и удостоился строгого взгляда: — Папа, не смейся! Может, у злоумышленников будет RC-газ, и ты ничего не сможешь сделать. А я тем временем… — Каска, ты забыла про законы, — Амон знал, какие аргументы на нее действуют. — Я тебе потом распечатаю, если нужно. Так вот, согласно пятой статье Закона об оружии несовершеннолетние не имеют права использовать боевые куинке. Увы. И я очень надеюсь, когда ты станешь совершеннолетней, куинке на Дне Примирения и вовсе никому не понадобится. — Долго еще… — Каска осунулась, приуныла. Ей хотелось подвигов и великих свершений — с тревогой и тайной, почти постыдной радостью Сейдо узнавал в ней юного себя. Он не хотел, чтобы она даже в малом повторила его судьбу. Но ему нравилось ее понимать. Видимо, удостоверившись, что Амон не собирается испортить ее костюм, Каска решила переключиться на Сейдо. — Папа, ты уже все выучил? — Нет еще, — Сейдо покачал головой, подняв глаза от ноутбука. Гулям в Управлении приходилось постоянно доказывать свою компетентность. Формально экзамены на знание новых законов, процедур, прав и обязанностей следователей должны были сдавать все, но стоило ли говорить, что гулей проверяли гораздо более тщательно? Ему, амнистированному преступнику, нужно было пройти все испытания безупречно, чтобы не вылететь с должности следователя второго класса. Впрочем, пока он справлялся. — Сколько страниц осталось? — Каска, я выучу гораздо быстрее, если ты не будешь меня отвлекать. Она нахмурилась, замолчала на долгих пять минут, о чем-то раздумывая, потом подсела к Сейдо и спросила громким шепотом, будто так отвлекала меньше: — А почему мама и папа не сделают так, чтобы тебе не сдавать экзамен? Они же начальники. Мерный стук швейной машинки остановился, Амон поперхнулся, закашлялся. — Это называется протекция, — ответил Сейдо ей в тон. — Очень несправедливая вещь: тогда все хорошее достанется родственникам начальников, а остальным — ничего. А теперь представь, что родственник начальника при этом некомпетентный болван… — Сейдо! — Амон одернул его, но было поздно: Каска уже повторяла зачарованно: — Бол-ван. *** — Сейдо! Он прикрыл глаза на секунду, чувствуя, как спина деревенеет. Хотелось затеряться в толпе, перейти на другую сторону улицы. Но при Каске он постыдился бегать от старых знакомых и медленно обернулся. — Привет, — Сузуя шел к нему размашистым шагом, едва не подпрыгивая, позади спешил его долговязый напарник, чье имя Сейдо позабыл. — Не ожидал тебя здесь увидеть, — от его широкой искренней улыбки сводило зубы. — Я думал, все следователи старших рангов на дежурстве сегодня, — он и правда удивился, увидев Сузую в гражданской одежде. Тот смешался, в лице мелькнуло странное потерянное выражение, которого Сейдо у него раньше не видел. — Я взял отгул. Ханбее говорит, мне нужно больше отдыхать. Его напарник принужденно улыбнулся, и Сейдо решил не расспрашивать дальше. — Это твоя дочка? — взгляд Сузуи при виде Каски потеплел. Твоя. Не их, не ваша. В груди сделалось горячо от глупого собственнического чувства. Он кивнул. — Я Каска, кстати, — она протянула ладонь, и Сузуя серьезно пожал ее. — Я Сузуя Джузо, а это Ханбее. Мы с твоими родителями работаем вместе. — Ого! — она чуть приоткрыла рот. — Хочешь кагуне-леденец? У меня осталась парочка. Каска взяла леденец, а после выпалила один из тех вопросов, из-за которых родителям обычно хочется провалиться на месте. — Есть у тебя куинке? Сузуя рассмеялся. Сейдо почувствовал, что краснеет. — Я хочу посмотреть. — Она, кажется, совсем не ощущала неловкости. — Каска, это невежливо! — Он попытался одернуть дочь, но Сузуя заговорщицки подмигнул ей: — Хочешь, покажу фокус? *** — Это не весело, — пробормотал Сейдо, едва Сузуя с напарником скрылись из виду, — все эти трюки с ногой. Глупо показывать такое детям. Но он и раньше не отличался… — А мне понравилось, — заявила Каска, вынув леденец изо рта, — он классный! Особенно нога и куинке. Сейдо нервно хохотнул. — Я ему передам. Он устал от шума, толпы, бьющих в нос запахов, лихорадочной суеты. Когда-то ему такое нравилось: каждый праздник нес в себе нераскрытую возможность, предчувствие чего-то острого и пьянящего, как счастье или любовь. Сейдо не смог бы объяснить этого тогда, но сейчас понимал: все дело было в людях, в однокурсниках или коллегах по работе, с которыми он был рядом, в радостных лицах вокруг, во внимании, которое он мог получить, в достижимости неодиночества. В той далёкой жизни у Такизавы Сейдо не было друзей, и он ловил отзвуки чужого внимания, как музыку среди опостылевшей тишины. Но тогда никто его и не ненавидел: не было нужды думать, не обругают ли его, не прилетит ли в затылок метко брошенный камень, не обольют ли его помоями, а может, и чем похуже. С тех пор как Сейдо перестал быть хорошим человеком и человеком вообще, оказалось, что поразительно много людей хотят ему смерти. И, по правде говоря, было за что. «У той девчонки, Тооги Хины, осталась мать, у Ходжи-сана — жена. Они не простили меня — простить такое невозможно. Примирение и прощение — очень разные вещи, и каждый год нам приходится вспоминать об этом». — Папа. — Каска, дернув за рукав, вытянула его из болота мыслей. Она ничего не сказала, только кивнула в сторону женщины в традиционном наряде, странно сгорбившейся у обочины. Женщина стояла спиной к праздничному шествию в напряженной, неестественной позе, словно испытывала сильную боль. Сейдо не нравилось приставать к незнакомцам, но Каска не могла оставить нуждающегося без помощи, а он не хотел ее разочаровать. Под ложечкой засосала неясная тревога, но он не дал себе времени раздумывать, тем более приближающаяся процессия должна была вот-вот отделить его от женщины, и шагнул вперед. — Вам нехорошо? — Женщина не ответила, и Сейдо подошел ближе, оставив Каску чуть позади. — Может быть, вызвать ско… Он не договорил, не успел больше ничего — так быстро она обернулась. В прорезях лисьей маски сверкнули алые зрачки — самая обычная вещь на этом празднике. Но он все смотрел на нее и не мог сдвинуться с места, как будто разум и тело, ставшее вдруг деревянным и ломким, не поспевали за происходящим. Тошнота пришла прежде боли: железистый вкус собственной крови во рту вызывал мгновенный рефлекс. Толстое красное щупальце, похожее на лоснящееся змеиное тело, торчало из его живота чуть ниже солнечного сплетения. В голове замутилось. Он хотел оттолкнуть Каску, но не мог обернуться: казалось, тогда все окончательно выйдет из-под контроля, а резкая густая боль станет невыносимой. Его накрыло странное, полузабытое ощущение острой жалости к собственному телу. Чувство из прошлой жизни. Ни человек, ни гуль не может спокойно смотреть, как из него вытягивают кишки. Даже если у него есть в этом некоторый опыт. «Только Каска не должна, не должна…» — пронеслось в голове беспокойное. Он уже слышал краем уха испуганные крики, прорывавшиеся сквозь праздничную музыку, — суету, предшествующую настоящей панике. За спиной женщины в лисьей маске вырастали мясистые отростки, обманчиво гибкие, — он знал, что они способны не только разрезать человека, но и пробить кирпичную стену. Женщина что-то выкрикнула, но стук крови в висках заглушил слова, и Сейдо ничего не разобрал. Щупальца кагуне застыли в воздухе, готовые атаковать. Сейдо охнул, когда одно из них шевельнулось в его животе: сейчас она вырвет свое оружие и, пока он будет истекать кровью и залечивать рану, убьет кого-то еще. Здесь полно следователей, но к тем, кто не умеет регенерировать, они не успеют. В глазах за прорезями маски мелькнули смятение и страх. Женщина медлила. Липкий холод пополз по позвоночнику Сейдо, он узнал этот ужас, захлестывающую панику и горячечную решимость, отчаянную решимость того, кому нечего терять. «Первая кровь ее опьянит. Она боится убивать, но когда я упаду, окажется, что в этом нет ничего страшного. А если начну драться, почувствует себя загнанной в ловушку и… мы все здесь разнесем. На глазах моей дочери». — Хватит. — Он глубоко вдохнул и рванул женщину на себя, схватившись за отросток кагуне, вспоровший его живот. Боль пронзила с головы до пят, Сейдо зашипел сквозь стиснутые зубы. — Перестань. — Он почти не почувствовал, как обожгло лопатки, как тело отреагировало на опасность стремительно и привычно: темные крылья странных изломанных очертаний — нежеланное наследство от людей, которых он хотел забыть, — закрыли его и женщину в лисьей маске от убегающих горожан и спешащих к ним вооруженных следователей. Она оказалась совсем близко, Сейдо почувствовал исходящий от нее острый запах страха и каких-то наркотических трав. — Все наладится. Тебе помогут. Не надо никого убивать. Женщина попыталась вырваться, но он схватил крепко — обнял ее, прижав, к себе. Из такой позиции его было бы несложно убить, если действительно этого хотеть. Ее сердце билось оглушительно громко. — Одноглазый, — выплюнула женщина, — никто мне не поможет. Пусти ты… пусти! — Пожалуйста, — прошептал он, сам с трудом понимая, что говорит. — Если так нужно, пусть это буду я. Убей меня одного. Только прямо сейчас, пока моя дочка не видит. Женщина перестала рваться и оцепенела в его руках. Сейдо чувствовал себя натянутой тетивой, зверем, застывшим перед смертельным прыжком. Его крылья укрывали их коконом, баюкали в блаженной темноте, пока ее прерывистое дыхание обжигало шею. — Пожалуйста... — повторил он одними губами, почти беззвучно. «Не заставляй меня убивать. Только не при Каске». Женщина дернулась и вдруг обмякла у него на груди, а после затряслась, шумно всхлипывая, словно долго держала в себе рыдание. Сейдо только сейчас понял, что все это время почти не дышал. Где-то далеко, на краю сознания, он слышал отчаянный голос Каски: «Не стреляйте, это мой папа! Пожалуйста, не стреляйте!» *** Он выплыл из сна, как из-под толщи воды, задыхаясь, с какой-то панической мыслью, которую, пробудившись, тут же позабыл. Было позднее утро, едва отметив это, он вскочил на постели. — Экзамен! Чертов будильник, почему никто... — Папа, успокойся, папа! — Каска, которую он поначалу не заметил, отложила планшет и деловито прошагала к нему с другого края кровати. — Ты не опоздал, Маруде-сан освободил тебя от экзамена. У тебя выходной. Она погладила его по плечу, словно говорила с человеком не в себе. — Мама просила за тобой приглядеть, так что я сегодня тоже дома. — В ее голосе послышались интонации Акиры. Похоже, Каска очень гордилась, что ей доверили такое ответственное дело. Сейдо опустился обратно на подушку, перед глазами пронеслись события последних дней: неудавшийся праздник, чуть не закончившийся массовым убийством, директор Управления Маруде, который сперва накричал на него (конечно, Сейдо не остался в долгу), а потом похвалил и зачел досрочную сдачу экзамена (ну и перекошенное у него было лицо), допрос, еще допрос и снова… Вчера он полночи играл в какую-то тупую стрелялку, размазывая врагов направо и налево и ничего при этом не чувствуя, просто чтобы отвлечься. Каска привалилась к его боку, погладила живот поверх футболки. — Больно? — Нет. — Сейдо покачал головой. — Все давно зажило. — Про тебя говорили в новостях, — сообщила она полушепотом, будто делилась важным секретом. — Пусть, — Сейдо вздохнул. Он бы предпочел, чтобы о нем говорили поменьше. — Зачем та женщина на тебя напала? Голова начала ныть при одной мысли, что опять придется пересказывать эту историю, но отмахнуться от Каски он не мог. — Она не хотела нападать. Ей было очень плохо, и она не знала, как еще сказать об этом. — Почему ей было плохо? — Он знал, что Каска не остановится, пока не вытянет из него все. В этом она была очень похожа на свою мать. — Она… растерялась. Так и не смогла приспособиться к новым порядкам. Ее мужа убили на войне, а сын, который был тогда маленьким мальчиком, немного старше тебя, возненавидел из-за этого весь мир. И решил пойти по стопам своего отца. — А это плохо? Я тоже хочу идти по стопам. — Зависит от того, какой отец, — усмехнулся Сейдо. Он невольно подумал о своем отце, который похоронил его много лет назад, а после так и не сумел принять живым. Он так и не познакомился со своей внучкой, хотя Сейдо был готов и не присутствовать при этом. — Что сделал его отец? Ну тот, по стопам которого… — Каска вырвала его из задумчивости. Сейдо не знал, как об этом сказать. Слово «Аогири» ничего бы ей не дало, зато вызвало бы шквал новых вопросов, на которые он не хотел отвечать. — Разные нехорошие вещи. Но сын его все равно любил: дети любят родителей, какими бы те ни были. Он рос с мыслью, что с ним и его семьей поступили несправедливо и продолжают так поступать. Знаешь, как хищник, на которого нацепили намордник, потому что он живет в стаде овец. — А кто овцы? Я не овца, — возмутилась Каска. — Никто не овца — это тот мальчик так решил. Он связался с плохими людьми и в итоге попал в Кокурию — тюрьму для гулей. А его мама осталась одна и очень-очень расстроилась. — Она тоже хищница? — Нет, она… нет. — Но почему она напала на тебя? — Потому что когда людям грустно и одиноко, когда им кажется, что весь мир ополчился против них, они способны на страшные вещи. Не потому что они плохие, а просто… — он не договорил, Каска обняла его, прижалась всем своим маленьким теплым телом, должно быть, видя, как он взволнован. Некоторое время они лежали молча, а потом Каска приподнялась и посмотрела ему в глаза с тем пугающим воодушевлением, которое появлялось, когда в голову ей приходила очередная гениальная идея. Амон и Акира говорили, что похоже вел себя Мадо-сан, дедушка Каски, когда речь заходила о его главной страсти — мести гулям. Они вспоминали о нем с нежностью, но Сейдо не видел ничего хорошего в сходстве Каски с этим человеком, особенно учитывая, как он кончил. Он хотел позвать ее завтракать, перевести разговор на другую тему, но возбужденный огонек в глазах Каски уже загорелся. — Папа, — сказала она тоном, который не предвещал ничего хорошего, — почему ты никогда не показывал крылышки?