Разноцветная, но бесцветная жизнь.

Сколько себя помню, родители почти не уделяли мне достаточного количества внимания. Большая машина механизма, носящая имя социум, поглотила их, даря небольшие привилегии и забирая в конечном счете самое драгоценное – время. Взрослые, работая почти без выходных, часто оставляли меня с бабушкой и дедушкой, живущих недалеко, но даже так моя любопытная задница с поразительным успехом находила неприятности, ибо с внучком не так интересно возится, как поднимать очередной бокал темно-красного вина домашнего производства в компании знакомых за общее здоровье. Так с малых лет я привыкал коротать время в полном одиночестве, выдумывая различные истории, зарисовывая целые миры карандашами на страницах детских альбомов, иногда выходя за поля на ровные стены. Сэм был тем еще интеллигентным быдлом, которое окружающие ошибочно считали самым охуенным мужиком и отцом года. Но стоило его ноге переступить порог, как образы любящего мужа и заботящегося главы семейства оставались за дверью, словно мусор. Маме нужно было смириться, оставив тщетные попытки перевоспитать этого мудака, собрать вещи и, взяв меня за руку, уйти, но она, улыбаясь сквозь слезы, утирала лицо, пока никто не видит, прикрывала фиолетовые разводы с синим оттенком по всему телу за складками массивной одежды и пробовала снова. Но я замечал это. Замечал заплаканные глаза, дрожащие руки и мелкую нервозность, присущую людям, переносящим насилие. Будучи ребенком, я понимал тот факт, что она сильная женщина, пускай с немного сбитым компасом жизненных приоритетов. Кожу больно жжёт, когда в поле зрения попадает кожаный ремень, слышатся фантомные звуки случайных ударов по телу и ощутимо маниакальное удовольствие Сэма от процесса. Он был весьма неглуп, называя это мерами воспитания, наказывая за проступки, пускай и самые незначительные. В свое время были в порядке вещей подобные радикальные меры донесения жизненных ценностей своему чаду. Мы жили среди природы в старом домике, окруженным лесным массивом на отшибе цивилизации, где недалеко раскинулся пруд, на котором я часто наблюдал за водными жителями. Сколько же играло радости в детских глазах, когда тёмно-зеленая лягушка всплывала на поверхность ровной глади воды, словно приветствовала меня в этом волшебном месте. Над головой по небосводу лениво дрейфовали белые пушистые облака. Мне всегда нравилось думать, что это сахарная вата, которую не успели намотать на палочку где-то на карнавале и она улетала прочь, сбиваясь в такие тучки. И если есть соленая вода, заполняющая все мили вокруг в мире, то почему не может быть сладкого дождя? Я смотрел на небо, после себе под ноги, быстро переводил взгляд обратно и крутился вокруг своей оси, убирая тем самым контрастные очертания окружения, пока голова так же не начинала кружить и все покрывалось красно-желтыми и салатовыми пятнами, и падал прямиком в теплые объятья травы, вдыхая ее свежий аромат свободы, смеялся, и мне отвечали тысячи звуков: квакая, жужжа, шурша. Кажется, только тогда я был счастлив, может, из-за наивности, присущей детям или из-за того, что я был там, где мне и стоило. А Он оставался дома, вместе с Сэмом, открывая очередную бутылку алкоголя, отбивал пальцем в серой перчатке ритм нервного ожидания по дубовой поверхности стола и мучительно морщился при одной мысли о моей радости. В один из таких вечеров мы немного повздорили с Сэмом, и я ушел, в порыве злости перекинув какие-то бумаги со стола в гостиной, когда проходил мимо на улицу. Это не осталось без должного внимания, и Сэм, выбегая следом, за неимением ничего лучшего под рукой и отсутствием желания ловить меня на улице, запустил лампу, что стояла при входе, мне вдогонку. Девятилетний я полетел в малинный кустарник, сбитый летящим неопознанным предметом на землю, и зелень, еще несколько часов назад приятно щекотавшая тело, теперь больно впивалась в кожу, словно и она разочарована моим поступком. Возле меня покоились осколки когда-то бывшей лампы, какая-то общая аллегория проглядывалась между нами. Этот случай так и остался тайной для окружающих и матери в особенности, как и другие скелеты нашего дружного семейства. Из-за обстоятельств мы вынуждены были переехать в унылые городские пейзажи, где мелькают вечно недовольные лица безликих прохожих и скудные парки, окруженные однотипными зданиями, все больше загоняли меня в собственный мир грез. Мы познакомились, когда мои родители привели меня в парк. Чистой воды случайность, что подарила мне первые познания в дружбе, пускай не такой настоящей, как хотелось бы. Его звали Дисит. Худощавый подросток с ломающимся голосом и родимым пятном на всю щеку. В какой-то момент наши посиделки прекратились, лето медленно умирало на радость осени. Мы приходили, но своего друга по песочнице я больше не видел, постепенно забывая о нем, и через три года его образ окончательно растворился в моем сознании. Ржавые листья одиноко катились по асфальту, гонимые порывами внезапного ветра, дождь почти как час перестал барабанить в оконные ставни, оставив попытки зазвать желающих под свои холодные слезы. Сэм решил оторваться от просмотра ужастика и учтиво дать мне пинка под задницу в качестве лучшей мотивации для похода за продуктами в ближайший магазин, аргументируя, что мои порисульки даром никому не сдались, и я буду выгребать дерьмо после других, если не найду для себя нормальное увлечение. Родители примерно два года как развелись, мне почти пятнадцать, а это первый из двух дней в компании с этим козлом, и я уже готов пойти на убийство лишь бы не видеть эту зажравшуюся рожу. После официального штампа в паспорте о разрыве брака последовал еще один переезд, уже без Сэма, но даже так он был недалеко: на другом конце города и в моих ночных кошмарах под кроватью. Почему-то другие решили, что сын должен проводить время с этим куском дерьма, гордо называющим себя отцом. Мое мнение никто так и не удосужился спросить. Проходя мимо влюбленных парочек, я стыдливо отвел глаза на носки своих кед и не заметил впереди преграды. Через секунду я сбиваю с ног прохожего. – Какого черт... – жертва моей невнимательности не заканчивает свою реплику и прожигает во мне дырку взглядом янтарных глаз. Мне становится дурно, но поднимаюсь вслед за парнем. – Извините, я не хотел.. – Вёрджил? – резко обрывает меня на полуслове незнакомец, а я застываю на месте, опешив от собственного имени. Набираюсь смелости еще раз заглянуть ему в глаза, но вместо этого внимательно рассматриваю черты лица. Тоненькая линия улыбки уголком тянется к родимому пятну цвета молочного шоколада, и я чувствую дежавю. – Дисит? Неуверенно выдвигаю предположение, слышу смешок, означающий, что я не ошибся. – Сногсшибательно выглядишь, Ви. Он коверкает мое имя, как делал это несколько лет назад. Меня это позабавило, и я тепло улыбаюсь ему в ответ. Его тона: ярко желтые с примесью черного юмора, точно бьющего в слабые места. Всегда в центре внимания, хотя излишне шумным или проблемным его назвать нельзя. Дисит всегда выходит сухим из воды. В какой-то мере он представляет опасность своими идеями, только теплый смех подбивает согласиться на опасную авантюру. Дисит мастер убеждений, тонкие пальцы отнимают из ваших рук карандаш, и тихий проникновенный голос убеждает вас, что это ручка, и вы верите. Не перечислить, во сколько историй мы вляпывались, здесь присутствовал вандализм в виде граффити на стенах живых домов, пранки над прохожими, порча имущества излишне неприятных личностей. С ним интересно, кажется, что он ходячая энциклопедия всевозможных сведений, возле него некая стабильность, сложные вопросы и ответственность тоже были не на моих плечах. Иногда я потакал его желаниям, жаждая одобрения и похвалы, которые были дефицитом в моей жизни. На город давно опустились сумерки, ночная мгла заполнила все вокруг, гонимая только светом фонарей. – Брось, это всего лишь энергетик, – он небрежно бросает эти слова и так же небрежно протягивает металлическую банку с яркой оранжевой надписью "Diablo" и черной полоской в качестве основного тона. Забираю напиток и с задумчиво-кислым видом верчу в руках прохладный энергетик. Дисит отпрысок богатеньких родителей, с горшка привыкший, что ему вседозволено и другие должны потакать его мимолетным прихотям. – Не знаю, Ди, не любитель, да и смотря, как подобной херней упивается Сэм, как-то не хочется идти по отцовским стопам. Он фыркает в ответ от одного упоминания о моем старике. – Давай на чистоту, мелкий, ты же даже не пробовал ничего крепче в жизни, кроме папкиных пиздюлей, не так ли? Он пытается бить по самому больному своими колкими фразами, только жизнь преуспела лучше в этом плане. – Они у него слишком хороши, чтобы добровольно отказываться от такого удовольствия, – мне должно быть обидно от подобной шутки, но я уже давно перевожу любые проблемы на самоиронию. – Нет, не пробовал. – Тебе шестнадцать, Ви. – И что? – не оборачивая голову тяну каждую букву. – А то, что нужно иногда уметь расслабиться. Не паясничай и составь старику компанию, может, я и не доживу до завтра, кто знает, и похоронят меня, и забудешь ты путь к моей могиле, и будешь рвать на себе волосы, что не.. – Хорошо! Только завались, ненавижу, когда ты так делаешь. Он откидывается спиной немного назад, и я более чем уверен, что он сейчас лыбится. Тихий пшик - мы пооткрывали энергетики. Каждый из нас умолк, размышляя о своем. У меня окончание школы и выбор будущей профессии, у него – вступительные экзамены на юридическое, дальше диплом бакалавра, магистратура в академии, конкурс на должность и наконец-то долгожданная работа прокурором. Делаю глоток из банки, жидкость немного щиплет, но в целом вкус сносный из-за обильного количество сахара, сразу же сую руку в карман куртки и натыкаюсь на что-то, тот час вспоминаю, что подготовил для своего друга сюрприз и неуверенным голосом нарушаю тишину: – Кстати, я кое-что подготовил для тебя. – Вёрджил, если ты решил сегодня потерять в моей компании не только неопытность в спиртном, то извини, я пас, – ехидно говорит он. – С таким придурком и под страхом смерти не согласился бы. Наступает моя очередь фыркать, пока я извлекаю шуршащую обертку и протягиваю ее Диситу. – С днем старения, мой пидарский друг. – Старость наведалась ко мне, но альцгеймер постучал-то в твою кукуху, раз ты поздравляешь меня за несколько месяцев до третьего февраля. – Ты будешь на учебе, и мы не увидимся примерно до лета, а то и дольше, – пожимаю плечами, пытаясь всеми силами скрыть свою грусть за этим жестом. Фонари освещают одиноких прохожих, шагающих быстрой походкой домой, холодными бликами отдают лужи, пока теплый ветер забвения гоняет багровые листья. Осень тихой ходьбой ворвалась в размеренную жизнь серых зданий, неся хоть какой-то колорит грусти в тоскливые дни. Дисит принимает подарок и неспешно открывает его, выдерживая атмосферу томящей интриги, я знаю что там, но не уверен, понравится ли оно ему. Внутри небольшой коробочки лежал кулон: две змеи вихрем обвили золотую пирамиду, повернув головы по разным сторонам выше вершины, соприкасаясь друг к другу затылками и по тому же принципу снизу хвостами. – Если не нравится, можешь выбросить, – вздыхаю, решая, что ему пришлось не по вкусу. – Нет, почему же, спасибо. Все замирает, становится картонным на вид, Он садится возле меня и кладет руку на плечо, утешительный жест, принесший мне только моральные страдания. Почему-то горечь плохого предчувствия перебивает излишнюю идиллию. Я украдкой кошусь на Дисита, который сидит поодаль и разглядывает мой подарок, сомнения клыками вгрызаются в мою душу. Что-то не так, что-то поменялось, даже воздух стал другим, что-то изменилось в моем друге, и я не могу понять, что именно. Дисит молча поднимается, я копирую его действия, и нашу разницу в росте в добрых десять сантиметров просто невозможно не заметить. Он протягивает руку для прощания и добавляет: – Не думай, что я останусь в должниках. И он в самом деле подготавливает сюрприз к 19 декабря, которое тоже нескоро. Через несколько дней из моей жизни исчезает друг: Дисит произнес одну неосторожную фразу, которая желтой вспышкой разорвала на атомные части годы крепкой дружбы, а вместе с тем и единственный человек, которому я был по-настоящему дорог: моя мать не пережила инсульт. В памяти намертво выжигается кулон цвета солнца и запах влажности черной земли кладбища. Он улыбается, приобнимая меня, и вижу, как передается серость, гангреной ползет по моему телу. Я и мой друг молча сидели на излюбленном месте в парке и скорбили вином, после трех дней с похорон. –...я бы тоже полез в гроб с таким семейством... – скрипом раздается вырванная из контекста реплика в голове голосом Дисита, как заезженная виниловая пластиканка. Это наверняка была ободряющая речь, но алкоголь выпитый в тот вечер и горе заглущающее все исказили смысл, а возможно и само воспоминание о фразе. Я не смогу просить Дисита, больше из-за того, что не прощу себя самого, буду припоминать эти слова каждый чертов раз при виде его лица, живое напоминание о моих слабостях и бессилия человека перед непредсказуемым морем судьбы, где ты лишь ничтожная точка плота, дрейфующая по воднам неизвестности.