Разноцветная, но бесцветная жизнь.

Пристальным взглядом изучаю свою комнату. Я располагал достаточным количеством времени, чтобы выбросить мусор и еще раз убедиться, что сегодня ночью всё так или иначе станет ненужным хламом. – Порядок – хаос в определенном порядке. Хаос – одна из форм порядка, – оправдываюсь каждый раз перед собой, когда в этом бедламе теряюсь я сам. Стоит мне затеять генеральную, как застреваю на одном и том же: нахожу что-то из канцелярии, разбираюсь и оказываюсь за рисованием. И тут понятие о времени исчезает, как исчезает волшебным образом кролик в чёрном цилиндре фокусника. Подпрыгиваю на стуле, когда прямиком в ухо мне кричат, что обед готов: – Сатанист, пора покормить внутренних демонов! – Римус, имевший 27 лет за спиной, все не упускал возможности для ребячества. – Да-а, иду, – недовольно, даже раздраженно отвечаю своему соседу по жилью и поспешно закрываю скетчбук. После ухода из университета меня выселили из общежития и я пустился в поиски нового пристанища. И в конечном счёте наткнулся на очень выгодное предложение, слишком идеальное на вид, чтобы не иметь подвоха. Римус Слиппери — владелец этой непримечательной квартиры. Он находился в поисках человека, который смог бы вытерпеть его постоянные выходки. Учился этот кадр на патологоанатома и всегда умудрялся встревать в идиотские ситуации или создавать их с потрясающим изобретательством. Чувство юмора у этого человека было крайне специфичным и основанным на темах, которые у нормальных людей вызвали бы отвращение. Римус лишь хмурит брови и дуется, мня, что я утаиваю от него шедевры. Он не ошибся насчет чего-то прекрасного на плотных страницах бумаги этой небольшой книжечки. От начала до конца они были изрисованы одним и тем же человеком. Я смотрю на Слиппери, но как бы ни старался, все мое внимание притягивают усы сумасшедшего цвета. Этот идиот однажды пытался открыть зелёнку зубами и из-за своей импульсивности дёрнул крышечку, которая с характерным звуком неожиданно вылетела из склянки, из-за чего на лицо брызнула жидкость. Он чудом уберёг зрение и умудрился отмыться за неделю, что довольно быстро, учитывая свойства данного медицинского препарата. Но, в силу своей долбанутости, решил оставить зелёные усы в качестве элемента стиля. – Опять ты за свое! Небось рисуешь там порнушку, или расчленёнку, или порнуху с расчленёнкой, – он мечтательно ахнул, прикладывая одну руку к груди, а вторую ко лбу. – Не сегодня, сучка, я не в настроении, – фыркаю, пряча скетчбук обратно в стол, к другим альбомам. В ответ Римус сложил руки на груди и окинул меня красноречивым взглядом. Все было предельно ясно. Я посмотрел в болотные глаза, которые заросли водорослями. Забавно, что когда они загорались озорными огоньками, то перспектива разрушений была намного ближе, чем ты думаешь. – Ладно, что у нас пожрать? – мне не хочется отбиваться от нарушения моего личного пространства, защищая свои владения, поэтому быстро перевожу тему. – Ты будешь приятно удивлён! – уже полностью переключившись, уверяет меня его величество ебанутой креативности. На что я только вздыхаю. Поднимаюсь с неохотой и гадаю, какую оригинальную гастрономическую гадость мы будем вкушать в этот раз. Месяц назад, когда я был занят рисованием новых эскизов для тату, Римус чудом уговорил пиццерию на то, за что бы его в Италии порвали голыми руками. Услышав звонок и открыв входную дверь, я увидел курьера, что принес ананасовую пиццу с курицей, мармеладными мишками на пару с кусочками тыквы, и все это было приправлено тмином. В тот вечер кое-кто получил по щам за порчу еды, а я остался голодным. Ощущение, что что-то отсутствует в моей жизни, тревожило меня день за днём, пока я безуспешно пытался понять, чего именно мне так недостает. Наконец живу свободной жизнью взрослого человека, на корню пресекающего любые попытки наладить контакт со стороны Сэма. Ему только сейчас стало интересно, как поживает его ненаглядный сынишка. Я нашел свою пристань, но море продолжало бушевать после недолгого штиля. Меня раскачивало на волнах сомнений и кидало в сторону необдуманных поступков, пока из глаз не лились капли сожалений, становясь частью этого безграничного водного пространства, выплескивая всю горечь из души. Почему-то прежние радости новой работы не приносили былого спокойствия, и меня снова охватила затяжная хандра. Он стоит, выглядя крайне довольным происходящим, поскольку уже нет надобности в приложении усилий, а я качусь по наклонной, едва касаясь земли, пока не срываюсь в бездонную пропасть, спасения из которой, похоже, нет. Припоминаю свой первый официальный день на работе. Когда я сиял от счастья, как солнце, а в душе осторожно поселилась надежда, что все наконец-то наладится, в мой серый мир вернутся тёплые чувства, а краски поразят насыщенностью в своём забытом великолепии. Все чаще вспоминал о матери и изредка приходил на её могилу, принося пушистые маргаритки белоснежного цвета, оставляя их на черной мраморной плите вечного забвения. На кладбище тихо, маняще спокойно. Я протягиваю руку вперед, дотрагиваюсь до холодного камня монумента, в попытке ощутить это умиротворение, пропустить сквозь кончики пальцев и пустить трепет перед неизвестным себе в сердце. Под ногами резко пропадает грунт, и я лечу в свободном падении, не зная – есть ли в конце хоть что-то? Каждый раз, достигая дна, пробиваю его сквозь боль и лечу дальше. Даже слезы на прохладном воздухе кусают щеки, перестав приносить облегчение на сердце. – Скоро мы встретимся, – прощаюсь я с мамой, оставляя ее скромную могилу у себя за спиной. Он идёт рядом, махая тростью в такт своих шагов: – Раз, два, три, двери ты запри. Раз, два, три, окна отопри. Четверть часа опрокинь. Пять и шесть, пора прыгать здесь, – мне давно осточертел Этот голос. Собственный голос в пределах моей головы. И этот грязный мир серых цветов, но я помню вспышку, что на несколько мгновений ослепила глаза, а после все ненадолго вспыхнуло великолепием цветов. Я увидел мир в красках и снова ослеп. Болезненно обретать и терять то, без чего ты привык обходиться, но понять, как этого не хватало. Поднимаюсь следом за соседом. На столе простая пицца, без сумасшедших инноваций, а в это время вышеназванный собирает вещи на учебу и готовится к отъезду на месяц практики. Дверь за Римусом закрылась, и я остался наедине с Ним. 19 марта, 21:35. В пачке остаётся последняя сигарета, и я впервые за долгое время искренне улыбаюсь – хотя бы этому факту. В квартире идеальная чистота. Вот будет смеху, когда Римус вернётся домой и не узнает родные стены, несколько раз проверит, туда ли он попал, сконфуженно изучая номер квартиры. Надеюсь, этот говнюк помянет мою память чем-то крепким и скажет, что было забавно знать меня, забудет через секунду всё это и пойдет творить очередную отвратительную хрень. В левом виске вспыхнула боль – мигрень, заставившая меня осесть на пол, придерживаясь за стену. Я был на последнем издыхании. Слишком уставший для бессмысленной борьбы, сложил оружие и сдался на произвол судьбы. Он, скалясь и потешаясь, размеренным шагом подошёл ко мне, садясь напротив, приподнимая мой подбородок своей тростью: – Завершающий акт, молодой человек. Вы готовы? И конец трости врезался в грудную клетку, отчего я зашёлся в кашле, а после в истерическом смехе. Это был эйфорический мандраж самоубийцы, что твердо решил со всем покончить и наконец-то нашел ответ, который так долго ускользал от него. Выход есть. И он в смерти. Достичь настоящего дна можно только на последнем издыхании. Стены двинулись вперёд, давя своим спокойствием на мой перевозбуждённый мозг с его безмерным количеством ненужных мыслей, что вихрем сменяли друг друга, перебивая друг друга громкими визгливыми голосами. Поднимаюсь, на ватных ногах подхожу к столу, и, когда тянусь за чашкой воды, выпускаю из рук керамику, и она разбивается об зелёный кафель. Все плывёт перед глазами, и я из последних сил удерживаюсь за край стола, чтобы не полететь на осколки. Кое-как убравшись, готовлю крепкий кофе на ночь. Последний кофе с последней сигаретой в этой жизни, как поэтично. Я смотрю в серость напротив: в зеркальном отражении стоит знакомый незнакомец. В его бесцветных глазах не осталось жизни. От подошвы ботинок до кончиков волос он превратился в безликое нечто, что только ждёт помощи от других, скитаясь по морю из выплаканных слёз на плоту, свитом из былых грёз. Перевожу взгляд в сторону и натыкаюсь на Его внимательный взгляд. Раскрываю ставни, впуская лёгкий ветерок в душное помещение, и чувствую тень свободы на душе. Пока ещё не окрепшую, слабую, едва заметную, но это придает уверенности моим убеждениям. На улице достаточно стемнело, чтобы случайные прохожие не заметили парня, что беспечно высунулся из окна. Больше не будет боли, переживаний, чувства вины перед всеми за свои поступки и за то, чего не совершал. – Прости меня, – шепчу, когда два ручья начинают катиться по щекам, разбиваясь звонкими каплями об асфальт. Я давно не слышу окружения, свист в ушах от падения заглушает все звуки. И я делаю последнюю затяжку, наклоняясь перед бездной, чтобы окончательно упасть на дно. Последнее, о чем я думаю – это то, как мне стыдно перед ним, и надеюсь, что он сможет меня простить.