Сделка

      2020 год, Лондон              На дубовом столе, острыми ножками жадно впившемся в мякоть ковра, небезызящно было распято мертвое тело Зои Ван Хельсинг, тонущее в лужицей густой крови, сочащейся из рваной раны на шее женщины.       Мрачная фигура Дракулы высится, выхваченная узкой полоской света постепенно утрачивающего власть перед наступающей темнотой солнца, оставляя за собой шлейф длинной, выразительной тени на полу. Тень стелилась за ним словно подол темного плаща, незримо и неизменно покрывающий его плечи. Тот плащ - шлейф грехов, что тянулись за ним из век в век. Тяжкая ноша, которую не под силу скинуть даже ему - могущественному темному рыцарю, которому покорилась смерть.       По острому подбородку и шее мужчины тяжеловесными каплями стекает кровь, уже въевшаяся в белоснежную ткань его безупречной рубашки. Он смотрит на солнце в упор. Смотрит так, как любовник смотрит в глаза возлюбленной изменщице перед тем, как убить - с вожделением, страхом утраты и в то же время внутренним отторжением. А ведь он помнит эти прикосновения – горячих солнечных лучей к его коже из белого воска. И тогда она не плавилась под ним. Граф Дракула, уже будучи вампиром, ходил под солнцем. Ах давно это было… Значит, Вивиан обманула его? Она не могла не знать, что солнце не вредит ему. Она придумала эту фикцию с «лекарством», чтобы манипулировать им. И получилось ведь! Прекрасная чертовка. Ни о чем он не жалел более, как о том, что отпустил ее, не попробовав. Самая желанная кровь.       Глаза вампира все равно что драгоценные камни – они чарующе блестят зловещим рубиновым блеском, но в них нет жизни: темно-бордовые зрачки давно не пульсируют, не реагируют на свет, веточки сосудов не прорезают белизну глазного яблока, не возникает потребности моргать, увлажняя поверхность глаза. Это взгляд мертвых глаз. И судя по тому, что кровь Зои не возымела над ним желанного эффекта, он был обречен умирать вечно.       Его существование не оборвалось. Видимо, Бог все же есть. И он обеспечил Графу невозможность обрести покой отныне и вовек. Или… Все менее прозаично? Кровь Зои не была похожа на ту, что он вкусил, укусив ее первый раз. Тогда его жадный рот наполнился горьким ядом, мерзко вяжущим язык и щиплющим горло. Это было омерзительный вкус – вкус неразбавленной смерти, хлынувшей в его рот и страждущей добраться до его нутра. Но та кровь, что сейчас рубиновыми каплями блестела на его подбородке, на вкус была напротив сладка и упоительна, как любая другая человеческая. Никакого особого привкуса, напиваясь ею вдоволь, он не ощутил на языке. Что произошло с кровью Зои? Почему она изменила вкус? Ответ один – болезнь оставила ее. Оттого то и граф не смог вкусить смерть, встречи с которой так долго избегал и так отчаянно возжелал теперь. Но почему? Почему она излечилась?       Телефон Зои раздражающе позвякивал уведомлениями о новых сообщениях, чем порочил благоговейную тишину и единение Графа Дракулы с искомым веками, однажды найденным, но утраченным впоследствии солнечным светом.       Дракула подходит к столу, опуская взгляд на экран телефона. Нет ничего занятнее, чем письма мертвецам. Морозящей безысходностью веет от строк, которые никогда не будут прочтены. Даже интересно… Чьих сообщений уже никогда не коснутся глаза Зои Ван Хельсинг? О чем она уже никогда не сможет узнать?       Последнее пришедшее сообщение отражается на экране: «Зои?». Ничего достойного внимания. За исключением, разве что, адресата… «Dr. Vivian Frankenshtein». Алеющие на бледном восковом лице мужчины губы зазмеились неоднозначной ухмылкой.       - Но в имени твоём – безмерность, – созание мужчины живо откликается на знакомое имя тихим шепотом, сочащимся из его уст. Он смотрит на имя на экране как зачарованный и не торопится разблокировать телефон.       - И рыжий сумрак глаз твоих… - продолжает протягивать знаменитые строки низкий вкрадчивый голос, пока пальцы вампира в несколько ловких манипуляций снимают с телефона блокировку, получая доступ ко всем сообщениям Зои.       - Таит змеиную неверность…. – телефон впускает его в святая святых – святилище памяти Зои Ван Хельсинг, которое, к несчастью Графа, предусмотрительно опустошено обладательницей. Вся переписка удалена. За исключение четырех последних, посмертно полученных Зои, сообщений:       «Dr V. Frankenshtein: Не делайте глупостей!       Dr V. Frankenshtein: Солнце его не убьет       Dr V. Frankenshtein: Встретимся сегодня в полночь на Хайгетском кладбище в склепе Николаса Мервуда? Я расскажу больше.       Dr V. Frankenshtein: Зои?»       - И ночь преданий грозовых. - угли его темно-рубиновых зрачков мерцали в полумраке комнаты, в уголки губ поднялись вверх в недоброй улыбке, обнажая острые клыки.       Женщина, которая даровала ему солнце. Женщина, которая им манипулировала. Первая, кого он отпустил из своего замка живой. И в конце концов, женщина, которая должна была благополучно умереть порядка трех веков назад.       Он набирает шесть букв, которые обещают ему самую долгожданную встречу за последние века, – сообщение с текстом «хорошо» улетает с телефона Зои.       Никогда еще Граф Дракула не был так воодушевлен необходимостью визита на территорию, находящуюся в юрисдикции Господа, как сейчас. Зубы его сжались до скрежета. Впервые за последние века Граф Дракула почувствовал себя живым. И обманутым, вместе с тем.       

***

             1830 год, Лондон              - То, что здесь написано, — это правда? – мужчина небрежно швыряет на стол, помятое в его вспотевших пальцах, письмо.       Вивиан не обернулась. Она итак прекрасно знала, о каком письме речь. Это лондонская гильдия врачей извещала ее об официальном исключении из своего состава, о лишении права заниматься врачебной деятельностью на территории Англии. А причина тому – свидетельство одной чрезмерно любопытной дамы о том, что Вивиан Франкентштейн проводила опыты на живом человеке. Это письмо она хранила в ящике стола в своем кабинете. И получить доступ к нему Николас мог, только взломав замок на нем. Он знал, что она лишилась членства в данной организации, но не имел представления об истинных причинах такого решения комиссии.       - С каких пор ты вскрываешь мои письма, Николас? – ее пульс едва ли был выше, чем у покойника. Письмо нисколько не подорвало спокойствие Вивиан. Случилось то, что не могло не случиться. Такими как Николас легко почует любопытство - в них не хватает воли ему противостоять. Но прежде, чем открывать чужие шкафы в поисках скелетов, следует задаться справедливым вопросом - а что если найдешь то, что ищещь? Сможешь жить с этим дальше? Он - не сможет. Вивиан это прекрасно понимала.       Поэтому занимало женщину совсем другое - насущное. Перед ней на столе лежал пустой шприц и мертвая крыса, писк которой умолк мгновением ранее. Она прощупала пульс животного, проверила первичные признаки жизни – тщетно. Что же могло пойти не так? В голове болезненно пульсировали цифры – дозировки разных введенных веществ, которые могли привести к летальному исходу. Снова.       - С каких пор ты мне врешь? – мужчина метался по комнате как взбешенный волк по клетке, периодически останавливаясь, чтобы манерно одернуть пиджак и смирить Вивиан своим взглядом, полным возмущения и праведного гнева. Наивный Николас все никак не мог понять, что его пальцы не способны ни единой ноты вытребовать у струн ее души. Он был выгодным союзом - не более. Обеспеченный, щедрый любовник из уважаемого рода, готовый потакать всем ее прихотям, влюбленный до безумия - иметь такого породистого ручного пса у своих ног Вивиан было очень удобно. Какая жалость, что он моралист. И ее выходка его так волнует.       - Я не лгала – просто не упоминала об этом. К слову не пришлось. – Вивиан не могла отвести взгляд от остекленевших маленьких глазок-бусинок еще теплого трупа грызуна. Ей сейчас больше всего на свете хотелось, чтобы веки дрогнули, увлажнив глазное яблоко. Ознаменуя возвращение к жизни.       - Ты проводила опыты на живом человеке, Вивиан! В голове не укладывается… - он бьется о ее равнодушие так же тщетно, как летучая мышь о закрытое окно, за которым закупорен желанный ей свет. Глупое создание - искомого света в этой комнате точно не найти.       - Он был смертельно болен. Почти мертв. Но мог помочь другим таким же своей жертвой… - в ее холодный тон наконец просквозилось раздражение. Но Николас напрасно считал, что это ему удалось стать провокатором данной реакции, – неудача эксперимента с мышью была причиной ее истинной злости.       - Ты совсем сошла с ума со своими опытами… Вначале это были крысы, с которыми ты проводила времени больше, чем со мной. Я молчал. Но люди… Может, хватит искать вечную жизнь во вне, Вив? Вечная жизнь в продолжении рода человеческого. Мы продолжаемся в наших детях. Этого достаточно. – мужчина грубо берет ее за плечи, разворачивая к себе. Теперь его руки обхватывают ее лицо. Он хочет, чтобы наконец-то она посмотрела на него, а не на своих драгоценных крыс. Он требует внимания.       Его вторжение в ряд ее последовательных мыслей, эти пальцы, грубо впившиеся в худые плечи, обтянутые тонкой пергаментной кожей… Ему удается перехватыватить ее внимание. Сейчас она, действительно, готова его слушать. И вкушать смысл его слов. А смысл был очевиден – «Может, хватит играть в Бога? Может, будешь просто женщиной?».       На дне голубых глаз начинает вскипать такая злость, что голубая радужка отравляется отблеском льдистой, холодной синевы. Это глубина, из которой не выплыть. Николас давно и безвозвратно утонул в ней. И Вивиан это знала – этот человек с фамилией, положением, высоким статусом был ей лучшим щитом от внешнего мира. Он обеспечивал все ее эксперименты и прихоти. Он редко задавал вопросы. Он смирился с тем, что с ней можно играть только по ее правилам. Смирился с ее отказами выйти за него замуж, с ее нежеланием говорить о детях, с ее ночными прозябаниями в лабораториях… Океан нельзя закупорить в бутылку. Но хочется. И это "хочется" сделало его марионеткой в руках этой женщины, весь ужас которой обнажался только сейчас, спустя столько лет после образования их союза. И ужас этот был - в полном равнодушии, о которое могли разбить свою могучую грудь сотни кораблей.       - Тебе – да. Потому что ты - тривиальный, посредственный человек, которого забудут. – теперь в этой бурлящей синеве женских глаз появляется еще и примесь отвращения. Как он посмел обозначить ей ее место - место женщины. Она отступает на шаг назад, высвобождаясь из его рук.       - Твоя покойная мать была права. Ты опасна. - руки мужчины безвольно опускаются. Он прекрасно понимает, что уже сказал непоправимое, но не в состоянии более контролировать обиду, управляющую его сознанием сейчас. Он продолжает усугублять свое положение.       Мать Вивиан была первой, кто бросился к Николасу в ноги с мольбой – найти себе достойную партию. Она говорила, что ее дочь не такая как все: она нездорова, у нее амбиции Бога. И эти амбиции помогли ей стать первой женщиной, получившей членство во врачебной гильдии Лондона. Они же ее этой привилегии и лишили. Потому что быть прекрасным врачом ей стало недостаточно… Ее интересовали тайны самой жизни и смерти. Эта граница тоньше крыла бабочки. Николас тогда не прислушался к женщине. Ее обаятельная красавица-дочь вскружила ему голову.        Потом Вивиан убедила Николаса, что мать ее психически не здорова, и ей лучше будет в психиатрической лечебнице, куда Николас благодаря своим связям и деньгам ее благополучно и отправил. И где спустя несколько лет она скончалась. Так Вивиан избавилась от женщины, которая не защитила ее, когда отчим опорочил ее дочь. Конечно, ведь вдове было не потянуть семью в одиночку. А новый муж был богат, хоть и порочен. Честь Вивиан была небольшой ценой за благополучие семьи. Ей так казалось. Но шли годы, и расплатиться пришлось сполна.       - Вот как? Я - чудовище? – в этой улыбке была слоновья доза яда.       - Я люблю тебя любой, Вивиан. Но я так устал… Ты как пламя… А за тобой - только выезженная земля. – голос его осел подобно пеплу, устилающему землю после большого пожара. Он знал, что сказал уже слишком много. Она не простит его за эти слова. Но… Почему-то сейчас как никогда прежде Николаса одолевало ощущение, будто эта ночь – его последняя возможность ее спасти. Будто вот-вот произойдет что-то необратимое. И он уже никогда не сможет вернуть прежнюю Вивиан – эту умную, очаровательную шестнадцатилетнюю девчонку по соседству, которая все время прозябала на лужайке заднего двора дома с книгами по анатомии. Что-то в ней надломилось – и глаза подающей надежды, исполненной благих намерений юной мисс наполнились таинственным, но зловещим блеском. Она стала немногословна, замкнута. У нее появились тайны.       - Так беги в свое безопасное болотце, милый, раз боишься обжечь пальцы. – улыбка сползла с ее уст. Теперь наконец ее лицо было с ним откровенно – оно выражало свинцовое равнодушие. Николасу делается не по себе – когда фальшивая маска притворной улыбки еще покрывала ее лицо, у него была надежда. Но сейчас он понял, что лгал себе, когда пытался себя убедить, что она другая, что она любит его в глубине души – да, быть может, не так, как своих лягушек, но все же… Нет. Правда была в том, что она не любила никого.       - Неужели оно того стоит? – произносит он, наблюдая, как женщина стягивает с рук медицинские перчатки.       - Есть лишь одна стоящая цель. Докопаться до сути того, что отделяет жизнь от смерти. Вспышка, отделяющая одно от другого, быстрее крыла летучей мыши, прекраснее любого соперника. Если бы мне грозил костер за мои идеи, я бы не на секунду не задумалась, всходя на него. – она медленно подходит к нему, касаясь обнаженной рукой волевого подбородка мужчины. Она знает, что сейчас он страшно сожалеет обо всем, что было здесь произнесено, - его подрагивающие губы докладывают ей об этом.       - Ты не здорова, Вивиан… - произнёс юноша, не подозревая, как опасно близок он был к истине.       Она и правда была не здорова, а точнее – смертельно больна. О наличии чахотки она узнала три года назад. И с тех пор боролась за свою жизнь. Эти эксперименты, эти поиски - это ее борьба со смертью. Борьба, в которой Николас был бесполезен для нее.       Ее ладонь отстранилась от лица мужчины, которое, казалось, еще даже чуть потянулось за ней, желая вернуть тепло ее касания. Она резко развернулась, направившись в сторону операционного стола, попутно указуя мужчине на дверь. Он шумно выдохнул. И послушно последовал ее воле. Как всегда, впрочем.       Едва входная дверь лаборатории хлопнула, как она сдернула фартук, скомкав его в руках. Вивиан сделала неуверенный шаг вперед, но тело предательски повело в сторону. Она едва успевала ухватиться за край стола, чтобы не рухнуть.       Ее начинала бить крупная дрожь. Сейчас будет приступ. Она начинает шумно кашлять, сражаясь с удушьем за каждый новый глоток воздуха. Легкие ее то и дело сжимаются, выплескивая новые сгустки крови. Она дрожащими руками пытается нащупать платок на столе и наспех стереть кровь с губ и подбородка. Снова и снова ее тело спазмируется, подчиняясь импульсу, пронзающему его. Капли кровь быстро пропитывают белоснежную ткань платка. Это длится минут пять-семь. Она едва стоит на ногах, намертво вцепившись дрожащими пальцами в стол.        Потом боль в грудной клетке начинает стихать. И на смену ей приходит ужасная слабость. Безвыходная, отвратительная, отравляющая слабость.       Вивиан волевым росчерком руки смела к чертям все с операционного стола. Истеричное, порывистое движение, подобное легковесному порыву ветра, распахнувшему ненадежно запертые оконные ставни. Колба шприца разбивается вдребезги, рассыпаясь десятками осколков по полу, ее же судьбе следуют и медицинские инструменты, с металлическим лязгом устилающие пол. Доктор Франкенштейн цепляется пальцами за край теперь уже абсолютно пустого операционного стола. Слезы кипящей злости, отчаяния, бессилия закипают в ее глазах. В голове шумно пульсирует кровь. Она зажмуривается, проглатывая эту эмоцию, разрывающая голову, чтобы не закричать в голос. Она ненавидит слабость, которая отравляет ее тело.       Входная дверь неуклюже скрипнула, потревожив погруженное в вечернюю дремоту помещение звонкой дрожью дверного колокольчика, возвестившего доктора о приходе посетителя. Несколько тяжеловесных неспешных шагов – вошел мужчина, его выдавала манера походки. Они отозвались скрипом прохудившихся деревянных половиц, изъеденных годами и утративших былую прочность и лоск. Шаги сопровождал еще какой-то приглушенный стук - это трость, упираемая в пол при движении.       Посетитель неспешно миновал кабинет, войдя в не запертую дверь медицинской лаборатории, откуда доносился шум. Лаборатория, как и кабинет, выглядела обветшало – полки покрылись приличным слоем пыли, половина колб пустовала, у книг не было своего места – медицинские справочники, зарисовки, анатомические атласы беспорядочно наводняли пространство. Кабинет явно давно не видел посетителей, здесь более не велась медицинская практика.       - Доктор Вивиан Франкенштейн? – низкий мужской голос прозвучал спокойно, но настойчиво, с явной претензией на внимание.       - Доктор, лишенный членства во врачебном сообществе, уже едва ли может зваться доктором. – без всякой тени эмоциональной вовлеченности ответила женщина, которая не спешила награждать взглядом вошедшего. Она наспех еще раз промокнула свежим платком губы от крови и щеки от горячих слез.       Вивиан хорошо знает этих мужчин, приходящих под покровом ночи, покрывающей их грехи, к докторам, лишенным врачебной практики. Они приходят всегда за одним и тем же – за незаконным абортом для своих драгоценных дочурок, порочащих честь достопочтенного семейства, или юных запуганных любовниц. Доктор, имеющий статус и право практиковать, никогда не возьмется за этих пропащих, рискуя репутацией. Но такие, как Вивиан, отторгнутые консервативной медициной по разным причинам, остаются без средств к существованию… На страшные решения способен человек, понявший, что у него нет другого выхода. Поступиться клятвой спасать жизни, чтобы отнимать их, - необходимая жертва.       - Тем не менее – мне нужны именно Вы. – этот голос сочится таким зловещим спокойствием, которое оказывает гиптонический снотворный эффект. Только от этого сна уже не просыпаются.       Вивиан медленно оборачивается в сторону вошедшего, обводя его оценивающим взглядом. Это человек очень небедный - один набалдашник его трости, венчаемый огромным мерцающим, как застывшая лава, рубином чего стоит. Таких высокопоставленных гостей у нее давно не было. Но для умной женщины в ее положении это повод не для радости, а для настороженности.       - Человек Вашего положения может позволить себе любого доктора в этом городе. Ваш выбор в пользу врача без лицензии должен быть чем-то обусловлен. - она скрещивает руки под грудью, продолжая изучать силуэт незнакомца. Лицо ее отражает какой-то азартный интерес - она словно пробовала орех на твердость, сможет ли интуитивно раскусить, что не так с этим господином. Частенько у нее это получалось.       - Болен один человек. Он находится… В моем замке. Это в горах, часов пять езды отсюда. Едва ли кто-то захочет в такую метель… - Граф принимает правила ее игры, отвечая на заданный вопрос. Однако Вивиан не из тех, кто готов с охотой пить приторный сироп лжи из его ладоней. Она прерывает его повествование:       - Лукавство. Желание – вопрос цены. Вы удерживаете его против воли – вот, где червоточина? - на устах женщины мелькнула тень ироничной улыбки. Азарт и только. Ей интересно только раскрыть его тайну, залезть ему под кожу. И оказаться правой. В очередной раз. Ах если бы она знала, как холодна эта кожа, едва ли бы так стремилась узнать, что под ней.       - Воля молодых особ так переменчива. - в мужском голове просквозилось что-то отдаленно напоминающее слабый раствор иронии. Он отвечает Вивиан недоброй улыбкой, которая как бы подтверждает ее догадку. Пусть думает, что права. Пусть ощутит этот сладкий вкус превосходства. Он дурманит голову, лишая наблюдательность, осмотрительности... А там уж стоит ей сесть с ним в экипаж, вороные кони умчат их в ночь. Тогда уж Граф и откроет доктору свои тайны, не без удовольствия стягивая с ее самодовольного личика эту улыбку и потчуя страхом в этих ядовито-синих глазах. Но не с тем, чтобы убить. Она нужна ему для другого. По крайней мере, пока.       - Какова цена вопроса? - взгляд ее касается рубина на его трости, недобро алеющего во власти его изящных пальцев. Удивительный зловещий камень.       - Думаю, достаточно, чтобы умертвить Ваши страхи, сомнения, терзания совести… – он мягко улыбается, перехватив взгляд женщины, оторвавшейся от гипнотического очарования красного камня. Граф извлекает черный бархатный мешочек, из которого высыпает на стол россыпь чистых как слезы рубинов, окропивших белую скатерть. Это невероятные драгоценности! Едва ли можно было бы найти во всем Лондоне, который бы не продал хоть свою собственную душу за этот мешочек. А Вивиан эти средства могли бы дать самое желанное - независимость. Потому что когда ты бессовестно богата, злые языки готовы простить тебе любые грехи.       - Как Вас зовут? - она задавала этот вопрос, будучи готова услышать в ответ имя Дьявола, потому как с такими предложениями в ночи к душам, пребывающем во власти отчаяния, может являться только он.       - Граф Владислав Цепеш Дракула. – мужчина протянул руку, облаченную в перчатку из черной кожи, очевидно, требуя по правилам этикета ладонь дамы. Перчатки - прекрасный способ скрыть температуру своего тела. Незачем смущать барышню так скоро.       - Что же… Я в Вашем распоряжении, Граф Дракула. – Вивиан протягивает свою ладонь незнакомцу для рукопожатия. Дракуле открывается ее обнаженное запястье. Изящные пальцы, словно из белого фаянса, попадают в его плен. Он склоняет голову к ее ладони.       Обычно женщины пахнут потом, который они пытаются скрыть запахом резкого дорогого парфюма на спиртовой основе. Вивиан не выносила сладкие запахи, звон украшений, модные шелковые платья… Но могла потратить состояние на горячие ванны по вечерам. Она как всякий доктор испытывала тягу к стерильной чистоте. Поэтому ее кожа и волосы всегда пахли свежестью и травяным мылом. Необычный вкус.       Он разворачивает ее ладонь на свой манер. Женщина не сопротивляется. Ей уже нужно начать привыкать, что с ним придется играть только по его собственным правилам. Дракула касается холодными губами тыльной стороны ее руки, ощущая пульсирующую под кожей теплую кровь. Даже жаль, что ее нельзя попробовать. Пока что.