Время для любящих (A Time for Lovers)

      Багоас танцевал на свадьбе Александра и Роксаны с чистой, искренней радостью – утонченной, освобождающей радостью, которую рождает чувство облегчения. С тех пор, как он обосновался в услужении македонского завоевателя, его преследовала мысль о наступлении этого дня. И так уж случилось, что страх был связан не с какой-то личной ревностью, а с пришествием греческой или македонской царицы, протеже грозной Олимпиады, которая ворвется сюда с просторов Запада, чтобы выжечь коварное персидское влияние, начиная с совершенно неэллинского евнуха-наложника царя.       Багоас старательно трудился над тем, чтобы угождать Александру, заслужить доверие и одобрение, потихоньку усилить свои влияние и власть, привлекая при этом как можно меньше нежелательного внимания. Потеря с падением Дария всего, что у него было, стала весьма болезненным ударом; кто мог предсказать, что варвар, одолевший Царя Царей, захочет оставить себе евнуха? Но начать все заново, только чтобы потерять еще раз во время неизбежных потрясений, связанных с женитьбой Александра – это было бы просто невыносимо!       Но потом Александр поразил свою армию, женившись на девушке из завоеванной знати – той, что была знакома с обычаями персидского двора и ролью евнухов при нем, и почти наверняка стала бы воспринимать Багоаса как внешний атрибут положения Царя Царей. Вот потому, пока многие македонцы ворчали и хандрили, Багоас танцевал с легкостью в ногах и в душе.       Закончив свое выступление, он ускользнул прочь – обмыться и сменить одежду, а затем вернулся снова, чтобы покорно встать за ложем Александра, которое тот разделял со своей благопристойно укрытой вуалью невестой.       По правую руку от царя, полный самодовольства, расположился его тесть Оксиатр; по левую, полный спокойствия – друг и любовник Гефестион. Фаворит явно хорошо подготовился к мероприятию и неизбежному подначиванию со стороны врагов и особенно – Кратероса, которого от Гефестиона отделял только один из братьев Оксиарта, сидевший между ними.       Оксиарт закончил расточать Александру комплименты по поводу танца Багоаса и попросил разрешения сделать ответный жест. Он хлопнул в ладоши, и музыка возобновилась – но в более медленном и чувственном ритме, и другая фигура поплыла по залу, окутанная разноцветными вуалями. Каждое движение этого нового танца исходило тайной, обещанием, абсолютным обольщением.       Невольно македонцы, даже старые ветераны, которые решительно отказывались отдавать должное танцам Багоаса, были моментально очарованы. Багоас мог видеть, почти ощущать, как они пробуждаются, ерзают на своих ложах, вытягиваются вперед – глаза расширены, рты полураскрыты. Кратерос глупо таращился на танцующую фигуру; даже стоический Гефестион смотрел на нее с блеском в глазах и слабым румянцем, пробивающимся на щеках. Но у Багоаса не было ни времени, ни желания рассматривать гостей дольше - он почувствовал внезапный ошеломляющий толчок узнавания.       Где-то в глубине души ощущалось противоречивое удовольствие: эти македонцы, которые насмехались над очарованностью Александра Багоасом, даже не представляли, над кем они пускали слюни. Они искренне верили, что смотрели на женщину. Багоас же не поддался иллюзии. Никто другой не танцевал так.       С громко бьющимся сердцем он едва поборол желание сцепить руки, чтобы они перестали трястись. В конце концов, он не должен очень уж сильно радоваться. Но быть настолько близко к нему в такой вечер… и, возможно, не иметь даже шанса увидеть его лицо…       – Как ее зовут? – сквозь музыку проорал Кратерос брату Оксиарта. Тот вежливо улыбнулся и показал, что не понимает. С ворчанием, Кратерос вытянулся и через него прокричал Гефестиону:       – Сделай хоть что-то полезное, Мостостроитель, спроси его, как ее зовут!       Гефестион нахмурился, но, очевидно, решил, что сейчас не время начинать ссору со своим соперником. На вполне приличном, хоть и с сильным акцентом, персидском он повторил вопрос брату Оксиарта, получил ответ и передал товарищу:       – Он не знает.       – Что?       – Я сказал, он не знает! Никто не знает!       – Что за ответ такой?       – Заткнись и смотри!       Кратерос что-то пробормотал – слишком тихо, и Багоас не расслышал.       Облизав внезапно пересохшие губы, Багоас наблюдал за танцором с жадностью, какой он уже давно не чувствовал, хотя и едва мог видеть сквозь ослепившие глаза слезы. Внезапный наплыв глубоко спрятанных воспоминаний почти сокрушил его.       Фигура растворилась так же быстро, как и возникла; крики с просьбами о втором выступлении были вежливо проигнорированы, равно как и множество мечтательных взглядов, обращенных к двери, в которой исчез тонкий силуэт.       Тревога охватила Багоаса. Он и сам жаждал ускользнуть в ту дверь, но какой приемлемый предлог можно было изобрести? Уйти сейчас показалось бы в лучшем случае грубым – покинутый любовник убегает в припадке бешенства, больше приличествующем женщине. И македонцы, и персы, наконец, найдут, над чем они смогут посмеяться вместе – ревнивый евнух, закатывающий истерику.       Он остался стоять, где был.       Только через несколько мгновений дверь отворилась снова – несколько мужчин взглянули с надеждой, а потом отвернулись прочь. Это был всего лишь евнух, высокий, приятной наружности, все еще стройный, но далекий от времен своего расцвета по персидским стандартам, одетый в длинную бирюзовую тунику и широкие изумрудно-зеленые штаны. Оксиарт слегка повернулся и улыбнулся вошедшему, а тот низко склонился, потом распростерся перед Александром, даже не замеченный, до того, как занять свое место у ложа хозяина.       Оксиарт наслаждался своей маленькой шуткой над македонцами – дать им возможность безрезультатно поискать прекрасную незнакомку, танцевавшую для них. А если станут донимать, намекнуть им, что танец был исполнен совсем не женщиной. Шутка была безопасной, потому что с Александром, который уже брал на ложе евнуха, можно было ею поделиться, в случае необходимости.       И только потом вошедший повернулся и увидел Багоаса. Единственным признаком узнавания была внезапная искра в его коричнево-золотистых глазах, когда они встретились с черными глазами Багоаса, резкий вдох и мгновенно спрятанная быстрая улыбка. Чтобы защитить их обоих, Багоас отвернулся.       К счастью, Роксана выбрала именно этот момент, чтобы подняться и выйти со своими женщинами. Поняв намек, Александр пошевелился на своем ложе, подождал несколько мгновений, а потом поднялся на ноги. Его гетайры сразу тоже встали, высказывая слова поощрения.       Гефестион отступил назад – лицо ничего не выражало, глаза опущены – и ожидал, пока Александр не позвал его по имени и не протянул обе руки, чтобы взять руки своего любовника. И только тогда Гефестион улыбнулся. Когда он хотел, он мог дарить совершенно восхитительную улыбку – яркую, теплую, неожиданную и очень искреннюю. Александр держал его так несколько мгновений, говоря что-то слишком тихо, чтобы Багоас мог услышать, а потом, потянувшись вперед, целомудренно поцеловал Гефестиона в губы. Для македонцев – предупреждение о том, что статус его любовника остался неприкосновенным; для персов – предупреждение о том, что он считает этого человека своей ровней.       Многие брови были вздернуты, многие взгляды помрачнели. Но ни один голос протеста не прозвучал.       В конце концов, Александр отбыл, настаивая, чтобы его друзья продолжили наслаждаться пиром. Багоас повернулся, чтобы последовать за ним, но Александр его остановил.       – Все в порядке, Багоас, – мягко сказал царь, возможно, думая, что таким образом щадит его чувства, а возможно, просто не желая, чтобы тот крутился поблизости, когда Александр присоединится к своей невесте, – оставайся и наслаждайся праздником. Багоас чуть не расцеловал его, хотя и не по тем причинам, о которых подумал бы Александр.       Следующие несколько минут были сладчайшей агонией; он удерживал взгляд опущенным, а тело – неподвижным. Он поступал, как полный дурак, типичный пустоголовый и истеричный евнух, который вел саморазрушительную борьбу с годами дисциплины и здравым смыслом. Но ему было все равно, все равно…       Он ушел очень тихо, медленно и с кажущейся бесцельностью двигаясь вниз по коридору – слуга, лишенный приказов своего господина, оставшийся не у дел. Только блестящие в глазах слезы да горящее лицо могли выдать его, но он был готов скрыть их, растворив в женоподобных рыданиях и жалобах на утрату Александра, оставившего его ради супружеского ложа.       И лишь достигнув темного удаленного уголка, он остановился и стал ждать.       – Багоас…       Мягкий, высокий, тщательно контролируемый голос с прекрасно знакомым легким акцентом… Багоас медленно повернулся, а потом уже больше не мог себя сдерживать и бросился в ждущие его объятия высокого евнуха в бирюзовом и зеленом.       – Ара… О, мой любимый Ара…       – Милый, прекрасный Багоас, – Ара вздохнул, прижимая его крепче.       Мгновение оба молчали; потом Багоас поднял умоляющий взгляд и был вознагражден страстным поцелуем. Тренировка у них настолько слилась с собственно личностью, что проявляла себя даже там, где это было не нужно; ни один мужчина, ни одна женщина, и даже ни одна куртизанка любого пола не умели целоваться, как евнухи, взращенные и натренированные только для того, чтобы дарить наслаждение.       Наконец, они оторвались друг от друга, беззвучно смеясь.       – Как я рад видеть тебя не только здоровым и в безопасности, но и процветающим, – сказал ему Ара, поглаживая по щеке, а затем по шее и плечу легкими нежными пальцами, – после того, как пал Царь Царей, я боялся…       – И я тоже, когда греческий царь отослал тебя прочь от… от меня, – мягко ответил Багоас, – ты был мой первый друг при дворе, мой единственный истинный друг… Ара, почему ты не сказал мне? Я думал, ты просто инструктируешь меня в моих обязанностях, а потом я узнал, что ты готовишь меня стать заменой самому себе!       – А разве было бы лучше, если б я сказал тебе правду? – печально спросил Ара.       – Ты мог бы хотя бы дать мне попрощаться с тобой…       – Нет, любовь моя… – Ара медленно покачал головой, – я не мог этого сделать.       Он немного отклонился назад, намеренно переходя на более легкий тон.       – Итак, мой красавец привлек внимание варварского завоевателя. Я надеюсь, он хорошо обращается с тобой!       Багоас нервно оглянулся вокруг.       – Очень хорошо, даже слишком хорошо, иногда это сбивает меня с толку, заставляет ослабить контроль. Этот греческий Искандер – обоюдоострый меч, Ара. Он относится ко мне, ко всем своим слугам так понимающе, как будто он – любящий дядюшка, которому мы можем доверить все наши горести, просить обо всем, признаться во всем. И потом ты с легкостью можешь зайти слишком далеко, а у него есть норов – ужасный норов… Он зажал рукой собственный рот, чтобы остановить поток речи. Уже так давно он не мог говорить с кем-нибудь свободно.       – А ты? Я рад видеть тебя хорошо устроенным, хотя и никогда не ожидал встретить тебя именно здесь… Ты по-прежнему так прекрасно танцуешь, Ара…       – Редкое удовольствие, мой дорогой. Мои лучшие годы давно позади, и конечно, дни, когда мною наслаждались, миновали. Я веду счета для Оксиарта, помогаю управлять его имениями… Все это – другой мир по сравнению со славным двором Царя Царей, но намного лучше, чем быть засунутым в гарем, жиреть и ссучиваться с каждым прошедшим годом.       – Я хочу быть наедине с тобой! – неожиданно вырвался у Багоаса жаркий шепот, поразив их обоих. В карих глазах Ары зажегся огонь, но он нахмурился.       – Я тоже хочу этого, Багоас, ты знаешь, что хочу, но подумай об опасности!       – Мне все равно! – и в ту секунду так оно и было, даже если бы сам Александр вышел к ним. – Кроме того, в эту ночь из всех ночей, в эту ночь любви, кому есть дело, как два незначительных евнуха проводят свое время?

***

      Они так хорошо знали, как доставить удовольствие друг другу. Они целовались, они прикасались, они облизывали, покусывали и терлись. Они были нежными и терпеливыми, чувственными и чуткими. Они совсем не нуждались в грубых, агрессивных толчках неоскопленных мужчин.       Когда, наконец, они насытились, Багоас тихо лежал в объятиях Ары, позволив памяти ускользнуть ненадолго во временам, которые он хотел забыть.       В дни на ферме отца, вместе с многочисленными братьями и сестрами. В день, когда его оторвали от семьи, и только позднее он осознал, что был продан и оскоплен с их согласия, вызвав внимание богатого и честолюбивого торговца. В дни, когда он был введен, не всегда по-доброму, в мир сексуальных услуг.       Потом он добрался до воспоминаний, к которым он запретил себе возвращаться. Потому что они делали его слабым от желания и сожалений.       День, когда он встретил Ару – евнуха, который и близко не мог сравниться красотой лица с Багоасом, но был так грациозен, так совершенен, так безупречно гармоничен; евнуха, рожденного от коневодов Урарту – племени, которым Дарий правил до того, как другой, более кровожадный Багоас сделал его Царем Царей.       День, когда они, будто помимо своей воли, рискнули всем, чтобы стать любовниками. Возможно, зная, что его время при дворе сочтено, Ара, наконец, решил позволить себе удовольствие. И если ему было горько от того, что человек, который когда-то был привязан к нему достаточно, чтобы увезти с собой в новую жизнь, мог так легко отбросить его в сторону с потерей юношеской свежести, Ара никогда не показывал этого.       Они не говорили о будущем, потому что не могли его иметь. Возможно, Роксане не удастся угождать Александру долго; она может оказаться бесплодной или умереть в родах. Ее отец может случайно оскорбить македонца или даже восстать против него. Сам Александр может пасть. По одиночке, каждый из них имел шанс, несмотря ни на что.       Вдвоем у них не было ни единого шанса.       Несомненно, они увидятся еще, но не так, как сейчас. Возможно, никогда больше так, как сейчас.       – Я и в этот раз не скажу тебе «Прощай!», – сказал Ара, когда они выходили из его комнаты ранним утром, – но есть одна вещь, которую я скажу. Я люблю тебя, Багоас.       Багоас затаил дыхание. Так долго любовь была чувством, которое он изгнал из своего сердца. Верили ли все в то, что он любит Александра, только потому, что его любило так много людей? Верил ли в это сам Александр? Да что знал об этом любой из них?       – Я тоже люблю тебя, – услышал он свой голос, хотя слова для его же собственных ушей звучали странно и смущающе. И, расставшись с последним поцелуем, Багоас помедлил, наблюдая, как Ара бесшумно скользит по коридору.       Рука опустилась на его плечо.       – Багоас…       Перс замер, и в теле поднялась тошнота, когда он узнал этот голос. Медленно повернулся, силясь превратить лицо в неподвижную маску.       – Мой Господин Гефестион, – пробормотал он, склоняясь очень низко.       Глаза македонского военачальника сурово вглядывались в Багоаса, красивое лицо было сильно, опасно нахмурено.       – Есть ли что-то, что ты хочешь сказать мне, Багоас?       Багоас сделал глубокий, успокаивающий вдох и распрямил плечи. Вот оно. Что ж, ему все равно. Это того стоило. Какая бы судьба его ни ожидала, оно того стоило – быть, пусть на мгновение, просто Багоасом, не Багоасом-евнухом, Багоасом-слугой, Багоасом-персом или мальчиком Царя Александра. Но если он может спасти Ару, он спасет его.       – Перед тем, как я отвечу, мой Господин, – тихо сказал он, – могу я задать вопрос тебе?       Темные брови Гефестиона приподнялись, но потом губы скривились в усмешке.       – Ладно. Только пусть это будет хороший вопрос.       – Царь Царей, мой Господин Искандер… Ты любишь его?       Выражение лица Гефестиона не изменилось.       – Все любят его, – сказал он.       – Но не так, как ты.       – Нет, – медленно ответил Гефестион, – не так, как я.       – И… когда ты восходишь с ним на ложе…       – Ты очень нахален сегодня, Багоас!       – Мне нечего терять, мой Господин!       – Это мы еще увидим. Продолжай.       – Когда ты восходишь на ложе с ним – с Александром – ты бываешь с ним, как мужчина со своим любовником, не как подчиненный со своим царем? Ты бываешь с ним в любви, только ради любви, не по необходимости, не ради выгоды…?       Длинное мгновение Гефестион молчал. Потом ответил кивком, и Багоас добавил:       – Тебе повезло, мой Господин. Быть свободным любить человека, которого ты любишь, равно как и знать, что сколь многих бы ты ни вынужден был делить с ним, он всегда будет любить тебя больше всех.       Больше он не сказал ничего. Он не признается Гефестиону в любви к Аре, он не станет ни умолять, ни рыдать. Или этот человек, по-своему такой же сложный и загадочный, как сам царь, поймет его, или нет. И все же Багоас чувствовал, что сердце сжимается все сильнее и сильнее, он не мог выдохнуть, хотя голова его начинала кружиться, и зрение затуманивалось. Он не хотел навлечь смерть на Ару. И он не хотел навлечь ее на себя. Он не был воином, испытывающим почти самоубийственное ликование от того, чтобы рисковать своей жизнью снова и снова. Он любил жизнь, любую жизнь, даже ту трудную жизнь, что Бог избрал для него.       Гефестион глубоко вздохнул.       – Иди в постель, Багоас. Ты, должно быть, устал.       Багоас испустил слабый, дрожащий выдох, глотая слезы облегчения. Сам не зная, что овладело им, он обхватил руками шею Гефестиона и крепко поцеловал в губы. Когда Гефестион отстранился с коротким беззвучным смешком, Багоас унесся прочь.

***

      Эйфория продлилась приблизительно три дня. В течение этого времени никто, кроме женщин Роксаны и нескольких личных рабов, не видел Александра. Багоас ни разу не оставался наедине с Арой – близкого общения с Гефестионом оказалось достаточно, чтобы взять под контроль все романтические порывы, но хватало уже простого обмена взглядами, возможности убедиться, что он здесь, что он в порядке.       Потом, на четвертое утро после свадьбы Александра, Багоасу было приказано немедленно явиться к хозяину.       – Мой господин, я… – это было все, что он успел произнести до того, как Александр схватил его за горло и швырнул о ближайшую стену. Серые глаза сверкали холодным смертоносным светом, а бледная кожа Александра покраснела от ярости.       – Ты, маленькая коварная шлюха! – заорал царь.       Багоас почувствовал, как колени его ослабели. Он поверил Гефестиону! Он действительно поверил этому недостойному варвару! Не удивительно, что он посчитал это отличной шуткой – дать глупому евнуху почувствовать себя в безопасности, а потом рассказать все Александру и предоставить тому расправиться с предателем!       – Мой Господин…, – заскулил Багоас.       – Ты и правда думал, что никто не скажет мне? – прорычал Александр. – Меня предупреждали насчет тебя и таких, как ты, но я не верил! Зачем верить слухам, сплетням и наветам? Но это правда, да? Тебе нельзя доверять!       – М-мой Г-господин, что бы ни сказал господин Гефестион…       – Он еще ничего не сказал! Но он скажет, как только я доберусь до него! О, да, он скажет очень многое, и очень скоро! Найди мне хоть одну подходящую причину, по которой я не должен распять тебя прямо сейчас! Как далеко это зашло? Ты пошел дальше, чем просто поцеловал его? Он – он – взял тебя?       Багоас искренне удивился.       – Взял…? Я не…       – Гефестион взял тебя? Ты заманил его в свою вонючую постель, пока я был с Роксаной? Прекрати разыгрывать невинность, ты, развратное дитя! Тебя видели целующим его! Что случилось потом?       Облегчение и сама абсурдность ситуации были так велики, что Багоас почти рассмеялся.       – Ни…ничего, мой господин, я клянусь! Возьми мою жизнь, если надо, но я клянусь: я только поцеловал его! – Зачем, будь ты проклят?       Пришлось соображать очень быстро.       – Я ревновал!       – Ревновал? – Александр был так поражен, что даже, наконец, слегка ослабил хватку на горле Багоаса, и его взгляд приобрел чуть более человечное выражение.       – Ревновал… к моей свадьбе?       Нет. Это было слишком легко. Такое объяснение могло бы убедить Александра ненадолго, но скоро он взял бы его под сомнение. Он бы понял, общаясь с Роксаной, если уже не знал, что евнух или наложница занимали абсолютно не такое положение в семейном укладе царя, как жена; что и Багоас, и Роксана знали свое место и никогда не вошли бы в противостояние.       На память ему пришел совет, который дал Ара при их первой встрече: когда ты лжешь, убедись, что это именно та ложь, которую они хотят услышать.       – Ревновал к Господину Гефестиону! – вскричал он. – Потому что ты так любишь его! Я думал, твоя свадебная ночь будет хорошим шансом соблазнить его, показать тебе его неверность, потому что он будет ревновать и горевать из-за твоей женитьбы! Я поцеловал его, а потом убежал… и надеялся, что он пойдет за мной! Но он не пошел, – с искусно разыгранной неохотой добавил Багоас. – А потом на следующее утро он подозвал меня, ударил по лицу, назвал глупым мальчишкой и приказал никогда больше не делать этого!       Ему даже не пришлось выдавливать из себя слезы – он и так трясся от шока.       Выражение лица Александра смягчилось и отразило ту смесь уныния и угрызений совести, которая часто следовала за его жестокими вспышками ярости. Он погладил волосы Багоаса, поцеловал в бровь.       – Прости меня, мой дорогой. Но помни: никто не целует Гефестиона, кроме меня. Никто не целует его…, – на мгновение опасный блеск опять вернулся в его взгляд, – никто не прикасается к нему, и никто не занимается с ним любовью. Все, что у меня есть, я с радостью разделю с моими верными друзьями. Но Гефестион – только мой!       «Тогда Премудрый Ахурамазда да поможет Гефестиону», – с содроганием подумал Багоас, в то время, как Александр вытер ему слезы, нежно погладил кожу на горле и прошептал еще несколько извинений, смешанных с комплиментами о том, как хорошо Багоас танцевал в свадебный вечер.       – А сейчас, Багоас, – закончил Александр с усталой улыбкой, – приготовь мне ванну и принеси вина. Хорошенько разбавленного водой, – добавил он, избегая смотреть в глаза персу. – И легкую еду. И если кто-нибудь придет спрашивать меня, абсолютно ни в коем случае ты не должен…       Ему так и не удалось закончить фразу: в этот момент появился слуга, объявив, что снаружи ожидает одна из женщин Госпожи Роксаны, которая спрашивает, где находится ее муж.

***

      Пять дней. Пять дней, не заполненных ничем, кроме вина, еды, музыки и общего шумного веселья. Кто бы мог подумать, что пять дней чистого гедонизма могут быть такими невыносимо скучными!       Александр сказал им праздновать, пока он не вернется к ним, и они праздновали – пять долгих дней. Но вечеринки – отметил для себя Гефестион, устало хромая назад в свои комнаты, – казались совсем другими без того оживления, которое вносил в них Александр, и без его начальственного присутствия, удерживавшего гостей в рамках приличий. Когда флёр новизны экзотической пищи, поющих евнухов и танцующих девушек был окончательно развеян, а персы и согдийцы окончательно удалились – тогда, чтобы избежать общей драки, гетайры принялись пить неразбавленное вино и решили разыграть осаду Согдийской скалы.       К несчастью, во время битвы Гефестион, который единогласно был избран изображать Роксану, упал с пирамиды кушеток, представляющих крепость, растянул связки на лодыжке, и к тому времени, когда он достаточно протрезвел, чтобы заметить это, лодыжка уже распухла, посинела и причиняла мучительную боль. И ведь подумать только: он оставался с товарищами так долго исключительно для того, чтобы Кратерос не мог обвинить его в том, что он де куксится, как отвергнутая любовница, в своей комнате! Говорят, кто слишком гордился, тот с неба свалился – да уж, он просто не знал, что это происходит буквально.       И сейчас Гефестион мог предвкушать написание письма Аристотелю – письма, в котором женитьба Александра на Роксане (а эту женитьбу, он знал, Аристотель не одобрит) будет представлена как чисто политический план, при том дьявольски хитрый, потому что ему будет не хватать писем старого учителя, если тот в сердцах перестанет отвечать, хотя их политические взгляды чем дальше, тем больше входили в противоречие.       Еще одна ложь, после пяти дней натягивания фальшивой улыбки притворного удовольствия от компании подхалимов, которые видели в нем прямой путь к Александру, и товарищей-командиров, которые считали подхалимом самого Гефестиона; от выпивки в компании таких, как Клейтос и Кратерос, которые, он знал, только обрадовались бы, если б его там не было, чтоб они могли спокойно надраться и жаловаться на персидскую свадьбу Александра.        - Вот что я делаю для тебя, Александр, любимый мой, – мрачно подумал он, – вот что я делаю для тебя...       При воспоминании о Багоасе Гефестион не удержался от кривой усмешки. "Бедный маленький негодник, - подумал он тепло, - пусть развлечется, как может, с тем немногим, что у него осталось". Он сомневался, что Александр посмотрит на эту ситуацию таким же образом, но после ужасных пяти дней, которые ему пришлось пережить, у Гефестиона не было настроения менять свое решение. В глубине души Александр был немного ханжой; он предпочитал рассматривать все сексуальные контакты как проявления любви. Он как-то умудрялся убедить себя, даже если больше никого убедить не удавалось, что между ним и его сексуальными партнерами всегда присутствовал элемент разделенной любви. Гефестион не был так сентиментален.       Он видел того, другого евнуха несколько раз; однажды даже почти поддался искушению расспросить его о завораживающе танцующей девушке, но выбросил это из головы. Он никогда раньше не был так очарован женщиной, и было очень вероятно, что, если он достаточно настойчиво попросит отца Роксаны, тот хотя бы формально представит их друг другу, но Гефестион быстро отказался от этой мысли. Александр с ума бы сошел.       И все равно, сейчас было подходящее время поднять деликатный вопрос о его женитьбе.       Дело тут заключалось не во влечении к женщине, хотя Гефестион считал такие отношения, как минимум, любопытными; дело было в том, что в плане женщин он оставался в армии, наверное, самым старым практически девственником. Таис Птолемея и ее подруги продолжали бросать намеки, и он слышал сплетни, что некоторые девушки из обоза заключали огромные пари на то, кто же окончательно лишит девственности фаворита Александра.       Кроме всего прочего, его родители продолжали настойчиво говорить о детях… Многие из сверстников уже имели детей.       И Александр уже был женат...       Собственно говоря, Гефестион воспринял это даже с некоторым облегчением, хотя знал, что никто ему не поверит, если он скажет такое, и конечно, он не мог признаться в этом Александру. Уж хотя бы, наконец-то, ему больше не придется читать саркастические комментарии о себе в письмах Олимпиады Александру - обычно о том, что он-де спит с ее сыном только для того, чтобы добиться расположения царя, да еще и вынуждает его (как будто она и правда думала, что кто бы то ни было мог заставить Александра сделать что бы то ни было) оставаться зависимым мальчиком, в сексуальном смысле. А именно, мальчиком Гефестиона. Кроме того, что в этой формулировке никогда не было всей правды об их отношениях, конечно же, она должна была знать о Багоасе и обладать достаточным воображением, чтобы понять, кто делал что, когда они оставались вдвоем – даже если она предпочитала игнорировать сплетни о скоротечных романах Александра с другими юношами из армии, в которых он как их полководец и царь, несомненно, играл доминантную роль.       "Да, - решил Гефестион, время пришло". Александр как-то раз намекнул, что у него есть подходящая кандидатура невесты для Гефестиона; но это было давно, и он явно уже забыл сказанное. Теперь пришло время напомнить ему.       Добравшись до своих комнат, он с удивлением обнаружил у входа молодую персиянку, элегантно одетую и скромно закутанную в вуаль, которая низко склонилась при его приближении. Гефестион молча смотрел на нее. Конечно, Александр не…       – Мой Господин Гефестион, – сказала она на персидском, произнося слова медленно, чтобы он лучше понял, – я пришла от Госпожи Роксаны. Она… хочет знать, можешь ли ты сказать, где сейчас находится ее благородный муж, Царь Александр.       – Александр? – Гефестион был удивлен. – А разве он не с…, – он оборвал себя на полуслове. Разумеется, она не спрашивала бы, если б он все еще оставался с Роксаной.       – Я предполагаю, он удалился в свои покои. Государственные дела, вероятно…, – Гефестион невольно почувствовал себя немного уязвленным тем, что Александр не послал за ним, если он уже покинул комнаты жены, но таково было положение вещей, к которому следовало привыкнуть.       Женщина немного поколебалась, как будто не вполне удовлетворенная ответом, но потом с поклоном удалилась.       Устало пожав плечами, Гефестион вошел в свою комнату.       – Гефестион.       Гефестион непонимающе уставился на фигуру, стоящую у его кровати.       – Александр…?       Секундой позже они уже рухнули друг другу в объятия. Они обнимались яростно, без слов, пока Гефестион не отклонился слегка назад, глядя в глаза Александра, а потом слился с ним в долгом, страстном поцелуе. И в глубинах этого поцелуя они вновь нашли друг друга, вновь соединились и подтвердили свою любовь после такой глобальной жизненной перемены.       Все те противоречивые эмоции, что Гефестион выталкивал прочь из сознания с того самого дня, как Александр объявил о своих планах жениться, волной захлестнули его – и растворились, оставив наполненным головокружительной легкостью, освобожденным от бремени, которое он, сам едва понимая это, нес в душе. Царь мог быть женат на Роксане, но Александр по-прежнему принадлежал ему. И снова их любовь выдержала серьезное испытание и выжила, выйдя из него сильнее, чем была.       Когда они, наконец, оторвались друг от друга, задыхаясь, Гефестион почувствовал внезапный прилив эйфории. Игриво усмехнувшись Александру, он погладил его по щеке.       – Итак, любовь моя, какова она, жизнь женатого мужчины?       – Изматывающая, – простонал Александр, прислоняясь к нему.       Только сейчас Гефестион заметил тени под глазами любовника, побледневшее лицо с застывшим на нем смущенно-озадаченным выражением.       – Клянусь Зевсом, Гефестион, неужели все женщины настолько… ненасытны?       Гефестион проглотил смешок, увидев открывающуюся возможность.       – Тебе виднее, чем мне, Александр, – сказал он со значением. – Как ты знаешь, у меня мало опыта общения с женщинами. И я думаю, возможно…       – Вот и продолжай в том же духе! – вскричал Александр с большим чувством.       В этот раз Гефестион рассмеялся вслух.       – Александр! Ты говорил мне, что влюблен в Роксану!       – Я…. Да, я был…. То есть, да, я…. Нет, я…. Во всяком случае, я думаю, я…. Но, боги! Женщины такие… непонятные! Я не ожидал, что это будет так!       – Как «так»? – спросил Гефестион, по-настоящему сбитый с толку.       – Так… сложно! Ее так трудно удовлетворить – как много раз женщина может заниматься любовью? И как долго каждый раз? У них все по-другому, Гефестион! Они вообще когда-нибудь спят? Мое тело болит больше, чем после долгого марша или битвы! Когда я слишком устал от эроса, она обвинила меня в том, что я устал от нее! После четырех дней! А когда она не хочет заниматься любовью, она хочет говорить! Она не прекращает говорить… и задавать вопросы, и пытаться разузнать обо всем… А когда я не хочу отвечать, она обвиняет меня в том, что она надоела мне! Я не способен понять ход ее мыслей! Кто может знать, что женщина думает в тот или иной момент?       Гефестион почувствовал искушение предположить, что с такой матерью, как Олимпиада, Александр должен был бы оказаться лучше подготовлен к подобному, но придержал язык. Сейчас, как никогда более, Александр плохо воспринял бы насмешку.       Вместо этого он повел Александра к своей кровати, усадил, опустился перед ним на корточки, чтобы снять сандалии, потом помог сбросить тяжелый персидский халат.       – Одна из ее женщин ожидала снаружи, искала тебя, – внезапно вспомнил он.       Александр вскочил на ноги:       – Ты же не сказал ей, что я здесь?       – Да как же я мог? Я не знал, – Гефестион растянулся на кровати. – Иди сюда ко мне, любовь моя.       С протяжным стоном царь устроился между бедер Гефестиона, свернулся у него на груди, как растерянный и потрясенный ребенок.       – Я ушел от нее вчера – да простит меня Афродита, мне было просто необходимо – но не успел я и часа пробыть у себя, как она прислала одну из своих женщин на мои поиски…!       Внезапно глубокая складка пересекла лоб Александра, и он поднял голову, чтобы взглянуть прямо в глаза Гефестиону.       – И кстати, я знаю о Багоасе, Гефестион.       Хорошее настроение Гефестиона испарилось.       – Что о нем?       – Я знаю, что произошло между вами двумя, пока я и Роксана были… заняты другим…       Гефестион отчаянно всматривался в лицо Александра, пытаясь найти подсказку, как вести себя дальше, но при желании его друг мог надевать маску, которая была непроницаемой даже для него.       – Относительно этого эпизода, Александр, я не думаю, что в данных обстоятельствах… Но, в конце концов, он твой мальчик и, конечно же, если ты считаешь уместным наказать его, тогда так и надо сделать, но, со своей стороны, я…       – Я не наказал его, – вздохнул Александр и снова положил голову на плечо Гефестиона, казалось, внезапно устав от всей этой истории. – Это было глупо и безрассудно, но я не могу винить его за то, что он ревнует.       – Ревнует? – эхом ответил Гефестион с сомнением в голосе.       – Он сказал мне, что именно потому он и сделал это.       – Сделал… сделал что?       Александр с любовью рассмеялся.       – Мой дорогой, тебе не надо быть таким застенчивым. Я знаю, он поцеловал тебя. Не могу сказать, что я был доволен, но это случилось только из-за его ревности к тебе…       – Ах, это! – и Гефестион вздохнул с облегчением.       Александр опять привстал.       – Что ты хочешь этим сказать? Он лгал? Было что-то еще?       – Нет, нет, любовь моя, больше ничего не было, – успокаивал Александра Гефестион, целуя в щеки, а потом в губы. – Глупый порыв, и ничего больше.       – Но все-таки ударить его было уже лишним.       – Что?!.... О, да, да, совершенно верно, это, видимо, перебор вина…       – В конце концов, он только мальчик, и евнух, а они гораздо более эмоциональны… как женщины…       Александр содрогнулся.       Гефестион закрыл глаза и погладил волосы Александра, только сейчас в полной мере ощутив эффект четырехдневной попойки.       Что за мелкий мерзавец нарассказывал Александру сказок об их разговоре с Багоасом? Он скоро все разузнает, но сначала ему надо улучить момент наедине с Багоасом – подальше от любопытных глаз – и окончательно выяснить, в какую именно ложь его втянули на этот раз.       Ложь на лжи и ложью погоняет! Как же легко было ему, тогда ученику в Миезе, влюбленному в красивого мальчика по имени Александр, презреть склоки и заговоры Олимпиады и Филлиппа и поклясться себе, что он никогда, никогда не станет лгать или скрывать правду от своего любимого!       Как будто читая его мысли, Александр скользнул руками вверх по груди Гефестиона к плечам и притянул к себе в поцелуе, шепча:       - Иногда я хочу, чтобы мы опять были мальчишками, у которых нет забот, кроме уроков, заданных нам Аристотелем! С тех пор жизнь так усложнилась, и иногда я чувствую, что в будущем она станет только хуже!       Он издал глубокий печальный стон, вынырнул из объятий Гефестиона и почти покорно лег на спину, протянув руки в призыве.       – Люби меня, Гефестион… нежно, – и его лицо исказилось, как от боли, – будь добр со мной, дай мне почувствовать себя твоим… твоим мальчиком, только твоим Александром…       Гефестион затаил дыхание, даже сейчас удивляясь доверию, которое дарилось ему. Ни одна живая душа, ни жена, ни любовник – никто никогда не видел Александра настолько уязвимым.       Стряхнув одежду, он мягко поцеловал Александра, потом скользнул на него. Какими бы хитростями ни владел Багоас, какие бы чары женственности ни могла предложить Роксана, он бросит вызов им всем, любя Александра так, как он любил бы нежного юношу, при этом давая ему чувствовать себя истинным царем.       Боль спазмами начала выстукивать у Гефестиона за глазами в такт пульсирующей боли в щиколотке. Но сейчас было просто не время говорить Александру, что у него болит голова. И если это должно стать еще одной ложью, уж эта пусть будет ложью во благо!