Мадригал

МАДРИГАЛ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Поймешь — прочти, нет — сожги и забудь... Написано по недоразумению... Мораль — это слабость мозгов! Природа лишь пышная декорация, причудливое предисловие к тебе. Бог... я не верю в Бога, я язычник у меня миллионы богов, их тысячелетние лики запечатлены в каждой неуловимой черточке твоего лица. Красный сургуч и расплавленное серебро текут в тебе вместо крови, хрупкий стан и лилейный бархат кожи, а под ним течет сладострастие древних богов, горечь и любовь, жгучая ненависть к ослепшему солнцу... дым фимиама поднимается в высь. Ты — мир, демиург, цветок, ад, стальной вкус неприятностей, толпа, что вечно окружает меня... Ты — ничто. Блаженная пустота одетая адом ... А я твой абсолютный антипод... Моя жизнь полна вежливо подсказанных заблуждений, поддельных запахов и ощущений, магических обрядов и мальчишеской музыки. Так кто же реальней из нас двоих? Кто живет, а кто лишь видит сон? Но об этом я умолчу, что бы зависть не расцвела красным гнездом пламени в душе. Я легкомысленнен и слаб, вчерашним вечером красота сидела у меня на коленях, она была подобна макам и россе, что затерялись в поле, вкус ее мягко дурманил.... Тогда я допустил, что чувственность такого рода вульгарна, и что я знал о красоте? Отчаянье рвет грудь, пульсирует кровью в висках...Прекрасней снома гурий и нимф, роскошней алтарных украс, ты истязаешь мою суть. Моя невинность сыплет снегом, шумит крикливым ветром в твоих Сатоу волосах, мне жаль тех вздохов на стекле, которые согрели не меня, а небо. Пыльно и зябко в твоей библиотеке, пыль указывает на длительность жизни книг... Лунный свет растрепал волосы, стекло согретое твоими ладонями плавиться — стальные клинья вьедаються в запястья, похоже, ты влюблен в эту ночь. Мой рассудок сдан в аренду гротескному бреду, зрачки фиксируют лишь тебя — бездна ангелов сидит в твоей спине. В пятом измерении материален лишь звук, но ты упорно молчишь, и я начинаю слепнуть. Моя любовь женского рода, я люблю тебя, как юная мать, любящая сестра, дитя неразумное, но это лишь в пятом измерение, в библиотеке. Жизнь Маны предполагает большую многомерность, страдая, учусь я заново думать и дышать. Девятый круг ада, ты в глянцевом блеске витрин уставший и запертый мною изнутри.... Твою душу приходиться долго привязывать шелком и тюлью, булавками и молитвами к телу. Безумно страшусь еженощных полетов твоей души, что же будет, если она заблудиться в безлунную ночь, расставшись с прекрасным телом на век?.. Мы умрем или умрешь только ты??? Каждую ночь я бужу тебя легким поцелуем, воруя с губ твой сон. Бледное, ажурное утро... с хищной леностью из под тяжелых век смотрю, как ты неспешно причесываешься сидя у высокого, исполинских размеров зеркала. -Ты научился врать даже во сне — замечаю я, с хриплым смущением в голосе, оседающим в легких и на языке разводами кофейной гущи.- Сегодня я проснулся оттого, что ты лгал своей душе. -Мияви, я не знаю, как можно врать во сне. Ирония его сумасшествия проникает глубоко в меня, лишь для того, что бы черные дыры сознания расползлись в немыслимую карикатуру с прочно вросшим в них созвездиями одиночества. -Для того, что бы врать, совсем не обязательно знать, как это делать. Кроме того, ты врешь, как дышишь.... Дышишь — постоянно. -Смешной мальчишка Мана улыбается на чистейшем французском, красиво и внятно так, что даже иностранец будь он хоть с острова Пасхи понял бы все вплоть до финальной жестокой и лаконичной метафоры -Мы учимся ходить и читать, играть и дружить, только вранью не учит никто оно у нас в крови. -Ты хочешь сказать, что я вру? -Все врут, а ты делаешь это просто великолепно -Спасибо -Ты обиделся? -Нет, ты откровенен иногда даже слишком, это пугает. Расстояние от кровати до твоего трюмо ничтожно, но если смотреть в витиеватый зеркальный триптих, отражающий смятение и непомерную тяжесть мыслей сидящий за ним эфирной фигуры Маны, оно кажется необъятной галактикой, пересечь, которую не в моей власти. У нас ведь всегда так, ты предлагаешь невозможные задачи, где нет константы, а есть одни неизвестные, бесспорно уравнение красиво, но его не решить. Да я уже и не пытаюсь, просто стою рядом у зеркала и целую твои плечи и шею сквозь шелковое облако золотых волос. «Знаешь, призрачное счастье, медленное горе» — с трудом доходит до меня смысл его улыбки. Преодолевая ломоту и сложность всех недосказанностей между нами, в бессознательном исступлении покрывая поцелуями бледные, избалованные трепетной лаской руки, я нахожу, что медленное горе гораздо лучше вечного блаженства. «Тебя в объятья брать лаская, ведьмы спину, И чтобы ты в аду постельном унялся, Нет сил сломить тебя и быть за Прозерпину» ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1. Патология времени. У него постоянно мерзнут руки, даже когда рукава домашней вязаной кофты скрывают их вместе с ладонями, оставляя видными только длинные пальцы с не менее длинным маникюром зрелище в высей степени чувственное и завораживающее. Я курю в его открытое настежь окно, словно плюю в осеннее небо так жутко быть здесь в тишине пахнущей горелым одиночеством и миндалем. Оглядываться по сторонам не имеет смысла в этой комнате всегда одно и тоже время, время которое мы потратили не на то, не на тех, не за тем...Это время чудесно оно похоже на неродившейся цветок, способный изменить, так многое, но вопреки томительному ожиданию застрявшему на самых задворках сознания не изменившего ничего. Сидя здесь я выпадаю изо всех известных мне часовых поясов и календарей, я перестою быть собой, когда мой ум зациклено на владении хотя бы тенью фигуры напротив. 2. Ты — война. Он сидит на полу и что-то увлеченно рисует, повседневное кимоно открывает святая святых до шизофрении и немого восторженного шепота изумительные ноги до середины бедра. Мой бог, смешное наваждение ты похож на юного Чингисхана варварская красота, дерзкая осанка и война, смотрящая на мир через тебя голодными по крови и смерти глазами. 3. Защита " белых". Думаю, я извращенец...я постоянно наблюдаю за тобой, даже когда знаю каждый твой жест, знаю, тот болезненный яд на дне всех движений и в интимной глубине дыхания который каждый раз следует выпить, что бы ты смог почувствовать себя защищенным. Добровольно склоняюсь над тобой пью яд, душа непоправимо немеет. " Мой разум, будь осторожен. Никаких необузданных, дерзких решений, ведущих к спасению..." 4. Светлая повесть. Глаза отражающие любой голос и танец, губы презирающие легкомыслие и сентиментальность приоткрываются в нежной улыбке и темный метал пирсинга их вовсе не портит, в кухне пахнет старомодными японскими яствами и хрупкие бумажные перегородки — седзе сквозь которые он видит его силуэт, перенося в детство, где папа читает газету и все ворчит и ворчит о стагнации, инфляции и прочей чепухе, а мама с полной самоотдачей и вдохновением готовит что-то у плиты. Слишком утопично запомнила память его детство, слишком зыбко стало его настоящее. 5. Бунтарь. Он собирается на деловую встречу, высоко подбирает свои длинные волосы, густо подводит черным глаза истончаясь, переходя на уже какой то запредельный уровень красоты бес поправки на пол, но в нем все равно присутствует холод опасности и силы, которым овеяны его мятежи и эпатажи. 6. Моя религия. Мир добр. Я праведник, а ты прекрасный грешник не знавший крещения и невинности детской любви, благоразумье наших встреч опорочило познание... Бес стыда, легко и непринужденно ты доверил мне себя, словно знал что крики невидимых бабочек, уже давно пророчили тебя в мои объятия. 7.Забавляешься. Читаю лежа в ванной, утопая в душистой пене, растворяясь в теплом движении воды, исчезая в розоватом паре и теплее от нескольких десятков свеч, ты сидишь на широком подоконнике (никак не возьму в толк от чего такая причуда в ванне и вдруг большое окно-витраж с широким подоконником?) изредка запуская руку в мои волосы и пропуская их сквозь пальцы,. О чем ты думаешь? 8. Сцена. Знаю ли я самого себя? Увы, нет, когда я на сцене и пускаюсь в шаманский танец, продиктованный мне родовой памятью, просящейся на свободу и куда-то в высь, я уже не принадлежу ни себе, ни ему, он говорит, я повенчан со сценой. Он знает, каков этот венец и не ревнует. Из-за этого мои глаза иногда слепнут для этого света, ведь я не могу вдохновиться мусором и шумом, тем адом окружающим меня в отсутствие тебя. 9. Болезнь. Осенью ты часто болеешь, у тебя случаться чудовищные мигрени и частые головокружения, ты мало двигаешься приходя из студии или дома мод, ты становишься по-сиротски опустевшим и неразговорчивым, я искренне хочу помочь тебе, но все напрасно осенью ты живешь в прошлом у тебя появляться крылья и исчезает желание жить. 10. Интервью. -Не могли бы вы в нескольких словах описать человека, которого могли бы полюбить? Какими качествами он должен обладать? -Улыбающаяся походка, полный чувства светлый взгляд, спокойные, умные губы — красивый, радостный цветок,- глубокая мысль в голосе.