Мари

— Подходишь. Тебе туда. Пожалуй, любимой частью своего многообразного и постоянно меняющегося труда Ричард считал именно отбор тех, кто к нему присоединится. И не потому, что зачастую выбор этот был синонимичен решению, кому жить, а кому нет — и хорошо если просто гибнуть от голода. Просто хорошо помнил, как любил старый епископ Анерман на родине церемонию посвящения. У молодых послушников — обоего пола, благо спрос позволял — были почти такие же лица, как у тех, кто теперь каждый день стояли перед бывшим писцом и доверенным ассистентом. Впрочем… Если подумать, те боялись еще больше. Ведь они искренне полагали, что идут к жизни лучшей — откуда им было знать, что у Его Преосвященства совсем иные планы. Когда Император отвернулся от блудных слуг Своих, у Него было чувство юмора. Без Света Его, как быстро вся порочная империя пала… И по иронии повеления высочайшего, Ричард остался жив. Как и все остальные, кто прошел через врата Паутины вместе с палачами в черных латах, но каким-то чудом избежал участи стать для них чем-то средним меж пищей и развлечением, покинутый Светом Его писец теперь знал, что худшего в его жизни уже не наступит. От одной из своих девушек он узнал об интересном наименовании Черного Города — Темница Душ. Место, куда трудно попасть, но еще труднее выбраться. И даже смерть — вовсе не гарантия того, что ты покинешь его. Ведь даже во Внешних Сферах Комморрага, где противно обитать самим господам и творцам, гибель не значит ничего. Город на Краю Вечности принадлежит им. Они решают, кто может здесь жить. Они же могут иногда милостиво позволить своим рабам умереть. Изредка. Немало Ричард знал и видел тех, кому прихоть хозяина не давала разрешения отмучаться. По меньшей мере, с этих всегда падала отличная прибыль. В Городе Вечной Ночи покупается и продается все. Если бы его обитатели, некогда звавшие себя подданными Императора, знали об этом заранее… Привыкали бы быстрее. А некоторые даже жили бы лучше, чем во владениях Империума. А все потому, что как есть два лика Владений Императора Человечества, так есть и две маски Черного Города. То, о чем говорят и во что верят, против того, что видят и слышат. Говорят, что ненависть его господ не знает границ, что у их жажды боли и крови нет предела и запретов. Это неправда, а точнее, не вся правда. Одной из первых мыслей, которую приходилось вкладывать служанкам в головы, было простое напутствие: не отходить от сценария. Люди не более чем паразиты. Черви во плоти Города. Но если паразиты приносят больше пользы, чем вреда, какой же рачительный хозяин будет марать руку о мерзкое насекомое? И потому повелители Паутины готовы даже уходить из заведений Внешних Сфер, не забирая жизней больше, чем оплатили. Услужить им — искренне, не из ужаса, всего лишь со стремлением исполнить свой долг перед старшей расой — и тогда щедрость их будет не менее легендарной, чем жестокость. Ричард нередко вырывал из оцепеневших пальцев девушек куда более ценные алые кристаллы, чем оговаривал, не обращая внимания на их бессвязные вопли, рыдания и попытки прийти в себя, когда довольный сибарит или ведьмак удалялся, вкусив вина, купленного у вольных торговцев, рассчитавшись за восхитительный страх, вкуснейшую боль и изысканные крики. И оценив услуги, господин неизбежно возвращался, лишь усиливая у уже знающих его столь желанные чувства. Впрочем, новенькая явно не постигла бы столь тонких материй, не столкнувшись с ними сама. Вот почему хозяином «Туманных Плетей» будет Ричард, а не она. Все-таки некоторые вещи — например, посметь повысить голос на друхари, или показать им, что их присутствие нежеланно, или же не оправдать их ожиданий — могут произойти с человеком лишь один раз. — Третья комната. Посмотрим, умеешь ли ты хоть что-нибудь. И они всегда приходят. — Каэльдастраз рекомендовал вас как способного торговца. Даже спустя много лет нельзя было привыкнуть к тому, что некоторые гости могут двигаться столь тихо. Лишь на мгновение стоит отвести взгляд от дверей, как они, минуя звенящие цепочки из золота, возникают рядом. Никогда не спрашивают, возможны ли их желания даже с точки зрения самой реальности. Велят, и знают, что так и будет. Ричард доставал для мандрагор кровь влюбленного и слезы радости, поцелуй истинной любви и сны слепцов. Полностью удовлетворенным ушел дракон, возжелавший совершенный механизм — разумеется, поприсутствовав на его перерождении, превращении из прекрасной плоти в бессмертные золото и серебро. Восхитился укротитель, мечтавший о самой умелой спутнице Черного Города, знающей десять тысяч изощренных движений — по счастью, его не смутил весьма неказистый лик, благо для него все они были на одно лицо. Загробный Барон, хозяин храма Обсидиановых Светил, никогда не бравший менее десяти блудниц разом и остающийся несытым, задыхался от истощения, приобретя общество победительниц гладиаторских боев и соревнований по атлетике. — Если дозволено мне, я предпочитаю быть коллекционером. В некотором роде, необычные желания господ наших, которые мне удается исполнить, это предмет моей страсти. Ибо желающий жить всегда найдет способ. Даже когда нужно отыскать невесту, способную родить от мертвеца. Или Сестру Битвы, видящую в хозяине исповедника и искупителя. Или способную влюбиться до беспамятства в каждого из семисот сслитов-защитников архонта. Произведения искусства, а не прихоти. Но гостью, скрывающую лицо под маской, было не удивить столь простыми изысканиями. Вряд ли она вообще желала знать сомнительные заслуги человека, ибо ее будет волновать лишь собственный заказ. В зеркале, заменяющем ей лицо, Ричард видел только себя, застывшего меж богатством и гибелью, третьего не дано. — Слова забывшего прошлое свое. Но помнившие уже не смогут рассказать о нем, ведь так? В какие мягкие формы она облачила то, что человек сказал бы намного проще. Ксеносу прислуживает лишь предатель, продавший свободу ради жизни. То, от чего остальные отказались… И заплатили за это. — Возможно — но ведь именно прошлое сделало меня таким, каков я сейчас. Оно заставляет всех моих слуг мечтать о прихотях господ наших — ибо таков их путь прочь от смерти в тенях Города Голодных Глаз. Там, где силой можно взять все, что может быть ценнее, чем идущие в ваши объятия по своей воле? Их желание жить — вот секрет успеха «Плетей». — Мои вкусы несколько иного вида. Обещаю, что вознаграждение будет весьма щедрым. — В таком случае посвятите меня в них… Обещаю, искать в ином месте вы не захотите. — На это можно долго жить. Практически до конца жизни. Когда от резкого содрогания желтая клетка со встроенным электрошоком сорвалась, Ричард даже не особенно удивился. Трезвыми крановщики Порта Желаний не были отродясь, а считать их смерти давно перестали. На каждого раздавленного статуей, кораблем или гравитацией порталов находились тысячи желающих его заменить. В самом грузе не было ничего необычного. Признаться, хозяин экстравагантного заведения был малость оскорблен, почти как была бы его ассистентка, хирург от всех богов Варпа, если бы ее попросили помочь проколоть уши. Платить такую цену за это? Зачем? Неужели госпожу заводит риск? Побыть наедине с тем, что способно перекусить ей руку пополам? Или она жаждет экспериментов, которые не жалко провалить? А может, просто хочет чистоты примитивных эмоций? Возможно, дело в том, чтобы побыть максимально далеко от нравов и обычаев сородичей? Воистину, Город Черных Врат слеп. Его жители ненавидят и друг друга, и всю галактику так сильно, что вряд ли кто из них и удивится такой терпимости. В любом случае, свои три тысячи душ Ричард получил. — Мари Веспуцци, к вашим услугам, госпожа. Она проводит вас, и исполнит любое ваше требование. Правила вежливости требовали предлагать посетителю персонального сопровождающего. Помочь снять доспехи, принести напитков, изредка — побыть живой мебелью. Почти все отказывались, ибо от постороннего присутствия могло быть испорчено основное их времяпрепровождение. Твари питаются не своими ощущениями от тел — их интересует то, что испытывает поданный им, как блюдо, человек. А смотреть без содрогания, фонящего и загрязняющего друхари вкус, Мари не могла. Вместо этого тряслась после, штопая то, что оставалось, когда посетитель покинет заведение. Нет, после ее работы не оставалось ни повреждений, ни шрамов — у ксеносов были инструменты, о которых в Империуме она и помыслить не могла. Кошмары о том, как она вырезала выжженный глаз солдату, перестали приходить после выращивания и вставки нового какой-то из девочек Ричарда. Ублюдок хотя бы не жалел расходов, чтобы починить то, что сломал очередной остроухий… А еще знающие хотя бы основы медицины руки спасли от того, чтобы самой лежать на этом столе. А вот эльдарка в зеркальной маске и черно-красном панцире потребовала, чтобы Мари оставалась рядом. Разумеется, тоже без всего — отмыть кровь с кожи легче, чем отстирать. И еще негласно запретила отворачиваться. А дальше началось то, что иначе как насилием над всеми законами природы описать было нельзя. Нет, орков в Комморраг завозили нередко, благо на аренах всегда был дефицит желающих умереть и забрать с собой побольше других таких же — но впервые зеленокожую беснующуюся тварь привязали к ложу здесь. В потоке бессвязной ругани нельзя было даже разобрать, что беспропорциональная гора мышц и костей хочет сказать, но явно нелестное и о людях, и об эльдарах. Если бы не сверхпрочные канаты, не дающие ему даже мотнуть резко головой, он бы уже снес все стены одновременно. Вначале просто казалось, что сейчас купившая его хозяйка перережет ему горло — и, скажем, искупается в пахнущей далеко не железом крови. Такое бывало. А вот чтобы при виде орка эльдарка трепетала — это явно что-то новое. Ее трясло, когда она стаскивала с зеленокожего дикаря остатки ремней и повязок — тот явно орал на своем языке, чтобы не смела трогать имущество. И даже сквозь маску чувствовалось, как у остроухой сбивается дыхание. Не как перед убийством, пусть даже и шли в этом проклятом городе страсть с войной бок о бок. Вопреки стереотипам, у орков есть все, что ожидал бы увидеть человек, разделывая труп. Некоторые органы в другом порядке, но на месте все до единого — и даже, казалось бы, абсолютно ненужные. Размножение простым осквернением земли — но, видимо, какой бы обезумевший бог ни создавал орков, он по привычке снабдил их и лишними частями. Да, абсолютно непригодными для каких-либо целей. Но это Комморраг. Здесь востребовано все. Что было в длинной игле, похожей на обломанный клык, Мари не знала, но орк, едва ему в живот начали вкачивать жидкость, сразу перестал орать. Теперь он не выкрикивал немногочисленные ругательства примитивного языка — теперь он выл. Рыдал. Если бы умел плакать, плакал бы. От насилия над его природой, от бессилия, от желания оказаться где угодно, лишь бы не тут, от отрицания, гнева, мольбы своим божкам и жажды умереть как угодно, только не здесь и не так. Все это из него сочилось так, что чувствовал даже человек — а эльдарка почти в буквальном смысле все это жадно проглатывала. Как оказалось, это только начало. Посолила мясо, прежде чем готовить. Без первой волны эффекта той дряни, которой накачала зеленокожего, ей не была бы так мила вторая. Та, в которой против не то что его воли, а против даже его биологии, против его представлений о самом себе, она смогла заставить не знающего даже самого понятия физической близости орка делать все, что было необходимо. Благо конструкция универсальных доспехов у эльдар вполне позволяет. — Х’чшь ж’ть, ф’йка? Даже не поражение, а позорное грязное пятно на Пути. Просчитались поочередно следопыты, вся группа наблюдения, лично провидец Харьятан — и судя по всему, орки быстро воспользовались слабиной противника. Да, потеряв много, но это не утешение — твари возродятся еще сильнее, а усопших уже не вернуть, ибо у них, в отличие от бесконечных орд, всего одна жизнь. Теперь осталась одна Киидаалья. Сдаваться было рано. Если совершили такую ошибку, как не добить врага сразу, а потащить его, как трофей, к вожаку — еще не все потеряно. Конечно, ни одна заточенная полоса металла, подобранная здесь, не сравнится с клинком из психокости — благо тот, почуяв мерзкую руку чужака, разорвал рукоятью его пальцы, умер раньше, чем причинил вред детям Иши. Но стоит им на мгновение отвернуться, как эти грязные куски железа окажутся у орков в глотках, а вожаку танцовщица отрежет язык и вытащит через распоротое горло. Как минимум четыре варианта их перерезать, и они даже не успеют отреагировать. Так казалось, пока дикари не бросили на пол перед бесформенным нагромождением черного и красного, ржавого и мертво-зеленого. Если это и было орком, то очень давно. Не потому, что от самого орка там осталось весьма и весьма мало. Просто когда он, не открывая пасти, произнес всего три слова, все так же искаженных и полупроглоченных… Вместо него их произносил кто-то другой. Не тварь Первородного Ничто, Великой Пустоты, ее шепот узнавали бы везде — да и не было случая в истории, чтобы в душу и тело орка вошло бы воплощение Совершенства. Вместо нее — голос, которому ведома лишь сжирающая ненависть, холодная и бескрайняя, финалом которой может быть только прекращение всякой жизни. Ненависть ко всему, что мыслит, дышит и растет. И в первую очередь — к эльдар. Ее принесли не для того, чтобы вожак смог добить врага сам, он хочет ей участи хуже, чем умереть. И раскаленный ошейник с цепями — только первый шаг. Показать ей, что эльдар — животные из слабой плоти, ненавистные выродки страстей, и потому будут жить как скот. Будут есть, когда им позволят, спать там, где прикажут, и отдаваться тому, кому захочет хозяин. А выжить придется. Слово об этом должно дойти куда следует. Придется вынести все, и роскоши погибнуть здесь нет. Киидаалья вернулась домой. У чудовищ из черно-красного металла и зеленой кожи нашлось достаточно врагов среди мон-кей, чтобы остановить их. Просто теперь и на людей, и на орков, и на свое тело она всегда смотрела иначе. — Подойди. Некогда сверхчувствительные нервы, которая могли на слух различить сердцебиение, а на ощупь пылинку, теперь только от самых противоестественных силовых воздействий чувствовали хоть что-нибудь. После множества часов орочьей какофонии, которую они смели называть музыкой, после их плетей и углей — в лучшем случае — большую часть чувств заменяло то, что видели и слышали другие. Кто угодно. Чужие глаза и уши вместо своих. Конечно, в Городе Тысячи Сфер мгновенно бы излечили все это, но… Но за долгое время Киидаалья просто успела привыкнуть. Пусть страдают они, а видеть будет она. Так проще. И так можно узнать много нового о том, что старое тело, до шрамов и ожогов, физически не смогло бы воспринять. А мон-кей чуть поодаль, исполняя через омерзение приказ, ощущала очень многое. Нет, она не особо удивлялась, ибо видела и не такое, и возможно, даже догадывалась, что только от грубой кожи и плоти орка ее госпожа что-то может воспринять. Но как ей стало противно, когда ее взяли за руку. Подержали, чтобы побыть с чем-то знакомым, отвлекаясь на новое. Потому что не зная чего ждать, она пугается куда сильнее, чем от вида какого угодно насилия. Чего она не знает, так это того, что вместе с давно угасшим трением своего тела Киидаалья проникается тем, что чувствует дикарь, переставший дергаться и скулящий, как смертельно раненый и заждавшийся долгожданной гибели зверь. Он себя чувствует весьма знакомо. Все против его сути. Его заставили быть тем, что ему немыслимо. Ему страшно, еще и потому, что он бессилен, он изгой в собственном теле. Сходит с ума от того, что все вокруг перестало быть сколько-нибудь реальным. Он перестал быть даже орком, он опустился ниже самого паршивого паразита в стае. Даже если он выживет, на нем теперь несмываемое позорное клеймо, оставляющее один выход — умереть в выгребных ямах, ибо даже право оставить споры он теперь не заслужит. Ради интереса, с ним даже можно поделиться своими немногочисленными нервными окончаниями, и от их противоестественной природы ему станет еще хуже. Может быть, если бы он умолял, или пытался воззвать к рассудку, или хотя бы назвал свое имя, хоть как-то показал свою разумность, его бы быстрее оставили в покое. Даже животные, поняв, что сила их не спасет, пытаются надавить на жалость… А эта тварь и на такое неспособна. Ну так пусть заодно отведает и отвращения со страхом человека, что ему передадут в видениях. Почти напрямую. Для последних нескольких секунд нужно было выжать из медленно растворяемого изнутри зеленокожего все, что у него еще было. Теперь уже раствора Киидаалья не пожалела, пока зверь не перестал даже выть — просто не смог, от сдавленных легких. Один за другим все участки его тела вздулись как пузыри от ожогов, и лопнули. Восхитительно добавили красивого финала, раскрасив убогие помещения от пола до потолка. Символично, что от начиненного маргрехом Поцелуя Арлекина, пусть и в малых концентрациях, кровь даже у орков становится нестерпимо яркой. Чужим взором Киидаалья смотрела, как ее маска, из чистой зеркальной ставшая одноцветной, отражает собственное лицо служанки. Залитое кровью так, что на нем видны одни глаза, с пропитанными и уродливо спутанными теперь волосами. Сначала она могла только неподвижно смотреть, оцепенев… И только увидев, как ее госпожа встает, неуклюже бросилась назад и вжалась в стену. Вот теперь можно подать вторую часть. Вот теперь она достигла нужной кондиции. Мари всегда знала, что рано или поздно это произойдет. Одна из остроухих мразей решит за очень отдельную доплату приняться не за готовую на все жертву, а за нее. Каждый раз убеждала себя, что если их не злить, не повторять чужих ошибок… Что остальные, кому везло меньше, явно что-то натворили, и если просто так не делать… Но при такой жизни, что было удивительного? Законом Комморрага не запрещено, безусловно, но вполне ожидаемо. Сначала попыталась отбиться — хотя голой рукой по скользкому панцирю, похожему на вываренную кость, это было бесполезно. Хоть эльдарка и не выглядела особенно мускулистой, ее пальцы на горле были как щипцы, которыми выдирают зубы. Потом уже только смотреть в заляпанную маску, в которой — Мари готова была клясться — искаженное отражение складывалось в изуродованный труп без половины мышц и кожи. Как пособие по вивисекции. Смогла даже заметить, как вторую руку, с похожей на выдвижное лезвие иглой, тварь вскидывает и заносит… И как конец острия замирает ровно у груди. Намеренно не доходит самую малость. Быстро не кончится. А потом та вдруг заговорила. — Скажи мне. Ты хочешь жить? Дождавшись, когда человек хоть немного перестанет дергаться, эльдарка самую малость ослабила хватку. Только чтобы дать продышаться. И все так же спокойно повторила вопрос, небрежно отряхнув все, что неспешно стекало по ее доспеху и выпадало клочьями из его складок. И она терпеливо ждала. На их языке это значило, что от того, что услышит, зависит многое. Нет, она пришла сюда не за простым убийством. Она вообще не выглядит живущей в Городе. Оставалось только надеяться, что единственное вертящееся в голове поможет. — Хочу. Откуда-то было точно известно, что за отражением она улыбается. — Тогда спроси меня, что я купила у твоего хозяина. На этот раз дважды просить ей не пришлось. — Что? — Я приобрела твою жизнь, а не смерть. В отличие от Темных, у вас и у нас она одна — и потому чего-то стоит. Разжав пальцы, отошла на шаг. — Скажи мне, после того, как ты вспоминаешь страх… Когда твои слабые мысли, о которых ты никому не говоришь, сталкиваются с настоящей угрозой конца жизни… Как хищник, она чует чужой ужас. И не от того, что знает то, чего знать не должна. От того, что знать их — одна из тех вещей, что в Комморраге действительно запрещены, и которые нельзя купить ни за какие сокровища. Это действительно не друхари. Это пришелец откуда-то извне, из глубин, которому так же все здесь противно и чуждо, как и людям. -…теперь ты понимаешь, зачем тебе жизнь? Почему-то Мари казалось, что если она ответит «нет» — что было несколько минут назад намного ближе к истине, и в чем она не признавалась даже самой себе — то все будет намного проще. Намного менее болезненно. Но теперь уже это было иначе. Теперь только было понятно, за что на самом деле цепляется все сущее в жизни. И что искала заказчица, вволю насмотревшаяся как на сородичей, не ценящих отведенного им времени — ни своего, ни тем более чужого — так и на людей, умирающих просто потому, что так им приказано. Хочет увидеть, на что готов человек, чтобы жить дальше. Молчание эльдарка истолковала однозначно. — Тогда слушай. Я передаю тебе то, что мне передал один ценитель. Считай это игрой. Как актеру нужен зритель, так и зритель должен участвовать в представлении. Ученик должен превзойти учителя, а преемник — предшественника. И если не хочешь бояться за свою жизнь — сейчас, или в следующий раз — есть лишь один способ. Взять в свои руки, забрать у них и перестать бояться. Я уже не боюсь… Я научилась. Теперь твоя очередь. Следом она небрежно сбросила на пол ящик, рассыпав по мрамору инструменты и лезвия — все, которые могло предоставить заведение. Дала понять, что есть два способа пустить их в ход. Порадовалась, что наконец нашла того, кто не захочет выбрать более легкий. Хочет, чтобы ей представили шедевр, который будет лучше ее собственного. Что взять за основу — оставила на выбор. Хотя в глубине души Мари знала всегда, что и как желает сделать. После всего, что она видела за долгую для жителя Внешних Сфер жизнь, можно было даже не изобретать ничего нового, а просто воспроизвести все то, что показывали завсегдатаи «Туманных Плетей». С какого инструмента начать, подходя к столу, было для Мари уже неважно, его можно было взять наугад и не ошибиться. Сама не зная, зачем, ведь в данном случае ответ действительно бы ни на что не повлиял, она спросила, проверяя остроту лезвия: — Вот и скажи мне, Ричард… Ты хочешь жить?