Её сын

      Гарри стоял возле маминой спальни, переминаясь с ноги на ногу. Мама была на кухне: мальчик слышал, как она напевает свою любимую песню. Ему бы сейчас сидеть в своей комнате и рисовать. Или читать. Или играть. Или спуститься на кухню и поговорить с мамой. Но он стоял здесь, держался подрагивающей рукой за ручку двери и не мог ни на что решиться. Заходить в комнату без разрешения некрасиво, мама всегда стучалась, прежде чем войти к нему. Но набраться смелости и попросить разрешение не вышло. Каждый раз, когда он пытался, паника душила его и мешала произнести хоть слово. В конце концов, причина, по которой мальчик стремился попасть в эту комнату, была ещё более странной и ненормальной, чем всё, что он творил до этого.       Пусть мама сумела убедить его в том, что в магии нет ничего плохого, порой Гарри по-прежнему снились кошмары. В этих снах он колдовал — летал в небе, превращал чашки в мышей, заставлял цветы звенеть, словно колокольчики — а мама вместо того, чтобы обрадоваться, отворачивалась, отшатывалась, не позволяла ему приближаться. В её глазах он видел страх и ненависть. И слышал, как она кричит.       Утром после таких снов Гарри просыпался весь заплаканный и дрожащий. Мама всегда тревожно спрашивала, что случилось, но он говорил, что приснился страшный сон, а какой — он не помнит. Тогда мама притягивала его к себе, ласково гладила по голове, целовала в лоб. По её глазам Гарри видел, что она догадывается о причинах его страхов, но не хочет заставлять говорить. Ждёт, пока он решится на разговор самостоятельно. От этого Гарри мучился совестью, но день, полный игр, общения с друзьями, прогулок и новых открытий, развеивал сомнения и терзания. До следующего кошмара.       К счастью, с каждой неделей такие сны посещали его всё реже и реже. Мальчик убеждался, что никто не собирается от него отказываться, что его не боятся, балуют, любят, и отогревался у этой любви. Друзья не давали ему грустить и замыкаться в себе, мама не позволяла возвращаться дурным воспоминаниям. Наверняка со временем кошмары сами собой оставили бы его, но тут опять случилось нечто необъяснимое. Выходящее из ряда вон.       Незадолго до дня рождения, которого Гарри ждал с нетерпением и радостным предвкушением, ему начал мерещиться чей-то голос. Он был совсем слабый, больше похожий на еле различимый шёпот. Сперва мальчик даже не обратил на него внимания, принимая то за дуновение ветерка, то за шелест листвы. Но с каждым днём голос всё креп, становился всё отчётливее, поэтому отмахиваться от него становилось сложнее и сложнее. Какое-то время Гарри пытался убедить себя, что голос ему снится, но тот начал преследовать его и днём.       Слов было не различить — говорили то ли слишком невнятно, то ли на другом языке — но Гарри почему-то казалось, что зовут его. Судя по интонации, невидимка то жаловался, то негодовал, то просто что-то рассказывал, но с такой невыразимой тоской, что хотелось плакать.       Гарри долго искал источник этого голоса. В конце концов, он обнаружил, что невидимка скрывается в маминой спальне. Именно из-за её двери голос звучал громче и отчётливее всего. Более того, когда Гарри просто проходил мимо, невидимка начинал звать его с удвоенной силой и будто бы даже захлёбываться словами. Словно то, что он желал сообщить, было жизненно важным.       Сны тоже менялись. Их Гарри не запоминал — только смутные образы. Какие-то мужчины и женщины, какие-то мальчики и девочки беззвучно открывали рты, тянули к нему руки, но при этом оставались бесконечно далеки, словно стояли за прочным и толстым стеклом. Эти сны не пугали мальчика, но заставляли его сердце сжиматься от неясного предчувствия.       Промучившись несколько дней, Гарри решил найти невидимку и поговорить с ним. Может, тогда обладатель голоса оставит его в покое? Или они подружатся, и Гарри перестанет мучить чужая грусть и чужое одиночество. И тот и другой вариант представлялись мальчику одинаково удачными. Но рассказать маме о происходящем и своём плане он не мог. Стыдился. Подозревал, что голоса в голове не совсем нормальны даже для мира магии.       Конечно, мама уже не раз доказала, что готова принять его любым, но это не означает, что она не расстроится. Или не испугается. Она вряд ли станет ругаться и уж точно не отправит его обратно в приют или к дяде с тётей (в это он успел поверить со всей самозабвенностью детской души), но огорчать или пугать маму Гарри всё равно не хотелось. Она добрая и печальная и не заслуживает лишних проблем.       Поэтому мальчик решил попытаться пообщаться с невидимкой один на один. Правда, когда Гарри в последний раз поступил не очень правильно и ничего не сказал маме, Пейдж чуть не умерла. А сам он заработал целую неделю тошноты и головной боли и серьёзное переутомление. Но в этот раз мальчик был уверен, что ничего дурного случиться не должно. За не самые счастливые годы жизни Гарри научился распознавать враждебность по отношению к себе. Он чуял её, словно дикий зверёныш, шестым чувством. Невидимка не желал ничего плохого, просто поговорить. Что-то показать, что-то объяснить.       Голос звал, манил, обещал, просил избавить от одиночества, разделить напополам грусть. Гарри было жаль невидимку, ведь когда-то он и сам хотел поговорить хоть с кем-нибудь. Теперь у Гарри есть мама и друзья, а ещё мисс Бланшар и доктор Хопер. А у невидимки нет никого. И если Гарри ничего не предпримет, то и не будет. Мама голосов не слышала, мальчик был почти в этом уверен.       С первого этажа по-прежнему доносилась песня без слов. Гарри зажмурился. Потом он обязательно расскажет всё маме, попросит у неё прощения и объяснит, почему вообще так поступил. Потом, когда наберётся храбрости. Совесть, убаюканная этим обещанием, немного успокоилась, и мальчик поднял руку и толкнул дверь.       В маминой спальне он до того не был ни разу. Причин как-то не находилось: если ему случалось видеть ночами кошмары и просыпаться от них в слезах и с криками, мама сама как-то чувствовала его настроение и приходила посидеть рядом, подержать за руку, спеть колыбельную. Играли, читали и разговаривали они то в гостиной, то в столовой, то в саду. Так что в этой комнате Гарри был впервые.       Ничего особенного из себя спальня не представляла, его собственная комната и то выглядела просторнее и роскошнее. Но в каждой мелочи, в каждой детали Гарри видел маму. Вот забытая второпях на постели заколка — ажурное сплетение серебристых веточек и кроваво-красная капелька кристалла в центре. Вот аккуратно заправленная кровать — покрывало без морщинок, тщательно взбитые подушки. Вот вывешенное на дверце шкафа чёрное платье — после обеда мама пойдёт в нём на работу проверить, «не развалили ли город за несколько часов её отсутствия» (так она сама сказала). Вот серебряный браслет, который она не успела убрать в шкатулку. А вот и сама шкатулка, приоткрытая, манящая, зовущая, на тумбочке. Гарри подошёл ближе.       Шёпот становился всё отчётливее и громче. Голос звучал лихорадочно, заполошно, будто невидимка чувствовал, что Гарри совсем рядом, на расстоянии протянутой руки. Картинка сузилась до одной шкатулки. Мальчик уже иного не видел, не замечал да и не слышал ничего, кроме чьего-то голоса и грохота собственного сердца. Как он оказался около тумбочки? Когда успел подойти?       Гарри, словно сомнамбула, коснулся крышки шкатулки, откинул её. Взгляд упал на лежавший отдельно кулончик. Серебряная цепочка, чёрный камень. Внутри камня коротко и зло блеснуло что-то алое, равнодушное. Блеснуло, поманило, позвало. Руки сами собой схватили камень, сжали в пальцах…       …И наступила тьма.

***

      Его звали Том. Том Реддл, в честь отца, и имя это он ненавидел. Оно было точно заноза в незаживающей ране. Предательский удар в спину от той, кого он не видел ни разу в жизни. Наверное, если бы мать не успела назвать его или дала ему любое другое имя, со временем он простил бы ей её смерть. Простил бы годы одиночества и жизни в холодном приюте среди серых стен и серых людей. Но мать сделала то, что сделала. Назвала его — своего единственного сына, наследника древнего чистокровного магического рода — именем жалкого магла, вышвырнувшего беременную жену на улицу, будто собаку.       Мать Том презирал. Как могла волшебница, способная укрощать силы, простым смертным неподвластные, унизиться до… до… такого? Утратить гордость и самоуважение и лечь под существо, почти ничем от животного не отличающееся? Да ещё и позволить помыкать собой, как помыкают безродной служанкой! Да, мать Том презирал. Но не ненавидел. Её трудно было ненавидеть. В конце концов, она была всего лишь дочерью своего мира — измельчавшего, опаскудившегося, трусливого мира магов.       Вся ненависть Тома принадлежала другим. Грязным никчёмным тварям, не видящим дальше своего носа, озабоченным лишь мелкими, незначительными делишками. Ничтожным существам, каким-то неведомым образом заставившим всемогущих волшебников прятаться и пресмыкаться. Тупым обезьянам, позволяющим себе вытирать ноги о потомков величайших династий. Маглам.       О, эти маглы! Кичливые, самоуверенные, наглые. Полагающие, что мир принадлежит им и только им. Как это случилось? Когда? В какой момент крыса решила, что она и не крыса вовсе, но — хозяин дома? Во время учёбы в Хогвартсе Том часами рылся в исторических трудах, но так и не нашёл ответа на этот вопрос. Просто в какой-то момент маги перестали бороться, сдались, ушли в подполье вместо того, чтобы указать маглам их место.       И теперь мир магов представляет собой жалкое зрелище. Сборище трусов, пугающееся собственной тени. Все эти Статуты о секретности, все эти Надзоры за несовершеннолетними — всего лишь ошейники. А волшебники и рады вздевать их на собственные шеи. И всё больше грязнокровок, тешащих себя надеждами достичь высот таких гениев, как Слизерин. И всё больше полукровок, чьи отцы или матери не считают зазорным путаться с маглами. И всё громче их голоса: «Мы не должны причинять вред тем, кто магическими способностями обделён». Не должны? А почему, собственно?       Однокурсники Тома любили поразглагольствовать на эту тему. В гостиной Слизерина нередко звучали призывы заткнуть поганым грязнокровкам рты, а с маглами обращаться сообразно их происхождению. Но слова оставались лишь словами, и благородные лорды и леди, несомненно, разделяющие взгляды своих детей, никогда не осмелились бы оные взгляды озвучить на заседаниях Визенгамота….       Тому был известен лишь один маг, попытавшийся восстановить статус кво. Геллерт Гриндевальд — великий человек и могущественный маг. Он вышел против ослеплённого страхом общества, он не постеснялся честно признать, что не желает преклоняться перед маглами, он подкрепил слова действием. Он был истинным магом, ведь маг — это тот, кто не боится брать положенное ему по праву силы и рождения. Увы, грязнокровок и полукровок оказалось слишком много, и их возмущённые вопли заглушили глас рассудка.       Гриндевальд не добился главной цели, но кое-что он всё же совершил. Он указал мальчику по имени Том путь. И этот путь пленил мальчика открывающимися перспективами. Придёт день — и маги вспомнят, кто они и для чего рождены. И тогда ни один Том Реддл не осмелится не то что издеваться, но и косо смотреть в сторону какой-нибудь другой Меропы Гонт. Не смогут больше презренные маглы считать колдунью необразованной нищей страховидлой. И язык у них не повернётся называть собственного ребёнка-мага грязным выродком. Другое дело, что колдуньям незачем будет одарять своим бесценным вниманием тех, кто поднялся ненамного выше обычного животного. И уж тем более вынашивать их детей.       Но до этого дня далеко. Для начала нужно вычистить собственный дом. Встряхнуть магов, вернуть им чувство собственного достоинства, безжалостно истребить тех, кто тянет на дно болота. Грязнокровок, слишком привязанных к своим никчёмным мамочкам и папочкам; многовато мнящих о себе полукровок, заправляющих всем и вся; тех из чистокровных, кто давным-давно перестал думать о величии рода, растерял древние знания и даже не пытался бороться с насаждёнными порядками. И начать он собирался со своей семьи.       Больших трудов стоило отыскать своих родственников-магов. Но, в конце концов, Том добился своего. Подумать только, некогда величайший чистокровный род, до сих пор занесённый в Священные двадцать восемь, тихо хирел в магловской глубинке!       И не просто хирел. Род умирал. Большинство Гонтов окончили свою жизнь бездетными, иные породили лишь сквибов и — незадолго до рождения Тома — от благородной семьи осталось всего трое — отец, сын и дочь. Они жили впроголодь, в нищете и грязи, о них не вспоминали другие маги, на них свысока поглядывали маглы. А потом сердце Меропы Гонт похитил смазливый парень, и род Гонтов окончательно рухнул в тартарары.       Том не раз пытался представить себе, о чём думала мать. Зачем она поступила так? Неужели какой-то магл, у которого из достоинств было только хорошенькое личико да неразорённое хозяйство, стоил того, чтобы предать отца, брата, чистоту крови? Что это за чувство такое жуткое — любовь, если она заставляет совершать бессмысленные и глупые поступки?       Позже, оказавшись на улице беременной, без денег, без жилья, без работы, Меропа могла вернуться в отчий дом. Покаяться, попросить прощения и забыть обо всём, как о страшном сне. Ведь к тому времени её отца уже выпустили из Азкабана, и тот наверняка ждал, что блудная дочь осознает свои ошибки и снова будет заботиться об отце и ждать из тюрьмы брата. Кровь — не водица; быть наследницей Гонтов всяко престижней, чем магловской подстилкой, выгнанной на улицу за ненадобностью.       Стоя сейчас на просёлочной дороге и глядя на домишко, в котором мать провела своё детство, Том отчасти понял её. Возвращаться, в общем-то, было некуда. Только и преимуществ, что крыша над головой. Дом же был обветшалый, кренящийся на одну сторону, грязный даже на первый взгляд. Двор зарос бурьяном: сорная трава подбиралась к стенам, явно намереваясь отвоевать себе у людей лишнее пространство. В душе медленно разрасталась брезгливость вперемешку с презрением. И это жилище потомков Слизерина? Как можно было настолько опуститься? Вот из-за таких магов всё сообщество вынуждено существовать на отшибе истории и таиться от маглов.       Дверь открылась с противным скрипом: петли не смазывали давненько да и косяк понемногу рассыхался и становился добычей древоточцев. В нос ударил тяжёлый смрад. Воняло застарелым потом, лежалой пылью, дешёвым пойлом, гнилью. Том скривился, окинул взглядом комнату. Здесь давно не убирались. Громоздилась поломанная мебель, превращая просторную комнату в крошечную каморку. Сквозь грязные разводы на окнах почти не проникали лучи солнца, а потому домик тонул в полумраке. Но даже в темноте Том видел, что пол неоднократно был заляпан чем-то да так и не вымыт после…. Предпочитая не думать, чем именно могли быть испачканы половицы, он шагнул вперёд.       Человека Том увидел не сразу. Поначалу принял его за груду засаленного тряпья, сваленную в углу. И только услышав глухой хриплый стон, остановился. Тряпьё зашевелилось, заходило ходуном и явило на свет небритого пропитого мужика. От него невыносимо смердело сивухой, потом и мочой. Том отшатнулся. Мысль о том, что это существо, уже почти ничем не напоминавшее человека, может прикоснуться к нему, вызывала тошноту.  — Ты кто? — прохрипело существо, подслеповато щурясь. Вряд ли у него были проблемы со зрением, скорее, непривычка к яркому свету. А Том специально оставил дверь открытой и использовал Люмос.  — Я сын Меропы, — холодно ответил Том. Своё имя он называл в последнее время всё реже и реже. Пока ещё не придумал, чем его заменить, но это дело времени. Можно было использовать имя деда — Марволо — но Тому было не чуждо тщеславие и честолюбие и скрываться в тени прежде великого рода Гонт ему не хотелось. Но это успеется. Сейчас необходимо было разобраться с наследием матери… и избавиться от этого существа, которое не выходило называть «дядей» даже мысленно.  — Это как это? — тупо переспросило существо. На лице его отобразилась напряжённая работа мысли. Том не торопил и не мешал, только пристально изучал окружавшую обстановку. Не могли же эти отщепенцы распродать все ценности рода?  — Аааа, — наконец протянуло существо, — так эта сучка всё-таки спуталась с тем уродом-маглом? И даже породила на свет ублюдка? Вот так-так, надо было паскуду бить сильнее и больнее. Чтоб не забывала, кто она.  — Круцио! — Том не спускал оскорблений. Ни магу, ни маглу. Никто и никогда больше не посмеет назвать его выродком или ублюдком. Обычно он действовал тоньше и изящнее, студенты с факультета Слизерин сами не заметили, как перестали относиться предвзято и пренебрежительно к талантливому и харизматичному полукровке, но существо, когда-то бывшее Морфином Гонтом, не нужно Тому в качестве последователя. А потому нет необходимости церемониться.       Когда существо перестало трепыхаться и стонать, Том снова посмотрел на него.  — Меня интересуют артефакты Гонтов. Те, которые ты не успел спустить на выпивку. Осталось в этом доме хоть что-то ценное?       Существо с ненавистью глядело на Тома. Судя по всему, боль стремительно выветрила хмель. Чужие бесцветные глаза вспыхнули яростью и посмотрели на юношу уже гораздо осмысленнее. Том усмехнулся. Похоже, Морфин Гонт разрушил себя не до конца. Оставалось в нём ещё что-то живое, способное на борьбу и сильные эмоции. Взгляд скользнул с лица ниже и замер на левой руке. На среднем пальце поблёскивало тёмным камнем тяжёлое фамильное кольцо.       Существо — нет, уже начавший приходить в себя Морфин Гонт — проследил этот взгляд. Оскалился, обнажив жёлтые стёртые зубы. Сипло захохотал.  — Хочешь примазаться к древней крови, щенок? К чистокровному роду? С той гнилью, что течёт в твоих венах, и мечтать не стоит.       Том с шумом втянул в себя воздух, но промолчал. Повторное использование Круциатуса чревато непредсказуемыми последствиями. Сознание Морфина, подточенное алкоголем и Мордред знает чем ещё, может и не выдержать. А для того, что Том задумал, последний Гонт должен быть в здравом уме. Более или менее.  — У меня есть деньги, — скучающим голосом заметил Том. — Тебе бы они… не помешали. — И он нарочито брезгливо обвёл глазами домишко. Лицо у Морфина скривилось, но он остался непреклонен.  — Это кольцо передаётся в семье Гонтов из поколения в поколение. И отец не простил бы мне, если б оно попало в твои руки, ублюдок, или руки твоей потаскушки-матери.       Том пожал плечами. С его точки зрения, оставлять кольцо Морфину — вот что было позором. И, если существует какое-то посмертие, как утверждают маглы, то покойные предки Гонтов должны быть с ним согласны. Конечно, приятнее получить кольцо добровольно, но Том не погнушается снять его силой. Да и вопросы Морфину он задавал больше из нежелания копаться в заросшем грязью доме. Но раз Гонт не желает говорить, Том сможет найти сохранившиеся ценности и сам.       Пора было делать то, ради чего он вообще забрался в глухомань и нашёл эту хибару. Это заклинание пришлось отрабатывать долго, но оно того стоило. Империус ненадёжен: его нужно постоянно обновлять и желательно держать жертву в поле своего зрения. К тому же, опытный аврор способен догадаться, что к чему. Обычная легилименция хорошо справляется с чтением воспоминаний и взломом сознания, но плохо приспособлена для внушения. Однако Том всегда любил изучать заклинания древности, когда маги не были связаны столькими условностями, как сейчас. Когда маги были магами, Моргана побери!       Морфин попытался оказать сопротивление, но куда ему, измождённому, отощавшему алкоголику, против сильного и здорового юноши? Оглушающее заклинание — и короткий бой окончен, не начавшись. Дальше началась скрупулёзная ювелирная работа по внушению ложных воспоминаний. Теперь никто, включая самого Морфина, не усомнился бы в том, что именно последний из Гонтов убил магла, осквернившего Меропу. И всю семейку этого магла тоже. А так как это уже был не первый случай…. Что ж, Морфина ждут долгие годы в компании дементоров. А, может, и страстный поцелуй достанется.       Пользуясь обмороком Гонта, Том обшарил дом. Увы, ничего ценного, кроме кольца, не обнаружилось. Промотали ли Гонты артефакты вместе с деньгами, пытаясь удержать остатки былого величия и роскоши, украла ли их Меропа, оставшаяся без семьи и без мужа, пропил ли их Морфин — теперь и не узнаешь. Но кольцо Том забрал с собой.       Была у него ещё одна мечта. Он намеревался не только построить новый мир — мир магов и для магов — он грезил стать в этом мире богом и господином. А богу не пристало быть связанным такими глупыми условностями, как смерть. Нет, Том жаждал обрести бессмертие. Он уже раздобыл требуемое заклинание, узнал подробности ритуала и разобрался в тонкостях создания крестражей, но хранить частицы своей души в чём попало не желал. Нет, предметы, которые станут залогом его вечной жизни, должны быть значимыми, ценными, великими. Медальон Слизерина, диадема Когтевран, чаша Пуффендуй, меч Гриффиндора. Да, эти предметы совершенно точно войдут в коллекцию. Отчасти потому, что Том чувствовал себя будущим реформатором, человеком, который войдёт в историю. Отчасти потому, что никому из окружавших его посредственностей не придёт в голову подобное святотатство. Осквернить запретным колдовством реликвии Основателей….       Но это будет позже. Начинать же надо с малого. Том перевёл взгляд на фамильное кольцо. Сам перстень ему ни к чему: Гонтам давно пора стать историей. Они не сумели сохранить своё величие и богатство, утратили само право называться магами. Ничего, им на смену придут другие — более наглые, более жестокие, уверенные в себе. А вот камень…. Камень манил, притягивал взгляд, давил сокрытой силой. Было в нём что-то особенное. Значит, решено. В ближайшей же ювелирной лавке Том велит вынуть камень из оправы. И он станет первым из крестражей.       Настроение заметно улучшилось. Том даже начал насвистывать какую-то идиотскую фривольную песенку. А когда домик Гонтов скрылся из виду, ему вдруг пришло в голову имя, которым можно будет заменить ненавистную памятку о папаше-магле. Весьма символичное имя.       Волан-де-Морт*.

***

      До дня рождения Гарри оставался всего один день. Всё уже было готово: Реджина успела и нанять аниматоров, и заказать еду, и пригласить гостей, и украсить сад. Оставался только праздничный торт, но его она хотела приготовить самостоятельно, будто так можно было стать ещё ближе с сыном. Разделить с ним один из лучших моментов его жизни.       Поэтому сегодняшний день она освободила для последних приготовлений к празднику. Даже Люпина постаралась выкинуть из головы, хотя чужак становился всё большей и большей проблемой. Прошла уже неделя с момента его появления в Сторибруке, и Реджина понимала, что нужно переходить к более решительным действиям. Нельзя держать его под замком бесконечно. Если на недельное отсутствие человека можно закрыть глаза, то более длительный срок вызовет подозрения. Придётся что-то решать.       Люпин облегчать задачу Реджины не желал. Он бросался из одной крайности в другую. То, переполненный негодованием, оскорблял её и требовал немедленно выпустить и оставить Гарри в покое. То встречал потухшим взглядом болезненно воспалённых глаз и тусклым голосом. В одни дни Реджине казалось, что ей удалось донести до Люпина нужные мысли. В другие — что он непробиваем и пообщаться по-человечески у них не выйдет. Конечно, женщина полагала, что рано или поздно сумеет достучаться до мужчины, но на это нужно время. А времени нет.       Жаль, конечно, Люпин мог бы быть удобным посредником между Реджиной и местными магами. От таких людей, как он, никто не ждёт подвоха. Но придётся обходиться тем, что есть. Если до послезавтрашнего утра мужчина не пойдёт на сотрудничество, что ж, у Реджины найдутся и другие способы решения проблемы. Не пытки, разумеется, нет: ей невыгодно мараться во всех смыслах. Но существует множество заклинаний, помогающих развязать языки даже самым упорным молчунам. И если Люпин не хочет общаться с ней как равный, он будет разговаривать с ней как марионетка с кукловодом.       А теперь стоит выкинуть этого человека из головы и сосредоточиться на делах насущных и приятных. Например, подумать об улыбке сына, который проснётся завтра с утра и обнаружит на тумбочке подарки. Или о счастливом детском смехе, который наполнит сад. Ради такого Реджина была согласна терпеть даже Пейдж Дэвис, внесённую сыном в список гостей в первую очередь. Или о вечере, когда гости уже разойдутся, а они с Гарри сядут рядом в гостиной и поболтают. Или почитают книжку. Или посмотрят какой-нибудь старый добрый фильм.       Реджина и сама не заметила, как начала напевать. Она никогда не пела так часто, как в последние дни. Голос и слух у неё были хорошие, помнится, учитель музыки всегда хвалил её. Вот только матушка полагала, что благородной девушке достаточно уметь играть на клавесине и иметь хороший музыкальный вкус. А петь не положено, ибо это занятие простолюдинок и актрисок, которые ещё хуже простолюдинок, ведь все знают, чем эти, с позволения сказать, девицы занимаются в свободное время. С Корой было тяжело спорить: она любила высказывать свои суждения в категоричной и непререкаемой манере. Маленькая Реджина хорошо запомнила, как её несколько раз запирали в холодной и пустой комнате после того, как мать ловила её, распевающей песни. С той поры женщина позволяла себе петь только тогда, когда точно никто не мог услышать. И только с появлением в её жизни Гарри поймала себя на том, что перестала бояться, словно сын прогнал призрак матери, неотступно следовавший за ней все эти годы.       Реджина почти полностью погрузилась в свои мысли, когда ощутила сначала тупой укол в сердце, а потом — точно ледяной плетью вытянули по позвоночнику. Чужая и чуждая магическая сила вихрем пронеслась по особняку. Женщина вздрогнула и выронила венчик. Что случилось? Гарри решил поколдовать? Но магические способности сына Реджина уже прекрасно изучила: во-первых, его сила ощущалась иначе, во-вторых, заклинания с подобной отдачей он ещё лет пять-шесть не сможет осилить.       И тут она вспомнила. Подвеска, купленная в лавке Голда. Она по-прежнему лежала в шкатулке в спальне Реджины. Когда схлынуло первое гипнотическое очарование, женщина засомневалась в том, нужно ли дарить её сыну. Нет, она не побежала возвращать подвеску Голду, не выкинула её, не заперла в склепе. Интуиция, развитая годами колдовской практики, подсказывала, что нельзя избавляться от украшения. Через несколько дней Реджина нашла объяснение этому смутному предчувствию: сила, что дремала в подвеске, была очень похожа на ту, что ощущалась в шраме. Потому женщина предпочитала держать странный артефакт под рукой. На всякий случай.       И вот этот случай настал. Что могло произойти? Где Гарри? Сын собирался побыть в своей комнате и порисовать. Вспомнив об этом, женщина, не помня себя от ужаса, бросилась на второй этаж.       В комнате Гарри не оказалось. Взглядом Реджина выхватывала отдельные детали: разбросанные по столу цветные карандаши, завалившийся набок плюшевый пёсик, недорисованная картинка. Может, сын просто пошёл в туалет? Или вышел в сад, а она, увлечённая собственными мыслями, не заметила? Но надежда умерла, едва родившись. Реджина уже прекрасно знала, где найдёт Гарри, и про себя молилась всем богам, чтобы с ребёнком ничего не случилось.       Он сидел в её спальне на постели и судорожно, до боли сжимал подвеску в руках. Когда она распахнула настежь дверь, мальчик поднял голову, и Реджина невольно отшатнулась. Тот, кто находился перед ней, не был Гарри. У этого ребёнка было лицо её сына, его волосы, его одежда и очки, но вот взгляд…. Взгляд был чужим.       На дне зелёных глаз опасно поблёскивали алые искры. Они ореолом окружали зрачок и медленно расползались по радужке. Откуда-то Реджина знала, что, когда зелёное сменится красным, с Гарри случится нечто очень плохое. Она пока смутно понимала, что именно, но допустить этого никак было нельзя. Но что делать? Как поступить? Она ни разу в жизни не сталкивалась с подобными заклинаниями.       От страха за сына почти физически тошнило, а в глубине души закипала ярость. Кто это? Когда он проник в сознание её малыша? Как смеет отнимать у неё дитя? Заставив себя разжать сведённые на косяке судорогой пальцы, Реджина сделала шаг вперёд. Затем ещё один. И ещё. И ещё. Проклятье это или злая воля, но она не оставит своего ребёнка одного. Она обещала, что никогда его не бросит.       Почувствовав её руку на своём плече, Гарри вдруг как-то странно дёрнулся, склонил голову набок, ухмыльнулся хищно, жутко. Реджину пробрала дрожь, так дико это выглядело со стороны. Тварь, пытавшаяся захватить тело сына — теперь женщина понимала это ясно! — чувствовала чужую магию, ощущала угрозу, беспокоилась. Злилась. Можно подумать, такая мелочь смогла бы остановить Злую Королеву.       Она медленно притянула сына в объятия, окутала его своей магией, не облекая её пока в заклинание, но давая тому, другому осознать, насколько сильный ему достался противник. «Кто бы ты ни был, — с ненавистью думала Реджина. — Где бы ты ни был. Каким бы могущественным ты ни оказался. Клянусь, ты пожалеешь о том, что совершил!». Мальчик в её руках вздрогнул, выгнулся и вдруг отчётливо произнёс:  — Я есть Волан-де-Морт. Я… — но Реджина ещё крепче прижала сына к себе и заключила их обоих в кокон своей силы. Пошёл ты к чёрту, тварь! Никто не смеет причинять вред тем, кого любит Реджина Миллс. Я матери родной не пожалела, а уж тебе милости и подавно не будет. Ты и волоса на голове моего сына не тронешь! Ты будешь визжать и скулить, умоляя меня о смерти, но я не подарю её тебе. Я превращу твою жизнь в ад, мразь, и на том свете ты тоже не найдёшь покоя. Говоришь, тебя зовут Волан-де-Морт? Что ж, найти такого будет нетрудно.       Её магия, её воплощённая ярость пульсировала, растекалась по комнате, заполняла собой всё пространство. И тварь дрогнула, заметалась, потому что на силу Реджины робко и несмело отозвалась сила мальчика. Гарри начинал приходить в себя. Нападение стало для него неожиданным и ошеломляющим, но сейчас он неосознанно хотел вернуться назад, к маме, рвался изо всех сил, и тварь понимала, что не может ему помешать. Слишком недавно она пробудилась. Слишком слаба ещё была. На минуту Реджина подумала, что было бы, попадись Гарри этой сущности необученным, не имеющим управлять своей магией. Подумала — и почувствовала, как холодком сжал сердце несбывшийся страх. Пожалуй, стоит в первую очередь учить сына защите сознания и подсознания. — Мама? — наконец, растерянно пролепетал Гарри. Огляделся потерянным взглядом, словно не понимая, где он и как здесь оказался, а потом уткнулся ей в плечо и громко разрыдался. Реджина села на постели, подтянула его к себе на колени, покачала, успокаивая, убаюкивая, торопливо зашептала в макушку:  — Всё хорошо, маленький, всё в порядке. Мама рядом, мама с тобой.       Ребёнка по-прежнему трясло от пережитого, но страшные алые искры в глазах потухли. Подвеска мёртвой змеёй упала на пол, одним своим видом вызывая в Реджине отвращение и глухую ненависть. Сегодня же она пойдёт в лавку Голда и поговорит со старым лисом по душам. И лучше бы ему ответить на её вопросы.       А пока стоит успокоить сына, стереть пережитый ужас из его памяти. Реджина покачивала Гарри на руках, чувствуя, как его слёзы пропитывают ей рукав рубашки, и тихонько напевала колыбельную. Женщина не помнила, где и когда услышала эту песенку, но она неизменно прогоняла кошмары мальчика и возвращала ему душевный покой:  — Пусть с тобой будет любовь И пусть будет счастье. И пускай любовь возвращается к тебе До конца твоих дней. А сейчас поспи, Я не буду тебе мешать, Просто тихонько посижу рядом И спою «баю-бай»*.       Кем бы ты ни был, ты всего лишь кошмар, страшный сон, уродливая тварь. Убирайся вон из головы моего мальчика. Убирайся — и не возвращайся никогда.       Или тебе не понравится, что я тогда сделаю.