Бесов танец дикий

*** Он наб-лю-да-ет. Наблюдает за мальчиком с черно-смоляными волосами, тихим и спокойным, и с каждой секундой, обжигаясь о само его существование, ненавидит все сильнее. Николай Ставрогин. Мальчик-которому-досталось-все. В комплект входили, конечно, объятия отца самого Петруши, который и думать забыл, что Верховенский-младший носит его фамилию. Николаю доставались уроки светского воспитания и французского, пока Pierre подслушивал чужой язык по углам, пытаясь разгадать значение непонятных слов. Ставрогину доставались и слова утешения от Степана Трофимовича, когда Nicolas пугался очередной тени. Верховенский-старший вообще был ласков со всеми детьми. Ну, кроме одного небольшого исключения. Последствия его краткого увлечения в Париже. Иногда Pierre снились непонятные слова, которые отчаянно всплыввли в мозгу с того времени. Révolution, liberté, l'amour, l'obsession. Повторяемые голосом отца, они унижали ещё больше. Может... Может это он в чем-то провинился? Может он вообще не должен был рождаться на свет? Никто не видел, как ночью Петруша испуганно крестил подушку, пытаясь убежать от собственных мыслей, как он вставал на колени и горячо молил Бога о прощении, сам толком не понимая, за что. "Наверное я ужасно грешен, наверное самое мое существование грех, это все мое наказание..." Он даже Ставрогина-то наверное не имел права ненавидеть. Ну кто виноват, что молодой Nicolas оказался лучше него? Только сам Pierre. Петруша рыдал от осознания собственного ничтожества, от того, что его соперник даже не знает о его существовании, от того, что он проиграл, даже не начав соревноваться. И каждый вечер - этот крест на подушке, который он скорее ставил на самом себе. В какой-то момент - самый постыдный! - Николай поймал его в момент молитвы. Что он читал тогда? Отче наш, молитву Филарета или же просто бессвязно бормотал свои извинения воображаемому холодному укору с неба? Пётр уже не помнил. Зато взгляд Ставрогина в тот момент запомнил очень хорошо. Он прочитал в серых глазах изумление, легкое презрение и то, что почти нельзя было простить - жалость. Затем Николай приподнял шляпу и произнес то, что Петр запомнил на всю жизнь. "Бога нет." - негромко, так, что почти приходилось читать по губам. - "Но это ничего." И тогда Верховенский-младший сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он ударил Николая по лицу. В великой жажде стереть это выражение с лица и вбить богохульство обратно в жемчужные зубы. Мальчишки прокатились по земле, шипя, как целый клубок рассерженных змей. В какой-то момент Петр оказался сверху, почти торжествуя победу, потрясая руками, русые волосы рассыпались по лбу - но тут подбежал Степан Трофимович с растерянным взглядом и оттащил своего сына от своего воспитанника. К разочарованию в глазах отца Петр уже привык, а вот самодовольство Николая снести оказалось труднее. Верховенский кричал и вырывался, все норовясь дать обидчику еще пару тумаков. Степан Трофимович покачал головой и крикнул Алексея. Молчаливый слуга увел мальчика прочь, не без усилий. Петру было больно. Петру было обидно. Он же само имя Бога защищал, так почему же виноватым опять оказался? Он ни с кем не разговаривал целый день. В полночь мысль, подобная змею-искусителю, проскользнула в его разум. А что, если... Николай прав? Петр замотал головой, пытаясь выбросить это из головы, но мысли уже стремительно неслись друг за другом, словно костяшки стремительно падающего домино. Все внезапно стало простым и понятным. Равнодушие небес, и судьба самого Петруши, и кривая усмешка Николая. Будто бы все это время Верховенский стоял в густом тумане, а теперь тот рассеялся - и он оказался посреди холодного и пустынного мира, впервые узрев его таким, каким он есть. Бога нет. Никто никогда не вступится за него. Но никто и не накажет. Петр впервые услышал собственный смех. Немного истерический, немного безумный, но все же смех. Спустя пять минут он хохотал, как помешанный, а с улицы вторил громким лаем разбуженный пес. Этой ночью Петр не перекрестил подушку. Он лежал маленькой морской звездой среди смятых перин кровати, и смотрел в небо, где были звезды, подобные Николаю, до которых ему никогда не достать. Зато он больше не хотел выше. Он хотел глубже. Он может упасть на то дно, до которого тоже еще никто не добирался. Чем не достижение? - Бога нет, - шепчет Петр горячими губами, - Но это ничего. В конце концов, если он ему вдруг понадобится, Верховенский всегда может его придумать. Хотя бы из того же Николая слепить, как из податливой глины, да таковых богов обычно идолами кличут. Цепи лопнули, он впервые ощущал себя свободным. Кроме... Кроме той странной связи, которую ощутил внезапно ко своему недавнему сопернику. Не зная откуда, Верховенский был теперь твердо уверен, что их судьбы переплетены. Николай значит победитель. Рожденный для того, чтобы покорять высоты, сердца, с блеском самых холодных и отдаленных звезд во взгляде, до которых ему никогда не достать. С блеском светил, мертвых уже давно, но которых так хочется коснуться. Петр значит камень. Камень, который упадет на дно, чтобы Николай смог победить. ***