Empyema

Пустота не безжалостна, она просто есть. Вне осязаемой реальности она не имеет направления, она существует и длится просто потому, что это естественный порядок вещей. И когда думающее существо попадает в этот суп, у пустоты нет цели мучать его. Существо сварится заживо просто так. Потому что не может быть иначе. Кости будут разделяться на волокна, волокна - на нити, нити - на молекулы, и в каждой молекуле будет вселенная, и каждая вселенная будет взрываться болью. И так будет даже тогда, когда материального мира не станет. И он кричал бы, если бы у него был рот. И он бы заламывал руки, если бы они существовали. Но он был пустотой, и этот молекулярно-магический желудочный сок разрывал болью его суть, которая сужалась до размера кварка и расширялась до всего космоса единовременно. Он сошел бы с ума. Но у пустоты нет разума. Когда ему случайно удавалось почувствовать тени материального, слабые и едва различимые отсюда, он тянулся к ним, и пустота тянулась следом. Он пытался вообразить, вспомнить, как ощущаются запахи, на что похожи прикосновения, и тянулся к манившим его теплом призракам жизни, которую он не помнил, но инстинктивно желал вернуть. Тени, почувствовав его присутствие, бежали прочь. Не узнавали. Они не помнили, как и он. И он бы плакал. Только невозможно плакать без глазниц. И он вращался в водовороте бесконечно умирающих и рождающихся планет, желая одного - чтобы это прекратилось хотя бы на мгновение. Мгновение вне расщепленного целого. Вне безвременья. Он хотел этого больше, чем способно любое существо из материального мира. Но когда водоворот вопреки всему вдруг замедлился, вместо ликования он запаниковал. — Со…г ….м ….шу… Эти звуки были чужеродны. Они проходили судорогой через пустоту, через него самого, выворачивали наизнанку. Знакомые звуки. Но чужие. Им было не место здесь, в мире без голосов. Пустота вздрагивала от их вибрации, агонизируя по кругу. — У… я… ур ав… тавх!! Его потянуло, потащило вверх. На краю распавшегося сознания промелькнуло удивление - разве здесь может быть верх или низ? Откуда он вообще помнил, что такое направление? Пустота влекла его обратно на дно, голодная, не желающая терять часть самой себя. Волны боли накатывали от ее прикосновений. С потолка, которого не было, лилось тепло. 
Свет ударил в его лицо, выжигая зрение. Он хотел закрыться ладонями, но не помнил, как это делается. Он услышал снова этот чужеродный звук, и ему вторил еще один, надрывный, раскалывающийся, на высокой ноте. Он не сразу понял, что это был его собственный крик. Материальное коснулось его мокрым языком и заразило звуком, осязанием, отделением. Он не помнил свою жизнь до пустоты. Именно поэтому так стремился к ней. И сейчас, влекомый светом, обретающий плоть, он внезапно вспомнил, и его прошлое взглянуло на него четырьмя черными провалами заплаканных глазниц. Он рванулся прочь из теплого потока, в панике разрывая золотые нити. Нельзя! Ему нельзя обратно! Все, что он может сделать для этого теплого света - изгадить его, опорочить, растлить. Реальность отвергла его через его же деяния, низвергнув в изначальный суп, и там он должен остаться. Он опасен. Он не нужен. Он не должен возвращаться в материальный мир, иначе снова замарает его грязью. Захлебываясь воплем, он рвался назад, в пустоту. — Ошо… тед… в… ат…улаж… б… ю… На месте каждой разорванной нити появлялись тысячи новых. Они обволакивали его, тянули наверх, не давая вырваться и рухнуть обратно, в кипящее ничто. Он чувствовал ребра, трещащие под натиском его собственного дыхания, и бьющуюся под ними Душу. Отделенное от пустоты сознание становилось телом. Сквозь заливающий глазницы жидкий свет начал проступать силуэт. Это от него исходят золотые нити! Кто это? Неужели кто-то сумел вспомнить его и пожелал вернуть? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?! Зачем?! Зачем?! Полет прекратился. Почувствовав твердую поверхность спиной, он замер, оглушенный отсутствием движения. Мир, лишенной боли, дробил его слуховые кости тишиной. Внутри него все сжалось в комок от ужаса материальности собственного тела, которая казалась теперь неестественной и враждебной. Силуэт над ним становился четче, складываясь в черные и белые линии. Он силился разглядеть лицо, перебирая в голове имена, которые все равно не помнил как произносить. Кто из них?.. Кто из них достал до самой пустоты? Для чего вернул в этот мир его гнилую Душу? Мысли остановились. Не мигая, на него смотрел огромный оскаленный бычий череп. Его сознание наполнилось памятью, затрещало, надломилось… и померкло.

***

Пламя в большом старом камине наполняло комнату слабым светом пополам с неясными хищными тенями. Воин мерил комнату широкими шагами, и пять пар глаз не отрываясь следили за ним. Он был похож на изъятое из дикой природы животное, пришедшие в себя в тесной клетке и не понимающее, что, собственно, произошло. Протоколов для происходящего не было и не могло быть, и он был растерян так же, как и остальные. Разрушение Барьера, которого ждали и к которому готовились веками, принесло много рассчитанного и предсказанного, и все могло бы уже закончится, жизнь бы вышла на новый виток, в котором зажили бы все застарелые раны. Именно так видели грядущее Языки, и именно так все и произошло бы. Если бы в списки рассчитанного и предсказанного не попал никем не ожидаемый гений. Гений, однажды видевший войну, а потом увидевший Нигде. И это была катастрофа. — Как он перенес вывод из комы? — Не совсем ясно, — Лекарь, сидевшая ближе всех в круге из кресел к Воину, потерла переносицу. — Физическое состояние у него в норме. Но за четверо суток он так и не начал говорить. Ест, одевается сам, но только если его об этом просят. Просьбы, не связанные с базовым уходом за собой, игнорирует. Эмоциональной реакции тоже нет. Я боюсь, что нахождение в Нигде могло повредить его психику сильнее, чем мы предполагали. Особенно учитывая то, что он ни разу не применял магические способности за это время, это очень тревожный звонок, когда речь идет о монстре. — Король с королевой до сих пор не знают? Эхо, сидящий в кресле напротив Лекаря, цокнул языком. — Узнают. Когда его вернули, они постоянно торчали у него в больнице, потом их визиты сократились, но раз в неделю минимум королева стабильно его посещает. То, что его пробуждение не совпало с ее очередным визитом, чистая удача. Но как только она появится, ей нельзя будет соврать. — Он не должен встречаться с ней, - резко сказала Лекарь. — И с королем тоже. При его ментальном состоянии реакция может быть непредсказуема. — Так у него же нет “эмоциональных реакций”, — не сдержался Эхо. Лекарь помолчала. — Ты хочешь рискнуть остатками его разума? Правда хочешь? Огонь камина отразился в помертвевших глазах мужчины. Теплый оранжевый свет скрыл от присутствующих то, как побледнело его круглое одутловатое лицо. — Ты права, — тихо сказал он. — Прости. Есть другая проблема, — Эхо вновь посмотрел на Воина. — О его… не самых благоприятных поступках узнали люди. Я так и не смог найти утечку, видимо, это пошло от кого-то из монстров… На самом деле, предположение у меня есть, но… — В чем суть, Эхо? Мужчина потер правой рукой глаза, устало вздыхая. — Суть в том, что теперь просто выпустить его на улицу нельзя. Вне зависимости от состояния. Реакция наших собратьев оказалась более чем бурной. Вплоть до того, что некоторые из человеческого младшего персонала больницы отказываются даже подходить к его палате. Так же несколько граждан с избытком свободного времени составили петицию и организовали сбор подписей в Интернете. Они хотят, чтобы его изъяли из под опеки Сообщества и судили, как преступника, по старым законам. Воин резко остановился и потрясенно посмотрел на мужчину. — Чего, еще раз, они хотят? — Это невинная глупость, — бесцветным голосом произнесла Язык из дальнего кресла. — Такую петицию никто не примет во внимание. Все законодательные вопросы решены еще в первые несколько лет после падения Барьера, а то, что они называют “преступлением”, было совершено до выхода монстров на поверхность и до принятия новейшего свода законов. — Это и без тебя очевидно, — отмахнулся Эхо. — Но сам факт не сулит ничего хорошего. Люди в ярости. Оставлять его одного опасно. Оставлять под надзором Сообщества — еще опаснее. Монстры до сих пор до конца не понимают, что для людей жестокость часто естественна, и не все из нас ее контролируют. Монстры его не защитят. А учитывая его связь с королевской четой, это может кончиться совсем плохо. Король Азгор, как мы знаем, крайне плохо переносит утрату. Воин тяжело опустился в свое кресло. — Какие, в таком случае, будут предложения? — Это же просто, — прозвучал тихий мальчишеский голос Лжеца, сидевшего рядом с Языком. — От человека может защитить только человек. Воин медленно кивнул, соглашаясь. Это был самый очевидный выход, хотя Воин надеялся, что может быть альтернатива. Напрасно, он и сам понимал, что альтернативы не было. Плохая стратегия. Очень плохая. Но единственная, способная сработать. На несколько мгновений повисла пауза. — Что будем делать, если он не восстановит рассудок? — Лекарь наконец рискнула произнести вслух то, о чем последние полчаса думал каждый из них. Взгляд воина буравил ковер. Ожидания бесчетных поколений рушились, он почти физически ощущал, как откалываются и летят в пропасть куски того крошечного острова, который они с таким трудом сумели сохранить. Этот остров когда-то был огромен и процветал, и теперь, когда Барьера больше нет, они могли вернуть ему величие и славу. Вместо этого они оказались на пороге того, чтобы потерять последние сохранившиеся крохи. Один монстр. Всего один. Воин возненавидел бы его сейчас, но даже эта малость не была дозволена. — Если он не сможет… Если его разум, частично или полностью, так и остался в Нигде, — он сцепил руки в замок, продолжая смотреть себе под ноги, — мы выполним шестьдесят седьмой протокол. Молчание было таким тяжелым и плотным, что его можно было бы разрезать, как батон хлеба. Когда-то давно такой вариант уже рассматривался. В шестнадцатом веке этой эры наступил период упадка, когда никто не видел иного выхода; в то время протокол носил другой номер и другое название, но суть его была такой же. Тогда их предшественникам удалось найти в себе надежду, протокол не был исполнен, и многовековое ожидание продолжилось. Наконец, в двадцать первом веке, Барьер пал. Но, выходит, пал он только для того, чтобы они снова вернулись туда же. Стремление жизни к порядку и цикличности иногда было страшнее чистого хаоса, царствующего в Нигде. — Я обещаю. Язык соскользнула на пол и встала в центре комнаты. Пальцы Воина, все еще покоившиеся на его коленях, побелели от напряжения. В этот раз надежда не придет. Больше пути назад не будет. — Я обещаю. Эхо, кряхтя, поднялся и подошел к Языку. — Я обещаю. Это Лжец. — Я обещаю. Лекарь. — Я обещаю. В центр комнаты вышел Яма, все это время хранивший молчание. Воин встал и подошел к своим соратникам. — Я обещаю. Шесть рук коснулись друг друга, шесть пар глаз наполнились решимостью. Алое свечение поглотило мирный свет горевшего в камине огня, красное прошивали желтые нити страха и бледно-голубые — тоски. Но сомнения не было ни в одной Душе. Решение было принято еще за долго до их рождения, и все, что должно исполниться, исполнится. Даже таким путем. Красное мерцающее марево разливалось вокруг, просачиваясь сквозь щели в дверях и окнах, возвещая об обещании, которое отныне нельзя нарушить. Где-то на другом конце города человек, сжимающий пистолет со взведенным курком у своего виска, тяжело опустил руку.