весна

      Весна — время какое-то абсолютно дикое. Ещё далеко не сессия, но крышу рвёт решительно всем. Петруше вот тоже. Особенно когда красавец и принц всея их факультета мимо него проходит, делая отчуждённый вид, и садится всегда, сука, позади. Самое обидное, что Петруша взгляд его на себе не ощущает, но ему всегда мерещится, что Ставрогин смотрит. Короче говоря, блядство какое-то.       А ещё ему крышу рвёт, когда он видит вьющуюся вокруг Ставрогина Лизочку Тушину. Тоже красавица и принцесса всея их факультета, только белая, как моль; про таких раньше говорили «чахоточная». Отправить бы её «на воды», в Кисловодск там, подальше от Ставрогина. Петруша не злой вовсе и не завистливый, просто не любит, когда так бессовестно претендуют на его.       (Было бы до одурения круто, если бы Ставрогин с этим соглашался, ага.)       У них вообще не очень богатая, но очень сложная — идиотская — история отношений ещё с первого курса, с самой первой попойки, на которой они оба перебрали и спорили потом до хрипоты и пощёчин. Верховенский, когда протрезвел и увидел всю видеохронику, заботливо снятую одногруппниками, охренел от собственной смелости. Не то что бы он был забитым задохликом без своего мнения, но почему-то спорить с таким человеком, как Ставрогин, казалось очевидно тупой идеей.       После этой гулянки он к нему на пушечный выстрел не подходил весь семестр, а под Новый год на — сюрприз — ещё одной попойке их как-то незаметно вытурили вдвоём на балкон. Курить. Ни один, ни второй таким не баловались, но почему-то единогласно и послушно стояли в декабрьской темноте и холоде, жгущем ноги сквозь тонкие тапочки. Единственное, что помнил сам Верховенский об этом моменте, так это то, что было удивительно комфортно вот так молча стоять, скользя расфокусированным взглядом по всему окружающему.       (А ещё помнил, что Ставрогин был чертовски блять хорош со своими вьющимися волосами и в рубашке, расстёгнутой на две лишние пуговицы.)       После этой ночи их отношения ушли в прохладный нейтралитет: ну, такой, чтоб можно было иногда не зажопить готовые билеты на зачёт от старшекурсников. Они даже разговаривали временами. И сториз в Инстаграме смотрели, да.       А потом случился март второго курса, и вся группа решила, что всё, пора на шашлыки, яблони цветут, птички поют. Никого не волновало, что на дворе была ещё фактически зима, только ещё более мерзкая, чем обычно.       Для шашлыков был выбран миленький такой деревянный домишко, носивший гордое звание загородного коттеджа. Леса вокруг — дохуя, ненужных свидетелей (то бишь соседей) — почти нихуя. Красота же, ну.       Петруша, привыкший быть звездой вечера, время даром не терял, предлагал тосты, сталкивал всех лбами, ну и вообще был главной крысой вечера. Крысой, правда, весьма обаятельной, потому что по лицу он ни разу не получил, к своему счастью.       А потом ему что-то поплохело (видимо, не стоило водку с соком пить кружками), и он вышел на крылечко, подышать. В какой момент он оказался в подтаявшем липком снегу, Верховенский не понял совершенно, но то, как Ставрогин взвалил его к себе на плечо (рискованный, однако, молодой человек), отпечаталось в памяти прочно. В себя пришёл он на кровати в полутёмной спальне. Ставрогин стоял у приоткрытого окна, всматриваясь в ночной лес и, должно быть, любуясь им. На слабое трепыхание со стороны кровати отреагировал не сразу, но потом повернулся, подошёл, сел на край, что-то спросил. Верховенский в силу своей токсичности и нетрезвости ответил что-то дерзкое, но Ставрогин и бровью не повёл. Это вконец рассердило Петрушу и заодно развязало ему язык, а болтать он мог долго и вдохновенно.       И, должно быть, он так заебал Ставрогина, что тот вдруг прижался к его рту, настойчиво затыкая. Верховенский сообразил достаточно быстро, с жаром подаваясь вперёд, самозабвенно отзываясь на прикосновение ставрогинской руки к бедру. Тот хмыкнул, разорвал поцелуй, сказал что-то, но Петруше так наплевать было, он вновь потянулся за лаской. А Ставрогин то ли пожалел, то ли реально был не прочь далее заниматься этими сомнительными вещами, но легко потянулся навстречу, раздвигая языком чужие губы, буквально вламываясь в чужой рот. От этой властности грёбаной Петруша заскулил тихонько, на что Ставрогин лишь вцепился пальцами в вихрастый затылок, запрокидывая чужую голову. На мгновение отстранился, посмотрел в глаза пьяные, ошалевшие, как-то непередаваемо коснулся мягко под челюстью и снова поцеловал, сильно, чувственно и глубоко. Петруше показалось, что он сейчас дух испустит: так это было медленно, мягко и сладко.       А потом всё кончилось. Послышались чужие шаги на лестнице, и Ставрогин сразу отстранился, непонятно блеснул глазами и отсел в сторону. В комнату скользнул свет с лестничного пролёта, ввалился кто-то из одногруппников (слава богам, достаточно пьяный, чтобы не обратить внимания на совершенно блядский вид Верховенского: нездорово алые скулы, зацелованные губы, съехавший галстук-бабочка и всколоченные волосы).       — Чего вы тут? — спросил одногруппник заплетающимся языком. Вместо Петруши, который был почти в отключке от всего этого, ответил Ставрогин, насмешливо и тихо:       — Слежу, чтоб не блеванул.       Петруша возмущённо моргнул. Это он блеванёт, что ли? Горячая волна эмоций (быть может, и водки с соком) взметнулась внутри, и Петруша осторожно сглотнул вязкую слюну, а вместе с ней — и весь тот ворох относительно ласковых слов в адрес грёбаного принца.       — А, ну ладно, бывайте.       Дверь захлопнулась, музыка, грохочущая внизу, стала тише.       — Я не собирался блевать, к твоему сведению.       Ставрогин покосился на него, как на полоумного, и ответил короткое «Да что ты». А ещё снова сел ближе, вплёл крупную ладонь в волосы (от чего Петруше остро захотелось заскулить).       — Не говорить же ему, что мы сосались, дебильный, — почти пропел Ставрогин.       — А почему нет? — нахмурился Петруша.       — А почему да? — ехидно переспросил Ставрогин; губы растянулись в мягкой улыбке, и Петрушу почти унесло в астрал, пока он смотрел на крошечную паутинку морщинок у прищуренных глаз.       — Ты что, еврей? Кто отвечает вопросом на вопрос!       — Ты. Только что, причём. Проспись и протрезвей для начала, а уж после мы обсудим твою тягу к эксгибиционизму.       Петруша помолчал мгновение, чему Ставрогин удивился, но, конечно же, про себя. После медленно потянулся вперёд, коснулся своими губами чужих губ, едва-едва касаясь их горячим языком и торопливо отстраняясь.       — Это не эски… эксби… — Петрушин язык твёрдо решил покинуть чат, — Короче, не то, что ты сказал. Я просто не хочу делиться.       Вау, Верховенский, десять баллов тебе и автоматы по всем предметам.       Ставрогин хмыкнул и вместо ответа поцеловал Петрушу снова, просто и уверенно, твёрдо держа под челюстью и сжимая талию.       — Я тебя понял, Петруш. А теперь спи, собственник недоделанный.       Глубокому голосу хотелось подчиниться, и Петруша не стал отказывать себе в удовольствии: откинулся на подушки, повернулся на бок, лицом к Ставрогину, и закрыл глаза. Чужие руки никуда не исчезли: одна устроилась в волосах, вторая сжала горячие пальцы Верховенского. Сквозь резко нахлынувшую дрёму и усталость Петруша вдруг почувствовал действительно весенний запах, сочащийся из приоткрытого окна, и улыбнулся.       Кукуха, конечно, отъезжает, но с каким приятным исходом!..