***
Корабль отплывал с вечерним приливом, так что времени у меня оставалось немного. Это стало оправданием неблаговидному поступку, с которого началась моя самостоятельная жизнь: я покинул дом, в котором родился и вырос, никого не предупредив, не простившись с отцом и не испросив его родительского благословения, лишь оставив сухую записку в несколько строк, в которой уведомил отца, что уезжаю и ему не нужно более беспокоиться о моей судьбе. Неудивительно, что на всем протяжении моего жизненного пути меня преследовали несчастливые случайности и злой рок! Не успел наш корабль отойти далеко от берега, как подул ветер и началось страшное волнение. Во всяком случае, мне так показалось, поскольку до тех пор я никогда не бывал в море и любая, даже самая легкая, качка казалась мне ужасным штормом. Я был настолько испуган, что посчитал налетевший ветер и серо-свинцовые волны за бортом предвестниками неминуемо ожидающей меня кары за пренебрежение сыновним долгом. Я заново припомнил слова отца о том, как глупо рисковать своей жизнью из-за наивной мечты о путешествиях и желании повидать новые страны. И теперь они вовсе не казались мне смешными и безнадежно устаревшими. Между тем ветер крепчал, и волнение усиливалось. Позже мне приходилось видеть и куда более сильные шторма, но для того, кто впервые вышел в море, впечатление было ошеломляющим. Мысленно я давал себе клятвенные обещания, что, если мне удастся спастись и достигнуть живым и невредимым твердой земли, никогда больше моя нога не ступит на борт корабля. Я отправлюсь домой посуху, сколько бы времени у меня это ни заняло, и попрошу прощения у отца, если понадобится, на коленях, со склоненной повинной головой. И навсегда оставлю мечты о каких-было приключениях и иных странах. Благодаря этой мысли на меня снизошло спокойствие. Измученный качкой, тошнотой и слезами, я повалился на койку и уснул. Когда я проснулся и вышел на палубу, ветер почти стих, волнение улеглось, да и мой организм начал понемногу привыкать к качке. К концу дня волнение окончательно прекратилось, и ночью я спал как убитый, а поутру моему взору открылась прекрасная картина залитого утренними лучами моря, по которому корабль скользил, как записной столичный модник по гладко натертому паркету. Утренний бриз приятно овевал мое заспанное лицо, растрепывал волосы, на душе моей царило умиротворение. Мой приятель, переживший наше приключение куда легче, подошел ко мне и похлопал по плечу, ласково посмеиваясь над тем, как бледно мое лицо и как дрожат руки. Мы выпили странное пойло из забродивших ягод — как уверял меня приятель, весьма действенное средство от морской болезни, — и я разом позабыл не только все тревоги, но и свои благие намерения. А впоследствии и вовсе предал их забвению, поскольку погода установилась ясная, а хмельного напитка у моряков было в избытке. Я еще не решил, свяжу ли свою жизнь с морем, но уже изменил свои намерения о возвращении под отчий кров. Одна мысль о том, как будут насмехаться мои старшие братья и их домочадцы над моей столь быстро угасшей тяге к приключениям, как отец не преминет заметить, что был прав и мне надлежало бы с большим почтением и вниманием прислушиваться к его советам… Я был готов скорее окончить жизнь среди портовых бродяг, чем подвергнуть себя подобному унижению. Поэтому, когда мой приятель сказал, что поговорил обо мне с капитаном, и он готов принять меня на судно в качестве ученика матроса, я ни секунды не колебался. Позже я узнал, отчего получил такую возможность, хоть и не обладал нужными навыками, не говоря уже о моей чувствительности к морской болезни. Дело в том, что капитан планировал пойти к Южному материку. На плавания в том направлении действовал запрет, но уже многие обороты на него смотрели сквозь пальцы. Драконьим всадникам было не до этого, а Цех Мореходов был больше заинтересован в прибыли и в том, чтобы у всех была работа. Мореходы ловили рыбу, подходя довольно близко к запретным берегам, и разве можно было их осудить за то, что они ненадолго причаливали к берегу, чтобы размять ноги, а заодно пополнить запасы пресной воды и полакомиться свежими фруктами. А если вдруг с берега возвращались не все — никто об этом не болтал, особенно если в конце рейса каждый матрос получал пару лишних марок. В конце концов, если люди хотят начать новую жизнь на новом месте и платят звонкой монетой за доставку на Южный — почему бы не помочь. Дело это было прибыльным, но решались на него не все — во-первых, среди пускавшихся в плавание попадались не только искатели приключений. Некоторых на Севере в случае поимки ожидали серьезные неприятности, вплоть до тюремного заключения или отправки на каторгу. От таких пассажиров вместо мешка с монетами можно было получить нож под ребра и лишиться не только заработка и судна, но и жизни. Была и вторая причина, по которой капитаны неохотно брались за доставку живого груза на Южный — коварное течение, огибавшее материк, которое при сильном ветре могло занести корабль прямо на рифы. Разумеется, я всего этого не знал — у капитана и в мыслях не было делиться со мной своими опасениями, для остальных матросов я был новичком, который еще должен заслужить право войти в их тесный кружок, поэтому я сел на корабль в самом веселом расположении духа. Поначалу мы шли вдоль берега, но через некоторое время стали удаляться от него, и постепенно очертания материка скрылись из виду. Меня это не пугало — погода была хорошей, ветер дул попутный, а работа, которую мне поручали, была несложной и не слишком меня утомляла. На горизонте уже показались очертания Южного материка, как уверял нас юнга, с ловкостью забиравшийся на самую верхушку мачты, когда внезапно налетел ужасный шторм. Как я потом узнал, в здешних широтах это случалось довольно часто, и остальные моряки были готовы к тому, что путь к Южному таит в себе опасность. Но даже они не ожидали шторма такой разрушительной силы. По морю ходили огромные валы, которые возносили наш кораблик к самому небу, чтобы через минуту обрушить в развернувшуюся бездну. Порывы ветра трепали паруса, быстро превратившиеся в лохмотья, несмотря на все попытки матросов спустить их, чтобы сохранить хотя бы часть такелажа. Когда с ужасающим скрипом и хрустом рухнула центральная мачта, я понял, что мы на волосок от гибели. Буря продолжала бушевать, и каким-то чудом наше судно оставалось целым, но могло дать течь в любую минуту, и тогда ни у кого из нас не было бы ни малейшего шанса спастись. Последней надеждой оставалась шлюпка, которую капитан использовал для того, чтобы перевозить на материк людей и товары, оставив корабль на рейде — в этой части материка не было удобных для стоянки мест, собственно, потому ее и выбрали для контрабандного промысла — корабли Цеха Мореходов имели более удобные и безопасные места для стоянок. Мы погрузились в шлюпку: я, шестеро матросов и капитан. Все, кроме юнги, которого в шторм смыло с палубы волной. Надежда на спасение была весьма призрачной, потому что волны все еще были огромны, хотя ветер начал понемногу стихать. Каждый понимал, что у нас будет шанс, только если повезет найти на берегу какую-нибудь бухточку или устье реки, где волнение слабее. Если же берег окажется высоким или скалистым, то шлюпку неминуемо разобьёт на куски, стоит нам оказаться в полосе прибоя. По мере того, как мы приближались к берегу, надежда на благополучный исход таяла с каждой минутой, но нам было не суждено разбиться о прибрежные скалы — мы были еще довольно далеко от берега, когда огромный вал накатил на нашу шлюпку со стороны кормы, переворачивая лодку и погребая нас под собой. Я едва успел изо всех сил вдохнуть побольше воздуху — ведомый инстинктом, надо полагать, потому что от испуга едва ли был способен рассуждать здраво. Когда я, отфыркиваясь и задыхаясь, вынырнул на поверхность, то увидел, что чуть было не утопившая меня волна оказала мне услугу, протащив под водой в нужном направлении, и я с удвоенной силой забарахтался, стараясь достичь берега прежде, чем отхлынувшая назад вода сведет на нет это преимущество. Вдохнув поглубже, я нырнул и греб, пока не кончился воздух в легких. Едва я вынырнул на поверхность, волна подхватила меня, закрутила, потащила — и выбросила на берег, по счастливой случайности, туда, где он не был покрыт обломками скал. Я встал на четвереньки на мокром песке, чтобы хоть немного перевести дух, а затем поднялся и на подгибающихся ногах побрел прочь от края прибоя. Дважды волна догоняла меня, в бессильной ярости пытаясь сбить с ног и снова увлечь в пучину моря, но, почувствовав под ногами дно, я ощутил прилив сил и рванулся вперед, оставляя море за своей спиной реветь и брызгать пеной, как полубезумное от ярости чудовище, упустившее свою добычу. Наконец я оказался на безопасном расстоянии от воды и в изнеможении упал на песок. Я был едва ли не на последнем издыхании, и, тем не менее, мне хотелось орать во все горло от счастья, смеяться, кататься по сухому песку — я выжил, я спасся, несмотря ни на что! Однако очень скоро моя эйфория прошла. Пусть я и не сгинул в морской пучине, это отнюдь не означало, что мои злоключения кончились. Я оказался один на незнакомом берегу, в мокрой одежде, без пищи и воды, и мне даже нечем было разжечь костер, чтобы обогреться. У меня не было никакого оружия, чтобы охотиться или защититься от диких зверей, а значит, я сам мог вскорости стать их добычей. Когда я представлял себе Южный материк, то в моем воображении возникали картины, полные солнечного света, цветущих растений и спелых плодов. Мне казалось, что эта чудесная земля всех путешественников встречает с любовью, так и маня отдохнуть на песчаном берегу под сенью зеленых зарослей… Но наяву этот берег казался весьма неприветливым — он ощетинился обломками скал на обрывистом берегу, словно оскаливая зубы на незваных гостей. Неба было не видно из-за серо-стальных туч, а лес, которым заросли берега, казалось, таил в себе все возможные напасти — от диких зверей до ядовитых лиан, которые, как говорят, способны обвиться вокруг спящего путника так, что он потом не сможет вырваться из их удушающих объятий. Я встал на ноги и, как мне это ни претило, подошел поближе к морю, и, прищурившись, стал вглядываться в поверхность воды, которая все еще вздымалась волнами, увенчанными белыми барашками пены. Увы, как я ни старался, среди волн я не заметил ни одного пловца, который следовал бы к берегу или пытался бы удержаться на волнах. Приходилось признать, что я остался на этом негостеприимном берегу один-одинешенек. Между тем, понемногу смеркалось. Взошла луна, круглая и яркая, голоса птиц и жужжание насекомых стихло, и только шелест листвы да едва слышный от кромки леса шум прибоя нарушал тишину. Когда появилась вторая луна, сразу стало светлее, но два небесных светила заставляли окружающие предметы отбрасывать столь причудливые тени, что какой-нибудь безобидный куст или камень превращался в страшное чудовище, готовое напасть на одинокого путника и заставить его распрощаться с жизнью. Как известно, при свете двух лун путника нередко подстерегают неприятные неожиданности, поэтому я поспешил отыскать себе место для ночлега. Не придумав ничего лучшего, я забрался на дерево, стоявшее неподалеку, и устроился между развилок его толстых ветвей, надеясь, что это поможет мне хотя бы отчасти обезопасить себя от местных обитателей. На всякий случай я вооружился толстой веткой, обломав ее с одного конца так, чтобы получился острый край, наподобие копья. Наконец обе луны закатились, я оказался в полной темноте и неожиданно для себя крепко уснул.***
Разбудили меня первые лучи солнца — за ночь небо разъяснилось и теперь радовало глаз нежной голубизной. Спустившись с дерева, я внимательно исследовал почву возле корней — на первый взгляд на ней не обнаружилось никаких следов, и я немного приободрился. Мои знания о Южном материке были весьма отрывочны, но я знал, что климат здесь куда более жаркий, а это означало, что через несколько часов ласковые лучи солнца начнут обжигать и мне придется прятаться в тени. Решив не терять времени, я отправился на разведку, чтобы выяснить, куда меня забросила злая судьба и каким образом я могу попытаться здесь выжить. Я начал с побережья — во мне еще жила призрачная надежда, что кому-то из моих товарищей удалось спастись. Увы, берег был пуст. Ласковое море, совсем не похожее на вчерашнюю разбушевавшуюся стихию, нежно плескало волной о песчаный берег. После бури на песок выбросило множество водорослей, обломков древесины и прочего мусора, который, подсохнув на солнце, мог бы послужить отличным топливом для костра, если бы у меня было, чем его разжечь. Наш корабль, изрядно потрепанный, со сломанными мачтами, был выброшен морем на песчаную отмель неподалеку от берега, что навело меня на мысль попробовать добраться до него, посуху и вплавь, чтобы поискать что-нибудь, что может пригодиться мне для жизни на острове. Неизвестно, сколько времени мне придется ждать спасения. После полудня волны совсем улеглись, а отлив был настолько сильным, что половину пути я прошел по песчаной отмели, затем снял с себя одежду и поплыл. По счастью, моё детство и юность прошли на побережье, и я, как и большинство местных мальчишек, хорошо плавал и не боялся волн. Это помогло мне спастись при кораблекрушении и должно было вновь сослужить добрую службу. Мог ли я предположить, беззаботно плескаясь в теплых волнах, затевая игры с приятелями и соревнуясь, кто из нас глубже нырнет и сумеет дольше задержать дыхание, что это через много лет это спасет мне жизнь?.. Наш корабль, выброшенный штормом на мель, увяз в песке так, что нос почти касался воды, а корма была задрана вверх, что позволяло мне надеяться, что хотя бы часть хранившихся там припасов уцелела. Сквозь пробоины в борту было видно, что в трюме плещется вода. Но как ни плачевно было это зрелище, еще горше было осознавать, что у нас был шанс спастись, если бы мы не покинули корабль. И у меня были бы товарищи по несчастью, с которыми я мог бы разделить и радость от спасения, и ужас перед неопределённостью своего будущего, и призрачные надежды на благополучный исход. Мысль о собственном одиночество тяготила меня больше, чем скорбь о погибших друзьях — увы, таков уж человек. Им уже было не помочь, и я с чистой совестью был готов присвоить себе все, что найду на корабле, раз уж остался единственным наследником. К моей вящей радости оказалось, что на корме хранились некоторые припасы, не пострадавшие от воды — я стал обладателем пары бочонков соленого мяса, которое так любят моряки за его способность не портиться в любую жару, холщового мешка, набитого сухарями, и большого куска овечьего сыра, который слегка подзасох, но в моем положении негоже было капризничать. Не меньшую радость мне доставило и то, что шторм пощадил небольшую надстройку на палубе, где матросы держали свои сундучки с вещами — я пополнил свой гардероб несколькими парами штанов и рубах, а также куртками из прочной ткани, в которых обычно несли вахту — я не понаслышке знал, что они хорошо защищают от ветра и воды. Среди прочего нашелся сундучок, набитый марками — я небрежно отодвинул его ногой в сторону. Ненужный хлам, который я бы с удовольствием обменял на горсть сухарей или пару крепких башмаков. Закончив обход, я осмотрел свою добычу: съестные припасы, немного одежды, два одеяла, мачете и несколько ножей поменьше, пара котлов, сундучок с плотницким инструментом, который я счел главным из сокровищ, пока не обнаружил ящик, набитый холщовыми мешочками, в которых оказались семена. Куча вещей, которые, как я предполагал, будут мне полезны на острове, все росла, и передо мной возникла проблема, как доставить эти сокровища на берег. Тут мне пригодились плотницкие инструменты и предусмотрительность нашего капитана, который держал на корабле некоторое количество реек и досок, чтобы можно было производить мелкий ремонт, не заходя для этого в порт. Связав доски между собой и для надежности скрепив набитыми крест-накрест рейками, я получил довольно устойчивый плот, с которым я мог плыть, толкая его перед собой. Добравшись до берега, я разгрузил плот и собрался было сделать еще один рейс, но начавшийся прилив спутал мои планы — как оказалось, я провозился слишком долго. Поэтому я решил остаток дня посвятить отдыху и с первыми лучами солнца с новыми силами взяться за дело. Те небольшие частички цивилизованной жизни, которые я сегодня обрел, разительно сказались на моем настроении. Я смотрел в будущее с куда большим оптимизмом, чем накануне, когда я был одет в мокрые и грязные лохмотья и вынужден был питаться тем, что найду вокруг, словно дикое животное. Первым делом я насобирал сухих веток и плавника и с помощью найденного на корабле трута и огнива развел костер. Затем торжественно поужинал слегка подмокшими сухарями и солониной, закончив трапезу крупным краснофруктом. После этого я расположился спать, подстелив одно из одеял и укрывшись вторым. По сравнению со сном на дереве эта импровизированная кровать показалась мне ложем, достойным Лорда какого-нибудь из великих Холдов Севера.***
Три последующие дня я занимался тем, что перетаскивал с корабля все, что мог найти. Чтобы мои находки не пострадали от дождя и не стали добычей шнырявших туда-сюда мелких змеек и многоножек, я соорудил нечто вроде шалаша, нарубив веток и накидав их друг на друга. Я находился в радостной эйфории по поводу того, что мне удалось найти на корабле, что не сразу заметил показавшееся на горизонте серебристое облако. Поначалу я не придал этому значения, но оно постепенно увеличивалось в размерах и приближалось к берегу, хотя я не чувствовал ни малейшего ветра, который бы дул в этом направлении. Опомнился я только когда увидел, что облако совсем близко, и в море с шипением падает серый ливень. С каждой минутой смертоносный дождь становился все ближе и ближе к побережью. По привычке я поднял взгляд к небу, ожидая увидеть Крыло Всадников, сжигающих Нити, и с ужасом понял, что небеса пусты. На Южном континенте есть Всадники — до нас доходили слухи об отступниках из числа Древних, которые не пожелали жить в новом мире по нынешним правилам и отправились на Юг, но их ничтожно мало, и им не под силу защитить такой огромный континент… Я слышал, что поселенцы на Южном обходятся своими силами, но у меня нет ни огнемета, ни запасов ашенотри… Оцепенев, я смотрел на падающие Нити, которые были все ближе и ближе, и мысленно простился с жизнью. Однако мне снова повезло — уж и не знаю, чем я заслужил очередное спасение, разве что тем, что мне уготована более мучительная смерть. Постепенно поток становился все более редким, и вот уже серая дымка над морем исчезла, так и не достигнув берега. Обессиленный, я упал на землю, с трудом сдерживая рыдания. Стоило ли мне спасаться от смерти в морской пучине, если та, что меня ожидает, стократ страшнее и мучительнее! На Севере мы привыкли во всем полагаться на Всадников, тем более в Нерате с его знаменитыми садами. Конечно, мы знали, что над бесплодными пустошами, в горах и над морем Всадники не уничтожают Нити — они все равно погибнут, не найдя себе пищи. И путешественники сильно рискуют, удаляясь из обитаемых мест. Но одно дело знать это, а другое — оказаться с Нитями лицом к лицу без всякой защиты. Сегодня беда меня миновала, а что будет в следующий раз? И главное, я даже не представляю, когда — это на Севере в каждом холде благодаря Всадникам есть график Падений, а я могу полагаться только на собственное зрение. Лучшей защитой от Нитей были камень и металл, на Перне это известно каждому ребенку. Поначалу я решил, что смогу использовать металлические листы, которыми обита палуба корабля, но от этой идеи мне пришлось отказаться. Без специальных инструментов я не мог отделить их от досок, а целиком эта конструкция была слишком тяжелой и громоздкой, и я не смог бы доставить ее на берег. Как я ни ломал голову, ничего не мог придумать, а потом разразился шторм — не такой жуткий, как тот, по вине которого я оказался на Южном, но достаточно сильный, — и корабль был окончательно разрушен, а его обломки унесло в море. Я порадовался, что не стал медлить, и забрал с корабля многое из того, что могло пригодиться, но меня не оставляла мысль, что ничего из найденного мною не принесет мне никакой пользы, если я не найду решение главной своей проблемы: как уберечься от опасности, когда следующее Падение пройдет над моей головой, что рано или поздно случится. Ответ, как оказалось, был у меня перед глазами, и отчасти послужил причиной моего пребывания на острове. Скалы, стоявшие непреодолимым барьером между морем и сушей, имели множество полостей и узких ходов, и после целого дня поисков я обнаружил небольшую пещеру, образованную вертикальной скалой и двумя валунами, которые опирались друг на друга. Внутри было немного места, только чтобы разместиться мне самому, но рядом я обнаружил еще несколько пещер поменьше, и в одной из них решил устроить что-то вроде склада. Для начала я развел внутри своего будущего дома костер, дабы выгнать всех мелких существ, для которых она служила приютом — вроде многоножек, ползунов и песчаных змей, а заодно и сжечь весь мусор, который попал в пещеру снаружи. Постройка шалаша стоила мне немалых усилий, но это научило меня разбираться в здешних растениях, и теперь я без труда нашел деревья подходящей породы, чтобы сделать удобную подстилку на пол пещеры. Я спешил, дабы следующее Падение не застало меня врасплох, но тем не менее, не хотел тратить силы попусту и решил сразу обустроить все по возможности удобно и на совесть, поэтому трудился от рассвета и до заката обеих лун. Следующее Падение случилось через трое суток — к тому времени я уже не только обустроился в пещере, но и успел сделать солидный запас воды и пищи. Падение обычно длится несколько часов, но я не знал, как скоро смогу выйти наружу, ведь кругом будут Нити, которые некому будет сжечь в воздухе. Оставалось надеяться, что хотя бы часть фруктовых деревьев уцелеет, они достаточно разрослись, значит, это не первое их Падение. В любом случае, в океане останется рыба, а вода в реке скоро очистится, унеся нити в отрытое море… На этот раз большая часть Падения пришлась над морем, лишь краем задев побережье, но те час или два, во время которых я слышал шорох смертоносного дождя, падающего на землю, показались мне вечностью. Я забился в самый дальний угол пещеры и под заполошный стук собственного сердца проклинал тот день, когда покинул свой дом, уютный и безопасный, надежно защищаемый каменными стенами и парящими над ними драконами! Когда снаружи все стихло, я не сразу решился выйти из пещеры. К моему удивлению, я не увидел вокруг никаких перемен. Деревья по-прежнему зеленели и шумели листвой, умолкшие во время Падения птицы снова завели свои песни… Я подошел к росшим возле пещеры кустам и тщательным образом их осмотрел. Немногим раньше я слышал, как по ним прошелся смертоносный дождь Нитей, но кроме отверстий в некоторых листьях, не было никаких следов. Растения зеленели и выглядели прекрасно. Я взял палку и копнул землю возле корней — никаких следов нитей, но в земле копошились крошечные серые червячки. Так я впервые увидел результаты трудов наших далеких предков, засеявших Южный континент личинками, которые должны были заселить его, пока Север оберегают другие их творения — огнедышащие драконы. В тот день я впервые по-настоящему поверил, что сумею выжить на Южном — если уж такие маленькие существа смогли спасти целый материк, неужели я не смогу позаботиться о себе самом! И первый шаг уже сделан — у меня есть надежная крыша над головой, которая помогла мне пережить Падение.***
Теперь, когда я убедился, что надежно защищен не только от капризов погоды, но и от самой главной опасности и мог, наконец, уделить время более подробному исследованию местности, в которой мне придется провести какую-то часть своей жизни. Надо сказать, оно оказалось недолгим и не прибавило мне надежд на скорое избавление от одиночества и возвращение на родину. Мои планы проследовать в глубь материка и поискать какие-нибудь людские поселения не оправдались. Растительность с каждым шагом становилась все более густой, и после того, как я трудился до полудня, затупил мачете, но продвинулся в глубь едва ли на длину дракона, то вынужден был признать, что мне придется сдаться. С одной стороны бухточку ограничивала скальная гряда, преодолеть которую можно было разве что на спине дракона. С другой стороны путь преграждала впадавшая в море речка с довольно-таки сильным течением и с дном, покрытым острыми камнями, скользкими от наросших на них водорослей. Я бы рискнул ее преодолеть, но вдоль противоположного берега стояла та же непроходимая зеленая стена. Мне пришлось вновь обратить свой взгляд в сторону моря. Бухточка, в которой я нашел себе приют, была слишком мала, чтобы подходить для стоянки даже небольших судов. Оставалось надеяться, что рано или поздно какое-нибудь судно пройдет достаточно близко от берега, чтобы я смог подать сигнал и попросить помощи. А в ожидании этого счастливого дня, который рано или поздно настанет, мне оставалось позаботиться о том, чтобы уберечься от Нитей, обеспечить себя пищей и сделать существование комфортным, насколько это возможно. Запасы еды, которые я нашел на корабле, подходили к концу, но я не страшился голодной смерти — в лесу было достаточно плодов и орехов, море кишело рыбой, которую я наловчился вылавливать, используя вместо удочки лиану с острыми шипами, на которые я насаживал наживку. Временами я встречал растения, виденные мной в родных краях, и радовался им, как старым друзьям, но большая часть их была не похожа на те, к которым я привык. Плодовые деревья, которые мы выращивали в Нерате, заботливо оберегая от зимних холодов, болезней и истощения почвы, росли здесь свободно и плоды на них вызревали куда крупнее и слаще. Например, краснофрукт, который даже в самый удачный сезон на Севере слегка кислит, в этих благословенных краях был сладким на вкус, даже если я не ждал, пока он окончательно созреет, а в нетерпении срывал с дерева. Сладкие клубни, которые я, к вящей радости, также разыскал в здешних краях, превосходили северные в размерах почти в два раза — их я запекал на углях, в таком виде они были вкусны и горячими, и холодными. Сильно проголодавшись, я просто резал их на ломтики и поджаривал на открытом огне, насадив на ветку. После долгих поисков я обнаружил небольшую рощицу деревьев кла — заваренный из свежей коры напиток ужасно горчил, но я приноровился подсушивать ее на солнце и затем растирал между двумя плоскими камнями. Отыскал я и холодилку — варить ее по-настоящему я научился только спустя два оборота, когда обзавелся достаточным количеством глиняной посуды, выдерживавшей долгое нагревание. Пожертвовать одним из двух своих котлов я не мог себе позволить, поэтому использовал свежие листья — с большой осторожностью, чтобы не получить ожог, и стараясь не злоупотреблять этим средством и использовать его только в самых крайних случаях. На мелкие царапины и ушибы, каковых в первое время я получал немало, я очень скоро перестал обращать внимание, предоставляя им заживать самостоятельно. Вокруг меня кипела жизнь в разных ее проявлениях. Многочисленные насекомые — и те, к которым я привык на Севере, и ни разу не виданные мною, порой самых диковинных форм и расцветок, — роились, стрекотали, жужжали вокруг меня. После отлива на мелководье сновали рачки, похожие на речных клешнезубов, но с круглыми плоскими панцирями — они наперегонки с многоножками и песчаными змейками спешили поживиться моллюсками и мелкими рыбешками, выброшенными на берег. В лесу не стихал птичий гомон, одни голоса сменялись другими, и вскоре я научился таким нехитрым способом определять время. Нередко я видел файров — чудесные существа, похожие на маленьких дракончиков, стайкой носились над морем, ныряя в волны за рыбой, охотились на морских обитателей, вороша водоросли в полосе прилива, не брезговали и падалицей фруктовых деревьев, и зазевавшейся песчаной змейкой. Я слышал, что этих существ приручают, они даже способны выполнять простые команды. Но как я ни старался, у меня ничего не выходило. Они забирали оставленную еду, но не становились более расположенными ко мне, и все так же улетали, стоило мне приблизиться на расстояние, которое казалось им небезопасным. В конце концов я оставил свои бесполезные усилия, решив уделить больше времени другим насущным делам.***
Постепенно мой распорядок дня устоялся, и дни потекли один за другим, одновременно похожие и непохожие друг на друга. Я с удивлением вспоминал свою прошлую жизнь, когда в иные дни не знал, чем заняться и жестоко страдал от скуки. Теперь мне всегда находилось, чем себе занять, кроме неотложных дел, которые обязательно нужно было совершить каждый день — вроде похода за водой, сбора топлива для костра, поисков пищи, были и другие, призванные сделать мою жизнь более сносной. На одном из участков реки я обнаружил склон, состоявший из глины. Разведя ее водой и добавив для вязкости немного песка, я замазал получившейся смесью все щели между камнями, составлявшими стены и свод моей пещеры. Так я разом избавился и от сквозняка, и от протекающей воды. Затем я соорудил у входа в пещеру нечто вроде высокого порожка из обломков камней, скрепленных глиной, обезопасив себя от вторжения змей и прочих существ, каковых с трудом выдворил из пещеры, прежде чем там поселиться. Вдохновленный успехом, я взялся за более сложную задачу. У меня были котлы для приготовления еды, но громоздкие и неудобные. Мне пригодилась бы посуда помельче, чтобы хранить в ней остатки пищи и воду. Я попытался вылепить несколько горшков и кувшинов, но раз за разом терпел неудачу. Они то разваливались от собственной тяжести, то трескались после высыхания. Наконец, после долгих мытарств, мне удалось подобрать такое соотношение глины и песка, что тарелки и плошки сохраняли форму и даже годились для горячей пищи. Совершенно случайно, оставив одно из своих уродливых изделий слишком близко к огню, я открыл благотворное влияние на глину обжига. В последствии я не раз сожалел о том, что был ленив и не любопытен во времена детства и юности, и не слишком интересовался тем, как изготавливаются те или иные вещи. Поэтому многое из того, что сведущий человек мог осуществить с первого раза, я достигал методом проб и ошибок, претерпев при этом немало неудач. Не раз вспоминал я о том, как в бытность мою при обучении у арфиста я затверживал имена Предводителей и Королев с древних времен и до наших дней, вместо того чтобы научиться чему-нибудь полезному, что пригодилось бы мне в моей одинокой жизни на острове. Сколь правы были наши Предки, которые стремились обучить детей прежде всего тому, что поможет им выжить и обустроить свою жизнь там, куда их забросит судьба: начаткам разных ремесел, наблюдательности, умению найти необычное применение знакомым вещам. Мне же приходилось учиться всему на собственном опыте и в куда более зрелом возрасте — и, тем не менее, каждой своей маленькой победе я радовался, как ребенок. Так, заметив, что один из видов кустарников, в изобилии растущих по берегам, легко укореняется, стоит воткнуть сломанную ветку даже в самую скудную почву, я нарезал целую охапку веток и к концу Оборота вокруг моего жилища зеленела живая изгородь, дававшая приятную тень и заодно скрывавшая вход в пещеру от посторонних глаз. Рядом я обустроил небольшой огород, вокруг которого тоже воздвиг изгородь из обтесанных кольев — мне не хотелось, чтобы местные обитатели лакомились моими овощами, справедливо предположив, что с них хватит привычной пищи. Работа в огороде отнимала немало сил, поскольку приходилось носить воду для полива из реки — в ручейке, из которого я брал воду для питья, она была слишком холодной. Но, видя ровные ряды ростков, показавшихся из земли, я ощущал не меньшую гордость, которую, должно быть, испытывал мой отец, глядя на принадлежащие ему акры и акры земли, засаженные фруктовыми деревьями.***
Не скажу, что я не тосковал о своей потерянной родине и о родных и близких. Но свою былую жизнь я вспоминал все реже и реже. К концу второго оборота пребывания на Южном прошлое иногда казалось мне сном, навеянным летней жарой. За все это время я не только не встретил ни одной живой души, но даже ни разу не видел на горизонте паруса. По всему выходило, что судьба забросила меня в необитаемую часть континента, который и так был очень мало заселен. К этому времени я почти смирился со своей судьбой и с тем, что мне предстоит прожить жизнь на этом берегу и умереть здесь в одиночестве. Поэтому мне не раз приходило на ум завести хотя бы домашнего питомца. Выбор был невелик. Большая часть местных обитателей не отличалась разумностью. Иногда над лесом кружили дикие стражи, и я подумывал о том, как хорошо было бы заполучить такого охранника, но отмел эту мысль, посчитав мало осуществимой. Надо было как-то заполучить яйцо или детеныша, что сопряжено с риском попасть в зубы взрослым стражам, а потом длительное время кормить его, не говоря уже о том, что у меня не было никаких навыков в дрессировке и воспитании этих существ. Меня не раз посещала мысль о том, чтобы попытаться разыскать гнездо файра, в надежде, что с новорожденным детенышем я достигну больших успехов, чем с его взрослыми собратьями. Нередко я находил в бухточке скорлупки от яиц — не знаю, успели ли файры вылупиться, или их раньше съедали песчаные змеи и другие любители полакомиться яйцами. Судя по тому, как часто я наблюдал в теплый сезон брачные полеты золотых и зеленых, эти зверьки были весьма плодовиты, но найти кладку мне так ни разу и не удалось. Однажды поутру я заметил, что несколько хищных птиц кружат над берегом, по обыкновению, издавая резкие крики. Я ревностно следил за чистотой своего пляжа и потому поспешил туда, на случай, если приливом выбросило дохлую рыбу или еще что-нибудь подобное, до чего эти птицы были очень охочи. Моему взгляду предстало грустное зрелище — на пляже вылупилась кладка файров, но хищники обнаружили это раньше, чем птенцы успели обсохнуть и подняться на крыло, что дало бы им хотя бы небольшой шанс на спасение. Несколько растерзанных маленьких тушек валялись на песке, птицы расклевывали их, гортанно крича и вступая друг с другом в потасовки из-за очередного куска плоти. Каким-то чудом в живых остался один птенец — полузасыпанный песком, он тщетно пытался расправить крылышки, не понимая, что тем самым только привлечет к себе внимание хищников. Его жалобный писк был едва слышен в шуме птичьих криков, но его должны были вот-вот заметить, и тогда его ждала та же судьба, что братьев и сестер. Подхватив зверька на руки, я прижал его к груди и со всех ног понесся к своей пещере, где в котелке хранились остатки моего утреннего улова. Одной рукой я прижимал к себе трепещущее тельце — напуганное существо хлопало крыльями и пыталось освободиться, не понимая, что я спасаю его от неминуемой гибели. Другой рукой я отмахивался от кружащихся над моей головой птиц, не желавших отдавать мне свою добычу. Отстали они только у входа в пещеру, куда не решились за мной последовать. Я посадил жалобно пищащего птенца на подстилку и, вооружившись ножом, начал кромсать сырую рыбу на кусочки, каковые, по моему разумению, мог проглотить птенец такого размера. Похоже, что маленький файр сильно проголодался — он выхватывал куски буквально из-под ножа, а стоило мне замешкаться, норовил вцепиться в целую рыбину. Нарезав побольше, я взял файра на руки и слегка прижал к себе — мне показалось, что таким образом зверек быстрее привыкнет ко мне и в его маленькой головке мое присутствие рядом будет связано с приятным чувством насыщения. Наконец, утолив первый голод, малышка стала жевать помедленнее, и ее нетерпеливые вопли сменились тихим курлыканьем. Я стал ласково поглаживать крошечное существо, похожее на миниатюрного дракона, покрытое удивительно мягкой на ощупь зеленоватой шкуркой. В первые же дни своего пребывания на острове я, чтобы не потерять счет времени, устроил себе календарь — обтесал топором древесный ствол и каждый день делал зарубку в виде короткой черточки. Через шесть черточек я делал одну длиннее, зарубки же, обозначающие первое число каждого месяца, я делал еще длиннее. Таким образом я вел мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы, а после — и Обороты. Наша встреча с зеленым файром произошла в пятницу, судя по зарубкам на моем столбе, так я и назвал свою новую подругу: я предположил, что это самочка, если файры и вправду дальняя родня драконам. В последствии я убедился, что не ошибался в отношении своей любимицы. Несколько раз в Оборот Пятница пропадала на пару дней, через некоторое время ее брюшко округлялось, а затем она снова исчезала ненадолго, чтобы отложить яйца. Я бы с охотой позаботился о них, но мне так ни разу не удалось выследить Пятницу, поскольку она, как и большинство зеленых, не охраняла и даже не навещала свою кладку. В отличие от золотых, ревностно оберегавших свои гнезда — однажды я случайно наткнулся на такое и вынужден был бежать от разъярённой мамаши, едва не выцарапавшей мне глаза, — зеленые не испытывали к своим будущим детям никакой привязанности. Так что моей мечте заполучить целую стайку ручных файров не дано было осуществиться. Но даже одна Пятница существенно облегчила мне жизнь. Едва встав на крыло и начав самостоятельно охотиться, она стала снабжать пищей и меня — так что в моем рационе всегда была свежая рыба, и теперь мне не приходилось возиться с сеткой или полдня просиживать с удочкой. Спала Пятница в моей пещере, и одно ее присутствие отпугивало и змей, и многоножек, и ползунов — тех, кто вовремя не умел распознать опасности, она с удовольствием поедала. Но самым полезным качеством Пятницы было умение чувствовать приближение Падения.Я и сам научился определять опасность по тому, как беспокоятся дикие файры, по косякам рыбы возле берега, но присутствие файра избавляло меня от необходимости держаться близко к открытому пространству, чтобы следить за морем и небом. По вечерам, уютно свернувшись на моей груди, Пятница показывала мне, как провела день. Картинки, которые возникали перед моими глазами, часто были довольно сумбурными и накладывались друг на друга: зеленая листва, солнечные блики на воде, стайки файров, ныряющие за рыбой, возящиеся в песке. Иногда, если что-то особенное привлекало ее внимание, картинка становилась достаточно четкой: особенно красивый камень или цветок, забавное существо вроде песчаной змейки с крошечными лапками по обеим сторонам тела. На Юге вообще было довольно много странных зверей, как будто здешняя природа забавлялась созданием новых тварей. Однажды Пятница показала мне забавного зверька, похожего на птицу без крыльев, который был покрыт перьями, состоящими из одной ости, похожими на роговые иголки. Он забавно фыркал и взъерошивал их, не давая дотронуться до себя, и ему явно удалось нагнать на Пятницу страх. Чего никогда не показывала мне Пятница — это людей и каких-либо признаков их присутствия вокруг нас. Постепенно я свыкся с мыслью о том, что всю жизнь проживу в одиночестве. Южный материк велик, а та часть, в которую я попал, явно не в числе самых освоенных. Возможно, нога человека не ступит на этот берег еще много Оборотов.***
В последующие Обороты благодаря помощи Пятницы, которая помогала мне добывать пищу и охраняла, я смог во многом расширить и улучшить свое хозяйство. Постепенно я выучил Пятницу многим полезным вещам — например, приносить мне различные мелкие предметы — для этого нужно было как следует сосредоточиться и представить то, что я захочу получить. Я завел привычку разговаривать с ней — просто чтобы не разучиться произносить слова вслух, но она так забавно прислушивалась и посвистывала мне в ответ, что я невольно начинал думать, будто она понимает куда больше, чем мне кажется. Да и засыпать рядом с теплым тельцем файра было очень приятно. Мой небольшой огородик, который заботливо защищали от Нитей личинки, постепенно расширился, благословенный климат Южного позволял собирать по нескольку урожаев в Оборот. И спустя некоторое время я смог не только обеспечивать свои ежедневные потребности, но и делать запасы на дождливый сезон, который заменял в здешних краях зиму. Я стал разнообразить свой рацион мясом вейрий, приноровившись делать сетки-ловушки, используя гибкие и прочные лианы, в изобилии произраставшие в лесу. Оно было жестковато и на вкус отдавало рыбой, но я приспособился запекать тушки, обмазав глиной и обложив кусочками плодов, росших у кромки леса, все равно они больше ни на что не годились из-за своего кислого вкуса. Я даже подумывал завести скот — например, скакунов или нелетающих птиц, меня останавливало лишь то, что для укрытия такого стада во время Падений мне нужна была пещера побольше, а для ее создания у меня не было ни времени, ни нужных инструментов. Один скакун у меня все-таки был — охромевшую и раненую самку я нашел однажды у реки после очередного Падения, подлечил и приспособил для перевозки небольших грузов. Я прожил на Южном уже почти восемь Оборотов, когда спокойное течение моей жизни было нарушено ужасным происшествием. Ранним утром я шел по берегу в сторону моря, намереваясь пополнить свои запасы съедобных ракушек, чтобы сварить из них похлёбки к обеду, как вдруг заметил у полосы прибоя следы, ясно отпечатавшиеся на песке! В ужасе я оцепенел и не мог сдвинуться с места, пока вопросительный свист Пятницы, усевшейся мне на плечо и обвившей шею хвостом, не привел меня в чувство. Я начал озираться по сторонам и прислушиваться — но не обнаружил ничего, кроме обычных звуков и привычных глазу картин. Снова обратившись к оставленному на песке следу, я пытался убедить себя, что мне это померещилось, и я принял за отпечаток ноги случайную вмятину на песке, но нет — это был определённо след человека. Очевидно, некто подплыл на лодке и некоторое время провел на берегу. Остальные его следы смыло, кроме одного, оказавшегося выше уровня приливной волны. Как он попал сюда? Что делал? Был ли он один или со спутниками? Это безобидный путешественник или некто, прибывший сюда со злым умыслом, контрабандист или разбойник? Вопросы можно было задавать бесконечно, но ответа я не находил. Мне повезло, что незваный гость не удалялся далеко от берега, иначе я непременно был бы обнаружен! Я смотрел вокруг и всюду видел следы своего присутствия: ухоженные грядки, надежно огороженные деревянным забором от всех любителей полакомиться нежными ростками и свежими плодами, каковых здесь водилось немало, загон для скакуна, протоптанные и присыпанные песком тропинки, ведущие к пещере и к хозяйственным постройкам, заботливо подвязанные ветки дерева, согнувшегося от тяжести созревающих плодов… Первым моим порывом был уничтожить все эти доказательства моего пребывания здесь и затаиться в пещере, надежно укрытой разросшимися кустами от посторонних глаз. У меня были некоторые запасы на случай дождливых дней, чтобы не нужно было выбираться наружу с риском промокнуть. При разумном расходовании их могло хватить на неделю, а то и больше. Я просидел в пещере трое суток, отказываясь выходить наружу, к негодованию Пятницы, которая снабжала меня свежей рыбой и даже приносила фрукты, думая, что ее хозяин захворал. На четвертые сутки я заскучал, да и многократно пережитый мною страх притупился, уступив место здоровому скептицизму. За восемь Оборотов никто не появлялся в этой части побережья, не означает ли это, что следующего гостя мне придется ждать еще столько же времени? И потом, раз приплывший на лодке человек не стал обследовать берег, не означает ли это, что узкая полоса песка, окруженная скалами, за которой начинался девственный тропический лес, ничуть его не заинтересовала? Должно быть, по всему берегу разбросано множество подобных бухточек! Я почти успокоился, а потом у меня родилась мысль, которая окончательно вернула мне мою прежнюю бодрость: а не свой ли собственный след, оставленный накануне, я увидел на песке? Я немало бродил по этой части побережья и не мог сказать наверняка, в какой день где был, тем более что они были похожи один на другой! Так стоит ли мне впадать в панику и разрушать плоды моих многолетних трудов, если опасность столь иллюзорна, а может и вовсе оказаться несуществующей. Успокоив себя таким образом, я, тем не менее решил быть настороже и пристальнее обычного следить за границами своих владений. У меня было любимое место для вечернего отдыха — небольшая скала, поросшая мхом и травой, возвышавшаяся над берегом реки. Мне нечасто выпадала минута праздности, и сидя тут, я оправдывал свое бездействие тем, что наблюдаю за окрестностями. Оттуда хорошо было видно устье реки, впадавшей в море, и я зачастую развлекался тем, что наблюдал, как зеленовато-коричневые струи воды смешивались с более светлыми и прозрачными водами моря. Иногда вода проносила мимо меня бревно, на котором важно, словно богатые пассажиры на торговом паруснике, восседали птицы, или ветку, обросшую тиной, и я гадал, на каком берегу она выросла прежде, чем попала в этот стремительный поток. После очередного Падения мне нередко случалось видеть трупы животных, которые в попытке спастись кидались в воду и находили в ней свою гибель. Это было грустное зрелище, но мне все равно нравилось сидеть на берегу, гадая, какой предмет, несомый течением, покажется из-за поворота. Поначалу я не понял, что за звуки слышатся над рекой, но через мгновение сквозь кроны деревьев мелькнуло что-то красное, звуки стали громче, и я с изумлением различил в них человеческую речь. Потом послышался смех, и кто-то затянул песню, тут же подхваченную несколькими голосами. Звуки становились все громче, и я упал на землю, спеша спрятаться за кустарниками, пока меня не заметили. Надежно скрытый их густыми ветвями, я мог наблюдать за происходящим, сам оставаясь невидимым. Вниз по реке двигались три одномачтовых судна с ярко-красными парусами. Таких я никогда не видел у себя на родине — у северян паруса многоцветные, каждый холд, в котором есть хотя бы несколько небольших суденышек, украшает их по-своему, — из чего я заключил, что лодки принадлежат местным жителям. Одна за другой все три проплыли мимо меня и вышли в море. Дружно развернули паруса, ловя вечерний бриз, не давая, тем не менее, отнести их далеко от берега. В какой-то момент они развернулись бортом к берегу и кормой в мою сторону, явно намереваясь отправиться в каботажное плавание. В этот момент на меня упала тень, а Пятница истошно заверещала, пытаясь спрятаться у меня под рубашкой. Я поднял голову — надо мной в небесах пролетал огромный, отливающий бронзой дракон. Он неспешно развернулся в воздухе и последовал за судами — ветер донес до меня приветственные крики, я даже разглядел, как кто-то махал дракону платком, взобравшись на мачту. Далее они проследовали вместе — три суденышка под красными парусами и летевший над ними бронзовый. Я смотрел им вслед, пока они не превратились в крохотные точки на морской глади, а после и вовсе исчезли. И я наконец со вздохом облегчения опустился на траву: опасность миновала, по крайней мере, до той поры, пока они не вернутся обратно и не начнут маневрировать в море у входа в устье реки. Если, конечно, они не планируют вернуться другим путем, чтобы не пришлось грести против течения. Только вечером, когда я уже укладывался спать, ко мне пришла мысль, глубоко поразившая меня: сегодня впервые за восемь Оборотов я видел людей, и вместо того, чтобы попытаться привлечь их внимание и молить о спасении, спрятался и более всего мечтал остаться незамеченным. Как я ни убеждал себя, что я не знал этих людей и их намерений, что они могли причинить мне вред: ограбить, пленить, продать в рабство, но в глубине души понимал, что причина не в этом. Моя жизнь полна всяческих лишений, и я рискую однажды погибнуть, например, сломав ногу, заболев или пострадав от зубов хищника, просто потому, что рядом нет других людей, которые пришли бы на помощь и позаботились обо мне. Но я, тем не менее, не испытывал уверенности в том, что хочу ее променять на какую-либо другую. Я попал на Южный юнцом двадцати оборотов от роду, и большая часть моей сознательной жизни прошла в одиночестве. Я последовательно перешел от проклятий и жалоб к отчаянию, а затем через скорбь и смирение достиг, наконец, того состояния, в котором находился в гармонии с собой и окружающим миром. И теперь с таким трудом достигнутое равновесие вновь пошатнулось. Поутру, проверяя ловушки на морских клешнезубов, я уловил в воздухе странный запах, примешивающийся к аромату гниющих водорослей, моря и мокрого песка. Он слегка пощипывал в ноздрях, оседал на языке мятным холодком и казался странно знакомым. Доносился он с той стороной, куда вчера уплыли мои незваные гости, и я рассмеялся, найдя отгадку причине их экспедиций — южане варили холодилку, потому и забрались так далеко от своих поселений. Это означало, что они, возможно, не покажутся в моей реке ранее, чем оборот спустя. Эта догадка и мирный характер занятия, которому предавались южане, меня несколько подбодрили, тем более что обычно с холодилкой возились женщины и подростки. Спустя несколько дней запах исчез, но лодки с красными парусами так и не появились — должно быть, как я и предполагал, южане вернулись домой другим путем, — и я успокоился окончательно.***
Жизнь моя потекла своим чередом, забот было немало, отчасти из-за того, что я на некоторое время почти прекратил свои труды, прячась в пещере и шарахаясь от собственной тени, и теперь мне приходилось наверстывать упущенное. Я вставал с первыми лучами солнца и трудился до темноты, после чего ложился на свою подстилку из травы и засыпал как убитый. К счастью, в моем холде был куда более бдительный страж, чем я — у файров чуткий слух, и они хорошо видят в темноте. Пятница разбудила меня, настойчиво тычась носом в лицо и показывая какие-то странные картинки — шевелящиеся тени в неясном свете горящего костра. Ворча, я последовал за ней, обещая хорошую взбучку, если окажется, что она разбудила меня из-за своего дурного сна. Однако ленивое недовольство слетело с меня как по волшебству, когда сквозь деревья я увидел горящий огонь — это был тот самый костер, который показывала мне Пятница. Чужаки высадились на моем берегу, жгут огонь и неизвестно что злоумышляют! Первой моей мыслью было бежать в лес — не зная здешних мест, пришельцы не сунутся туда, по крайней мере, до утра, но любопытство во мне победило. Я мог ходить по той части Южного, которую уже считал своей, в полной темноте и с закрытыми глазами, не задев ни одной ветки и не сдвинув ни один камушек. Мне нечего было бояться, даже если пришельцы заметят меня и попытаются догнать, уверил себя я, понемногу приближаясь к костру, держась с подветренной стороны. Вскоре до меня донесся запах перебродившего вина, столь любимого простолюдинами, к которому примешивался дым костра и вонь давно немытых тел — вот уж по чему я не скучал во времена своего вынужденного одиночества. Людей оказалось трое — во всяком случае, так мне привиделось сначала, пока я не заметил у их ног еще одного, лежавшего на песке. Поначалу я подумал, что их товарищ болен или ранен, серьезно раздумывал о том, чтобы предложить помощь, но, подойдя еще ближе, обнаружил, что несчастный связан по рукам и ногам. В этот момент один из мужчин пнул пленника ногой, и все трое грубо захохотали. Я остановился за кустом, наблюдая, как мужчины снимают с костра котелок и присаживаются к нему, по очереди зачерпывая оттуда варево. Своему пленнику они и не подумали предложить разделить трапезу, что еще более укрепило мою решимость не иметь с этими людьми дел. Те, кто даже злейшего врага держит голодным и пинает ногами, когда тот не может не только дать отпор, но и хотя бы защититься от побоев, не вызывают у меня теплых чувств. Некоторое время я рассуждал о судьбе пленника и с сожалением понял, что никак не смогу ему помочь. Жизнь на Южном сделала меня физически крепким и закалила характер, но одолеть трех здоровых сильных мужчин у меня не было никаких шансов. Между тем понемногу начало светать, незваные гости затоптали костер и тщательно присыпали угли песком — такая предосторожность на абсолютно пустынном берегу еще более укрепила мою уверенность в том, что их намерения нечисты. Обнаружил я и способ, которым они достигли моей бухты — в отдалении, возле той самой отмели, на которую когда-то выбросило мой корабль, стояла на якоре небольшая одномачтовая лодка. Парус был приспущен, и я не мог разглядеть, какие цвета носили эти мореходы, более похожие на морских разбойников. Пока я разглядывал лодку, покачивающуюся на ровной глади моря, случилось разом несколько событий. Разбойник подняли на ноги своего пленника, пытаясь заставить его руганью и пинками идти с ними, как вдруг над их головами возник, словно из ниоткуда, файр, который истошно застрекотал и спикировал им на головы. Пятница тут же сорвалась с моего плеча и метнулась на помощь сородичу, и вот уже они с удвоенной силой верещали и хлопали крыльями, налетая на мужчин, которые отмахивались руками и пытались тщетно отогнать файров. Увидев, как один из них поднимает с земли тяжелую палку, я тут же опомнился и бросился на помощь храбрым зверькам, но опоздал, потому что она им не понадобилась. Огромный бронзовый дракон плавно опустился на песок в нескольких шагах от места происшествия. Соскользнув со спины зверя, всадник взмахнул рукой, и незнакомый файр тут же уселся ему на плечо и обвил хвостом руку. Тем временем на песок опустились еще два дракона, окружая незнакомцев и преграждая им путь к бегству. Я осторожно попятился и, стараясь не выдать себя ни одним лишним движением, скрылся в кустах. Пленник в надежных руках, троим разбойникам не справиться с тремя Всадниками, которых защищают их драконы. Над моей головой возникла Пятница, оживленно застрекотав, она уселась на плечо — я с трудом смог угомонить взбудораженного потасовкой и появлением драконов файра. К счастью, на нас никто не обратил внимания — очень скоро я увидел трех драконов, которые один за другим поднялись в небо и скрылись в Промежутке. Осторожно выйдя из-за кустов, я убедился, что всех четверых незваных гостей всадники забрали с собой, и только истоптанный драконьими лапами песок да остатки костра были доказательством того, что вся эта история не привиделась мне во сне. Судя по следам, Всадники не имели намерений исследовать окрестности, а со стороны берега мое поселение надежно защищал от посторонних глаз разросшийся кустарник. Тем не менее, меня не оставляло предчувствие, что это не последний их визит в бухту.***
На следующий день, когда я мирно попивал кла, сидя на пороге у своей пещеры, готовый заняться повседневными делами, над моей головой с громким чириканьем пролетел бронзовый файр. Усевшись на ветку, он с любопытством крутил головой, разглядывая все вокруг. На шее у бронзового я заметил затейливый ошейник из мягкой кожи, украшенный какими-то знаками. Это означало, что передо мной не один из ухажеров Пятницы, а ручной питомец, которого часто посылает с поручениями кто-то вроде того Всадника, которого мы видели на берегу. Он посмотрел на меня, склонив голову, и вопросительно чирикнул. Пятница ответила ему выразительной нежной трелью. «Меня здесь нет, — зажмурившись, попытался я передать назойливому файру, — меня нет, ничего нет, только камень и кусты…» — Кого там нет, Трис? — услышал я мужской голос. — Нет ни камней, ни кустов, ни зеленого файра? Тогда почему я все это вижу? Двое мужчин в одеждах Всадника, раздвинув ветки, остановились, словно ожидая приглашения войти, а я умолк, не зная, что сказать, и не уверенный, что могу произнести хоть слово после того, как восемь оборотов говорил только сам с собой и со своим файром. И иногда — с некоторыми из саженцев, которые упрямо не желали приниматься или плодоносить… — Я Н’тон, из Вейра Бенден, Всадник Лиота, — сказал тот из них, что постарше. — А это Джексом из Руата, всадник Рута. Драконов мы оставили на пляже — они обожают морские купания не меньше файров, а я в прошлый раз слишком торопился, чтобы дать своему поплавать, и он дулся на меня целый вечер. Прости за наше вторжение… — Н’тон сделал паузу, ожидая, что я назову свое имя, а я растерялся. И даже не потому, что давно этого не делал. Я не знал, кто я теперь. Когда-то я был малышом Робби, сыном Джела-битранца. Потом стал Робином из Нерата. — Приятно познакомиться, Н’тон, Джексом, — наконец ответил я хриплым с непривычки голосом. —Я Роб из бухты Робинзона. Так я называю это место. Н’тон серьезно кивнул, его спутник едва сдержал улыбку, но относилось это не к моим словам, судя по тому, как он разглядывал мое одеяние. Запас штанов и рубашек, которые я успел спасти с корабля, за это время изрядно уменьшился, и я, как мог, старался восполнить недостающие предметы гардероба. Я приноровился выделывать шкурки вейрий, которые затем дырявил по краям шипами лиан, сшивал при помощи нитей, которые получал из стеблей той же лианы. Волосы на голове и бороду я подрезал с помощью ножа, не особенно заботясь о красоте, главное, чтобы не мешали. Должно быть, я выглядел как настоящий бродяга-отщепенец. — Как ты оказался в здешних краях, Роб? — спросил Джексом. — Это длинная история, — сказал я. — И если вы не спешите, я налью вам по чашечке кла и обо всем расскажу. Так мы и поступили. Мой рассказ произвел на обоих всадников большое впечатление, особенно изумлялся Джексом, который подробно выпытывал у меня обо всем, что касалось местной природы, погодных условий, ядовитых и съедобных растений и животных. Из нескольких оговорок я заключил, что по окончании Прохождения, до которого оставалось меньше оборота, Всадники планируют серьезно заняться освоением Южного. Разговор затянулся допоздна, после чего всадники отправились на берег, чтобы заночевать под звездами, рядом со своими драконами. А я долго не мог уснуть, думая о том, что это моя последняя ночь на Южном. Н’тон согласился взять меня и Пятницу с собой, дабы я мог наконец-то вернуться в родной дом, к семье, которая уже успела меня оплакать, но, как я втайне надеялся, не позабыла окончательно. В полет я отправился налегке — не стал брать ничего из вещей и оставил свое хозяйство в идеальном порядке, даже полив напоследок посадки. Кто знает, возможно, однажды какой-нибудь одинокий путник окажется волею судеб в бухте Робинзона, и у него будет куда больше шансов выжить, чем когда-то у меня. Я занял место за спиной у Н’тона, Пятница уселась мне на плечо, крепко обвив хвостом шею. Мы поднялись в воздух, и я последний раз бросил взгляд на то место, которое столько оборотов было моим домом. Крошечная бухточка за каменистыми берегами, каких должно быть сотни на этом побережье… А потом нас накрыли тьма и холод Промежутка.***
Вот так, проделав путешествие в сотни лиг за восемь секунд на спине бронзового дракона из Вейра Бенден, я, наконец, вернулся на родину после долгих странствий. Я переступил порог дома, где прожил всю жизнь, за исключением последних восьми Оборотов. Мне повезло застать в живых моего отца, который был счастлив обнять непутевого младшего сына, которого уже и не чаял увидеть живым. Мои братья, их жены и дети встретили меня с радостью, окружили любовью и вниманием, и, кажется, готовы были бесконечно расспрашивать о моих приключениях, качая головами и в изумлении всплескивая руками и закатывая глаза. Мое долгое изгнание закончилось, мои скитания вдали от дома, наконец, привели меня к отчему порогу. Но увы, я не испытывал никакой благодарности судьбе, напротив, был недалек от того, чтобы начать проклинать ее несправедливость. В первый Оборот жизни на Южном я, кажется, был готов отдать руку или глаз за возможность вернуться домой. Теперь же я обнаружил, что та тихая, одинокая, размеренная жизнь дорога мне куда больше, чем я предполагал. Мои родители были рады мне, но уже давно привыкли обходиться без меня, как и мои прежние друзья и знакомые. На меня все смотрели как на некое чудо, мертвеца, воскресшего из могилы. Мой старый дом казался мне тесным и душным, улицы слишком узкими, а еще вокруг было слишком много людей, которые разговаривали, шумели, спешили куда-то. Пятница постоянно мерзла и сердилась, что ее не отпускают свободно летать, куда ей вздумается. Она смотрела на меня и жалобно чирикала, точно пытаясь сказать: «Поехали домой». И как я мог упрекать ее, если и сам с трудом гнал от себя подобные мысли! На Южном я был центром своего маленького мирка, у меня всегда было чем заняться, я не знал ни лени, ни скуки, поскольку первая в моем положении была бы губительна, а на вторую не оставалось времени. Здесь же я не мог придумать, чем себя занять, куда приложить те бесценные умения, которыми я обладал и благодаря которым выжил. Когда я вздумал пожаловаться на это старшему из моих братьев, тот посмотрел на меня, как на умалишенного, после чего, спохватившись, стал уверять, что это пройдет, а пока мне надо больше времени проводить среди людей, чтобы вспомнить себя, каким я был прежде. Становиться бездельником и легкомысленным гулякой я не видел никакого резона, но за неимением лучшего совета последовал ему. Я бродил по улицам, проклиная тесную обувь и штаны, натиравшие в паху — сколь удобнее были мои одеяния из шкурок, более походившие покроем на юбку, зато не стеснявшие шага! — когда мое внимание привлек знакомый аромат зрелых фруктов. Я пошел на запах и оказался на рынке, каковые часто встретишь в приморских холдах — на них с наспех сколоченных прилавков, из корзин, с ящиков и просто с рук торгуют всем, что может понадобиться отправляющемуся в путь — от сушеных мясных колобков до больших кожаных фляг с водой. Я стал бродить между рядами, приглядываясь к товарам. Набор столярных инструментов с клеймом Цеха Кузнецов — как бы пригодились мне такие на острове! А как хороши плетеные корзины — я битый час простоял рядом с прилавком, наблюдая, как сидевший возле своего товара плетельщик, дабы не терять попусту времени, мастерит очередное аккуратное лукошко, пока не запомнил, как он скрепляет между собой гибкие ветки. Забрел я и во фруктовый ряд, где поддался на уговоры торговки попробовать краснофрукт, «сладкий как мед» — и только уважение к ее пожилым летам и натруженным рукам не дало мне выплюнуть эту вязавшую рот кислятину. Я протянул надкушенный фрукт сидевшей у меня на плече Пятнице — та возмущенно застрекотала, а потом вдруг сорвалась с места, завидев кружащего над толпой бронзового файра. Ящерки тут же уселись на навес над ближайшим прилавком, тычась друг в друга носами и оживленно курлыча. А на мое плечо опустилась тяжелая рука. — Привет, Роб, — жизнерадостно сказал Н’тон. — Не в обиду тебе будь сказано, сейчас ты выглядишь похуже, чем тогда, на Южном, хоть и не одет в обноски. Ты рад, что вернулся домой? — Я рад был повидаться с семьей, — честно ответил я. — Но чем больше нахожусь здесь, тем чаще меня посещает мысль о том, что мой дом теперь совсем в другом месте и я скучаю по нему. — Так за чем же дело стало, — удивился Всадник. — Простись со своей семьей, собери вещи из числа тех, что тебе не хватало на Южном, и мы с Лиотом перенесем тебя туда за восемь секунд — сдается мне, совершить еще одно плавание по морю ты не захочешь. — Я слышал, Торик теперь стал Лордом и не очень-то жалует тех, кто приплывает с Севера и не готов дать ему клятву верности. Да и захочет ли он принять ее от такого, как я? У меня ни денег, ни семьи, ни ремесла в руках. — Уверен, Лорду Торику пригодился бы тот, кто прожил восемь Оборотов один в лесу, привык переживать падения под открытым небом и довольствоваться тем, что сумел вырастить или сделать своими руками. Но если ты, Робин из бухты Робинзона, хочешь вернуться не просто на Южный, а туда, где жил, разрешение Торика не нужно. Та часть Южного принадлежит Всадникам. Ориентиры мой дракон отлично помнит. Я и мой дракон к твоим услугам, в любое время, как ты захочешь. Если тебе нужно обдумать… — Завтра, — перебил я его. Верх непочтительности по отношению к бронзовому Всаднику из самого влиятельного Вейра на Перне, но я никакими силами не мог сдержать свои чувства. — Завтра на рассвете я буду готов отправиться в путешествие. Я был уверен, что мне хватит времени и на сборы, и на прощание — не так уж много вещей мне нужно и не так уж много любящих сердец я оставляю здесь. И я почти составил список того, что мне понадобится, пока бродил по ярмарке. Пятница слетела на мое плечо и вопросительно застрекотала, заглядывая в лицо. Я схватил ее обеими руками и прижал к себе, не обращая внимания на ее возмущенное щебетание и взмахи крыльями. — Мы едем домой, Пятница! — восторженно закричал я. — Мы едем домой! Эпилог Вот так, не проведя и двух недель на Севере, я снова вернулся в бухту Робинзона, уверенный, что это именно то место, где я хочу провести свою жизнь. Так оно и случилось. Мир вокруг меня понемногу менялся, и я уже не был так отрезан от людей, как в первые восемь Оборотов своей жизни на Южном. Спустя полтора Оборота после моего возвращения закончилось очередное Прохождение, и настало время для куда более мирных, хоть и не менее хлопотных дел. По моей речушке теперь часто спускались к морю небольшие суда, но скалы по-прежнему преграждали путь в мою бухточку, поэтому все они сворачивали в другую сторону, где вскоре появилась пристань для небольших кораблей. На мою бухточку никто не пытался предъявить права. Всадники сдержали слово — каждый житель Южного получил в свое пользование всю территорию, которую смог освоить. Мои владения нанесли на карту, назвав бухтой Робинзона. Вскоре судьба, по-прежнему благосклонная ко мне, непонятно за какие заслуги, подарила мне встречу, круто переменившую всю мою жизнь. Девушка по имени Мойра, ученица их цеха целителей, занятая сбором трав, случайно набрела на мой дом, а после эти встречи уже были не случайными, и, в конце концов, она поселилась вместе со мной в хижине, которую я построил своими собственными руками — теперь, когда угроза Нитей миновала, мне не было нужды обитать в пещере. Вскоре в нашей семье случилось прибавление — на свет появился Роб-младший, а через несколько оборотов жена порадовала меня еще одним ребенком, на этот раз дочкой. Наши дети росли в бухте Робинзона, пока не настала пора найти для себя свой путь, но всегда возвращались сюда, считая это место родным домом, каковым он будет для них всегда. По настоянию старшего сына я решился записать эту историю в назидание потомкам, и хоть я все еще крепок телом, но пальцы уже не так ловко управляются со стилом — да я и раньше, вправду сказать, не был мастером по этой части. Поэтому за мной записывал внук, шустрый мальчишка, ученик из Цеха Арфистов, клятвенно пообещавший все начертать слово в слово на этих красивых белых листах, что делают из древесных стволов в цеху Печатников — и чего только не напридумывали нынче… Что и сказать, я прожил хорошую жизнь, и когда меня спрашивают, как мне удалось к старости сохранить и ясность ума, и любовь к жизни, я могу только пожелать каждому искать в жизни свой путь и не оглядываться на других. Главное, быть на своем месте и быть счастливым на свой лад, а в остальном положиться на судьбу и на собственную удачу.КОНЕЦ