Хогвартс горит;

      Хогвартс пылал.       Замок, что домом для них всех стал, горит и не погаснет вовек. Он вечность стоял — вечность будет тлеть, так Великий завещал, перечить ему не осмелится никто; перечить ему — приговор смертный себе собственноручно подписать, глупцов среди них нет, поздно отступать, когда победа на протянутых (в кровь израненных) ладонях лежит; победа горькая, болезненная, трупами слабых вымощена, криками истошными где-то в глубинах души похороненных создана; победа их никчемная, и каждый знает это.       Панси на Хогвартс смотрит-смотрит-смотрит.       Панси на Хогвартс смотрит и видит, как мечты ее детские стекают по пальцам вниз, как они бегут далеко-далеко, бегут туда, откуда их уже не достать; Панси смотрит на то, как Хогвартс горит, и ей так холодно, так одиноко, рука безвольно ищет поддержки, и Драко рядом, Драко пальцы переплетает, голове позволяет на плечо упасть: он прочь бежал, да не успел, Малфои вовремя никогда не делали ничего; Драко видел, как отец пал, как мать пыталась прикрыть его собой, но Беллатриса смеялась лишь тогда, когда убивала, и Драко не нужно было смотреть, он слышал.       Панси морщится — своих она потеряла пару часов назад, когда Пожиратели в масках в замок ворвались, а встретили сопротивление прошлых лет, встретили всех тех, чья ненависть (не любовь, нет, это не детская сказка, пора признать) в сердцах пылала едва ли не ярче желания в мире жить; Панси не знала, что с семьей ее произошло, но ей и не нужно было: Паркинсоны нашли бы ее даже в центре Армагеддона, безголосую и под камнями брошенную, они бы ее нашли.       Драко к себе прижимает чуть сильнее, в сторону ведет мягко, шепчет что-то на ухо, а Панси все тянет назад, к замку, где все друзья, где все детство, где она была кем-то, где у нее была сила и мощь; в чистом поле она — никто, покинутая душа на границе веков, ненужная никому, проигравшая в выигранной войне; кто-то смеется, кто-то тихо разговаривает, кто-то скулит, и Панси боится, что последняя — она, глотку бы себе закрыть, ведь страшно, всхлипы к слабости слишком легко приписать, индульгенция не понадобится.       Темный Лорд на камнях стоит, его темная (черная? свет в себя впитывает, наружу не выпускает) мантия кажется ярче на фоне горящего Хогвартса; Темный Лорд говорит о победе, о том, что Поттер пал из-за собственных амбиций и глупостей, Поттер пал, чтобы они смогли наверх взлететь, в их руках теперь власть, только от них зависит порядок на Земле; Темный Лорд говорит, Панси слушает, пальцами в ладонь Драко впиваясь: ей так страшно, ей трудно стоять, слабость по телу звенящей пустотой отбивается в ломких костях, и Панси почти готова следом пасть — на колени, до алого месива, юбка дырявая, блузка вся в труху, хуже не станет.       Не станет?       Драко держит ее, вес на себя полностью перевалив, у Драко в глазах океаны боли, он головой вертит, силясь хоть кого-то из своих найти: Кребб остался в Выручай-комнате, но ведь есть еще Гойл, Блейз, Дафна, ее младшая сестра Тори, они все должны были уцелеть, остаться в подвале было разумно, и Драко не мог перестать корить себя за то, что под покровом ночи выскользнул, в героя решил поиграть, Поттеру отомстить, а в итоге сам должен ему остался, и долг отдать не сможет никогда, долг этот кровным является и с ним навсегда, до могилы проведет, другом лучшим останется, в объятия смерти им под руку вместе шагать.       Утро дребезжит, звуки странные прорываются сквозь пучину глупого ликования — кто-то пьет, и Панси смотреть на это не может, внутри что-то бьется, сложно не понять, что Панси страшно, ей в мире этом, новом, запахом крови наполненном, жить страшно, одиноко и пусто, Драко рядом, но он и не здесь, в зрачках его отпечатана смерть того, кто всегда рукой левой был, и как жить без него, как жить теперь, зная, что именно ты не уберег, не досмотрел, на самотек все пустил? Панси на Драко смотрит, и боится признаться: сторона их выиграла, но они — проиграли.       " Скажешь вслух, и слова твои правдой обратятся, " — мама любила говорить, что слова силой обладают, ими и покарать можно, и волю подарить, вот только мамочка где-то в бетоне, и пылает она, и тлеет она, и на ней разлагается кто-то, и Панси дышит едва-едва, голова кругом идет, и ей страшнострашнострашно, ей семнадцать, она молода, у нее вся жизнь впереди была, но она заперта здесь, с людьми искалеченными, с теми, кто умереть за Господина своего не боялся, а она… а она струсила перед лицом опасности, Поттера потребовала Темному Лорду сдать, надеялась, что все хорошо будет, что выбор правильной стороны поможет дальше спокойно жить.       Вот только Хогвартс горит и она, Панси, тоже горит.       Драко улыбается — ей? не ей? разница нулевая — слабо так, будто проверяет, не стал ли он сам трупом хладным; в толпе мелькает темная голова, и Панси знает — не видит, не слышит, но чувствует — Блейз, и на душе становится чуть легче, спокойнее, они друзьями не были никогда, но он цел, и то, что она контролировать не могла, что мимо нее на всей скорости неслось, стало замедляться, шторм на периферии бушевать продолжал, но здесь, в центре, где они коленями соприкасаются, сидя на развалинах, холодных камнях и грязной земле, тишина.       Звуки продолжают прорываться, и Панси не может их игнорировать: что-то строится, и это что-то огромное, вырастает не по воле магии, голыми руками из обломков создается, и Панси взглядом натыкается на то, от чего в грудине сердце биться перестает; Панси пальцем тычет, и Драко отмахивается, у него своих проблем куча, он внутри себя умер, воскресать не знает как, а Панси все тычет и тычет, Драко оборачивается, и сердце его делает кульбит: они строят г и л ь о т и н ы, и они явно не для устрашения.

— все будет хорошо. — не лги мне.

      Панси Драко любит — может, чуть сильнее положенного, чуть сильнее того, как друга можно любить — но сейчас она ему не верит, нет, сказочки эти, где все хорошо, где все выживают, где все мечты сбываются, точно не для них; они выбрали свою сторону и в награду могут лишь исход не особо болезненный принять, приятного аппетита, Нагайна, набивай свой желудок, но только не забывай, что когда-то сама человеком была, и люди эти, что внутри варятся, твою личность легко могут перепрошить.       Блейз тащит за собой Теодора, в него цепляется тонкая рука Дафны, вслед за которой едва ли не ползет Тори — Панси смотрит на них всех, и тепло разливается по венам, и она выдыхает сквозь сжатые зубы, строительство заглушается, и она даже улыбается несмело — они выиграли, они победу одержали, они сделали то, чего никто не ожидал: и мир смилостивится, и мир позволит детям остаться в стороне от казней многотысячных, и все будет хорошо, черт бы его побрал.       Запах гари раздражает, Панси засыпает под негромкий шепот Драко, а просыпается от панического крика Тори; Тори дергается, кричит и дерется, Тори кусается и плюется, Тори шипит; Тори тащат куда-то в клубы пыли, а Панси не может сделать ничего: слова застряли где-то в глотке, в бронхах застыл сжатый воздух, пальцы в пустоту цепляются — Драко пальцы разжал и исчез, Драко нет нигде, и Панси жмурится, Панси считает до трех, а когда глаза распахивает, ничего не меняется, Драко нет, Тори держат за руки и тянут вперед, а Дафна, бедная хрупкая Дафна, кусает ногти и смотрит куда угодно, только не вслед сестре.       Панси не слышит ничего, гильотины объятия свои уже распахнули.       Темный Лорд говорит о предательстве, и Панси не п о н и м а е т: Малфои лучшими были, Гринграссы всегда чистоту крови отстаивали, что же не так пошло, где они оступиться успели, как она не заметила? Панси вперед прорываться старается, но Блейз держит крепко, и она едва ли не кошкой шипит, но он не отпускает, его пальцы каменные, они срослись, они единым целым стали, и Панси сдается, Панси на руках его обмякает, утыкается носом куда-то в шею, ей наперекор воле не пойти, ей камни могильные посещать не хочется, но и лицо свое на одном из них она видеть не желает.       Панси — трусиха, Панси маленькая, тщедушная и никчемная, она к людям своим привыкла, она к Драко привыкла, она без него не может — не хочет? — она без него себя не представляет; голос Темного Лорда бьет по мозжечку, Панси не может не слушать, слова влетают прямо в мозг, остаются ожогами, и слова эти страшные, слова эти ужасают: " предатели ", " оппозиция ", " протест ", " пожар "; Панси слышит, как толпа ахает, как возмущенно ропщет, как толпа вопит: " «убить! ", " уничтожить ", " изувечить ", и Панси голову в плечи вжимает, Панси среди победителей себя Грейнджер ощущает (ее оборотни загрызли, и смерть не была легка, смерть была тяжела, с кучей крови и разорванным в хлам горлом, Панси в зрачках ее блики пожара видела, Панси тогда еще не осознавала).       Верность проверяли смертями: палочку в дрожащую руку, убивающим в район грудины, и ведь каждый знал, что без желания убить, без стремления причинить боль ничего не выйдет, и попытка в зачет не шла, лишь полное истребление, полное умерщвление себе подобных как низших существ; Панси смотреть не могла, Панси боялась даже представить, что выбор этот перед ней поставлен будет — как можно убить, когда тебе прямо в глаза глядят, когда это тот, кого ты долгие годы знал, пусть издевался, пусть страдать заставлял, но кровь пустить — это другой уровень, это не паука ногой прихлопнуть, это нечто такое, что за все рамки выходит.       Толпа молчит, расступаются, и Панси скорее осознает, чем чувствует — ее тащат к толпе, Блейз следом, а за ним весь факультет, все те, с кем она собиралась в гостиной, с кем штурмовала библиотеки после отбоя, с кем выживала во время гнета Кэрроу (общая сторона единство взглядов никогда не означала); Панси тащили вдоль толпы, и она, наконец, поняла — Хогвартс поджег не взрослый, это был кто-то из них, бывших школьников, кто-то решил помочь, главного не осознав: Хогвартс не Лувр, он символом для миллиардов не станет никогда, и тащили к гильотинам только их, детей, тех, кто до девятнадцати дожить не успел; и Панси сжимает зубы изо всех сил — не скули, как побитая собачонка, крепкой будь, ты же Паркинсон, разве не этому тебя всегда учила мать?       Драко находит ее сам — ладонью цепляется за ладонь, и Панси выдыхает: с ним (за ним? взамен него?) она куда угодно ступить готова, и если гильотина их единственный шанс, то шаг финальный они вместе совершат.

— все будет хорошо, Панс. — я просила мне не лгать.

      Им раздают палочки — как издевательство, как сумасшествие, Панси тянется к своей машинально, Панси боится думать о том, когда их успели защиты последней лишить, палочка в руку ложится привычно, каждая выемка родная и любимая, Панси цепляется в нее слишком сильно, пальцы бледнеют мгновенно; Панси взгляды ощущает, и по привычке голову вскидывает выше, она же мопсом всегда была, спасибо легкому языку Уизли, ее серьезно не воспринимал никто, в лучшем случае как приложение к Драко, в худшем — и это ей доступно не было, она всегда за спинами пряталась, слабость свою мечтая силой обратить, и ведь не получалось, до конца идти смысла нет, когда Драко рядом всегда, и пусть смотрит чуть снисходительно, но р я д о м, а большего и не надо.       Панси первая стоит, и выстрел первый за ней, и палочку она поднимает, и в глаза смотрит парня худого, у которого лицо полностью кровью залитое, и она рада была бы его не узнать, но ведь узнает, работа в Инспекционной Дружине позволила ей слишком много людей увидеть, и этого первокурсника (сейчас третьекурсника, Панси, два года прошло, во что же ты превратилась?) она пару раз находила, сжавшегося в комочек возле библиотеки, когтевранцы ей всегда слишком странными казались; парень на нее смотрит, и у Панси внутри что-то щемит: как он сквозь баррикады прорвался? зачем в бой бросился?       Панси палочку поднять не может, Панси дергается, жмурится, но палочку не поднимает, толпа ропщет, толпа кричит, Панси физически ощущает, как на нее направлены взгляды всех тех, кто стоит в шеренге следом: первым быть страшно, но если первый струсит сам, если первому не будет ничего, то и второй способен с потерями минимальными прорваться; Драко шепчет, что она молодец, и его рука не поднимается, а следом третья, четвертая, и десятая, и Панси во все глаза смотрит на то, как никто не желает становиться кем-то, и она чувствует облегчение: Слизерин не синоним злу, так Снейп говорил, и Панси впервые готова с ним согласиться, навешанные ярлыки не сработали, где-то произошла осечка.       Гильотины строили для них, и Панси это не удивляет; Темный Лорд знал, что они не справятся, их некому было вести, некому было показать, что единственный правильный путь — это путь зла, Драко не вытянул, Драко сам маленьким светлым мальчиком был, и судьба его покалечила сильнее, чем кто-то увидеть мог; Панси пальцы их переплетает, назад шагает, и страшно ей, и не за себя, а за маленького когтевранца, что выжить успел, и тут же от руки сумасшедшей погиб, он выдохнуть облегченно успел, а затем глаза навеки закрыл, и бетонные плиты под его спиной точно позвоночник в паре мест сломали.       Их ведут вперед, сбившихся в стаи, рычащих от безысходности, отчаяния и предательства, и ведь никто в глаза прямо не смотрит, только вслед, только тогда, когда опасность миновала, никто не способен с Темным Лордом справиться, Поттер не смог, Дамблдор не смог, не сможет никто, и потеря детей пусть и ударит по этому поколению сильно, но следующее вырастет сильнее, строже, закаленнее; Панси знает, смерть их выступит устрашением для всех тех, кто способен в оппозицию встать: если Господин не жалеет детей своих, то что он с неверными сделает?       Гильотин на всех не хватает, и Панси осознает в миг: а их и не должно было хватать, умрут не все, Темный Лорд ресурс столь значимый не готов уничтожить полностью, устрашение на них тоже работать будет, тут каждый друга потеряет, каждый лишится частички себя, будто сегодня и так не хватило жертв, будто они настрадались недостаточно сильно; Панси цепляется за Драко, чувствует пальцы холодные на своем плече и прижимается к Блейзу, она видит, как Дафна с Тори срослись, как Тео прицепился к какой-то девчонке на пару курсов младше, и все вокруг соединись в нечто такое неразличимое, что Панси хочет кричать: мы же просто дети, почему мы, почему нас?       Вот только Панси не кричит, Панси помнит главное правило: любое проявление чувств ускорит принятие решения.       Умрут те, кого выберут они сами: никакого слепого жребия, никакого поклонения судьбе, они палачи, они должны судьбы вершить, и голос пустым не останется, об этом Господин позаботился, листок от руки не отцепится, пока имени на нем не окажется; Панси по сторонам глядит затравленно, сталкивается с пустыми взглядами, дышать нормально не может: она же всех здесь знает, каждый знает ее, и кого-то ненавидит, а кого-то любит, они столько времени рядом пробыли, как решение принять?       Листы собираются слишком быстро, непозволительно быстро, Панси не успевает обдумать, Панси не успевает решение принять, она имя пишет размашисто, ее разрывает изнутри, она вся — комочек нервов, вот только слез нет, она струна натянутая, стоит ровно, улыбается насмешливо, в ней воспитание едва ли не лучшее в Хогвартсе, и если она слабость свою проявит, то о чем самым маленьким думать? Панси на Драко смотреть не может, пальцы Блейза не чувствует, она в себя уходит, она в негромком шепоте растворяется; когда голоса подсчитывают, она почти не удивляется тому, как часто встречается ее имя (Панси и сама себя написала).       Панси вперед выступает гордо, без ладони Драко ей так холодно, так неуютно, так неправильно, что она ломается на миг, оборачивается и ловит взгляд ледяных глаз; Драко смотрит на нее, смотрит как-то иначе, совсем по-другому, и Панси улыбается ему так ярко, как только может: чтобы он ее заметил, ей нужно было на эшафот взойти; Панси смотрит на то, как позади слизеринцев огни постепенно гаснут, огонь последние башни сжирает так же жадно, как и ее сейчас сожрут, и Панси счастлива, что она первой будет, она бы смерть других не выстояла, сама под лезвие подставилась бы.       Умирать не страшно, страшно оставаться выжившей.

— все будет хорошо, Драко.

      Хогвартс горит; Панси, наконец, всхлипывает.

вот и все. точка. ну и что? вопрос.