фарфор

Когда яркая вспышка молнии прорезает небо над Гусу, а уши закладывает оглушительным раскатом грома, Вэй Ин понимает, что очередное лето подошло к концу. Утомленно вздохнув, он прикрывает глаза и подтягивает острые колени к груди, позволяя себе ещё немного посидеть в горячей, исходящей невесомым паром, воде. Вэй Ин нежится в бочке уже довольно долго, наслаждается теплом, которое впитывается в кожу, и расползается по венам легкой убаюкивающей негой. Ему отчаянно хочется спать, он устал до одури, до отсутствия мыслей в голове (а такое бывало редко) после затяжной охоты, с которой они с Лань Чжанем вернулись всего пару часов назад, и если бы не тихая мелодия гуциня, доносившаяся до него сквозь тонкую перегородку, то так и заснул бы, откинувшись в бочке и примостив тяжелую голову на её узкий бортик. Вэй Ин слабо пытается сконцентрироваться, ухватиться за нити светлой ци, которая должна бежать по духовным каналам, но чувствует только слабые отзвуки и ледяную пустоту. Сил нет. Духовных сил нет. После каждой битвы он пуст настолько, что едва ли может самостоятельно стоять на ногах. Он слаб. Слишком слаб для того, чтобы путешествовать и сражаться наравне с Лань Чжанем, и он это понимает, но это понимание только сильнее распаляет его и, сколько бы Лань Чжань не предупреждал его об опасности, не просил остаться на постоялом дворе или хотя бы держаться за ним, Вэй Усянь не слушал. Избалованный и опьяненный темной силой, но вынужденный отказаться от неё, он чувствовал себя беспомощным, не способным помочь даже самому себе вот уже два года. Это чувство грызло его, съедало изнутри каждый день, порождая злобу, которую он неизменно направлял в свои безумные поступки, когда вылезал вперед, игнорируя останавливающие крики Лань Чжаня, покрывался коркой крови (в основном своей) вперемешку с грязью, а потом израненный с ног до головы, но выживший, обессиленно втыкал Суйбянь в землю, опирался на него и отчаянно смеялся, задыхаясь от боли. Боли не столько физической, сколько той, которая неизменно выламывала изнутри все кости диким первобытным страхом, что он никогда уже не сможет быть прежним. Лань Чжань не любил этот смех. Он был надрывным, тихим и почти безумным. От него пробирало ледяной дрожью, скручивало гортань и отдавало горечью под язык. От него хотелось бежать, но удавалось только сильнее сжимать пальцами прохладную рукоять Биченя и подходить так близко, чтобы можно было поднять на руки, подхватив под колени. Запачкать белоснежные одеяния, которые не пострадали во время битвы. Унести почти потерявшего сознание Вэй Усяня в ближайшее поселение, чтобы смыть кровь с кожи и терпеливо залечить раны. Вэй Ин всегда приходил в себя через пару часов, утыкался носом в шею Лань Чжаня, обвивал руками за талию, прижимаясь близко, и бесконечно долго шептал сокрушенное «Прости». И Лань Чжань прощал. Не без нотаций, не без поцелуев, чтобы Вэй Ин успокоился и прекратил повторять одно и то же, но прощал. Что, в конце концов, ему ещё оставалось делать? Разве, вытерпев всю ту боль, которая ломала его долгие тринадцать лет, что показались вечностью, он мог снова оставить его одного? Что, в конце концов, оставалось делать Вэй Ину? Он тяжело выдыхает воздух из легких до предела и хмурится. Лучше всего было не делать ничего и оставаться медитировать в Гусу до тех пор, пока новое тело не окрепнет и не накопит достаточно сил, но он не мог этого сделать. Не мог позволить себе отпустить Лань Чжаня одного невесть куда и непонятно на сколько. Потому что больше не представлял себе жизнь без него. Не представлял, как будет засыпать один, как будет обходиться без мягких быстрых поцелуев на улице и без переплетенных пальцев, как больше никогда не уткнется в шею и не вдохнет терпкий запах сандала. Вэй Ин поджимает губы, встряхивает головой, пытаясь прогнать тяжелые мысли прочь и рывком поднимается на затекшие от долгого сидения в неудобной позе ноги. Покачивается в бочке и, удержав равновесие, тянется, откидывая голову на руки, заложенные за затылок. Мышцы тела отзываются на это движение тягучей болью, а мокрые густые волосы тяжестью тянут назад и Вэй Ин морщится, цепляет их чересчур изящными для мужчины пальцами и перетягивает на правое плечо, чтобы немного отжать. Вода стекает с них и падает в бочку с тихим отзвуком, который моментально сливается с шумом внезапно начавшегося ливня. Капли с грохотом вбиваются в крыши и землю, обещая сделать завтрашний день невыносимо душным, но прежде всё же порадовать короткой прохладной ночью. Эту прохладу разморенный теплом Вэй Ин ощущает всем телом. Он зябко ежится и, оставив волосы в покое, накидывает на обнаженное мокрое тело ханьфу. Черный шелк, резко контрастирующий с белой, чуть ли не фарфоровой кожей, впитывает всю влагу в себя и липнет к стройному телу, повторяя изгибы. В обычные дни он делает так, потому что знает, как это действует на Лань Чжаня. Знает, как подходить, как улыбаться, как оголять влажное бедро и открывать шею с капельками воды на ней и как прижиматься, легко проводя языком по ушной раковине, чтобы вечно благочестивый Ханьгуан-цзюнь терял контроль. Ему нравится сводить Второго Нефрита клана Лань с ума своим бесстыдством. Нравится, когда его вжимают в постель, властно целуют, сминая отзывчивые губы, когда раздвигают тонкие поджарые бедра, заставляя обхватить себя за талию, и любят так, что в глазах темнеет и голос срывается, потому что Лань Чжань абсолютно невозможный. В обычные дни он делает так, чтобы получить ещё больше внимания, чем обычно, но сегодня у него просто нет сил вытереться насухо. Поэтому он наспех завязывает пояс и медленно выходит в основную комнату. Лань Чжань его не замечает. Погруженный в мысли, он интуитивно касается струн, прикрыв светлые глаза, и Вэй Ин замирает у перегородки, не в силах отвести взгляд. Завороженно смотрит, как под тонкими пальцами вибрируют струны гуциня, взметая в воздух грустную мелодию. Невесомый звук наполняет цзинши, смешивается с шумом дождя и обволакивает Вэй Ина, пробегая по коже мурашками. Все мелодии, придуманные Лань Чжанем, такие, но сегодня что-то едва уловимо не так. Вэй Ин задумчиво наблюдает за ним, скользит взглядом по широким плечам и прямой спине, по гладким блестящим волосам и совершенно забывается. — Прости меня, Лань Чжань. Вэй Ин произносит эти слова неосознанно, они вырываются откуда-то изнутри, обжигают губы тоской и застывают в воздухе с последними нотами, которые ощутимо фальшивят. Это у Лань Чжаня дрогнули пальцы. Он глушит струны ладонью и поднимает взгляд на Вэй Ина. В теплом свете фонарей, что освещают цзинши по периметру, янтарь глаз плавится, обращаясь жидким золотом, и Вэй Ин, видевший это уже много раз, всё равно не может не залюбоваться. — Лань Чжань, расчешешь мне волосы? — мягко, заигрывающе, пряча всего себя за улыбкой и надеясь, что первую фразу примут за обычное извинение перед просьбой. Будто Вэй Ин когда-то извинялся за то, что отвлекал своими просьбами. Будто Лань Чжань не знал, что именно беспокоит Вэй Ина. Будто они оба не прятали свои настоящие чувства за масками под названием «все хорошо». — Расчешешь? — Мгм. Лань Чжань поднимается с подушек, оставив гуцинь лежать на столе, и подходит к Вэй Ину. Окидывает взглядом ханьфу и спутанные волосы, мокрые пряди которых прилипают к скулам и едва алеющим щекам, и не может удержаться, чтобы не поправить, не убрать эти пряди с лица, а потом провести линию от скулы до подбородка, цепляя и приподнимая голову для легкого поцелуя — скромного и целомудренного, когда одни губы лишь коротко мажут по другим. Потому что когда Вэй Ин такой — разомлевший и утомленный — его хочется бесконечно беречь и защищать. Лань Чжань это и делает. Неожиданно подхватывает на руки и слышит удивленный выдох. Чувствует, как в его плечи впиваются пальцы, и понимает, что не будь Вэй Ин столь уставшим, то стал бы вырываться и шутливо орать о том, чтобы его поставили на землю. Просто потому что. Из вредности. — Как ты себя чувствуешь? — решает спросить он, когда Вэй Ин устраивается между его ног на полу, подложив подушку. Тонкие пальцы скользят по спутанным влажным волосам, разделяя их на отдельные пряди. — Ничего нового, — честно отвечает Вэй Ин и, хотя не может видеть Лань Чжаня, он знает, что тот молчаливо кивает. Они сидят в тишине, которая нарушается только шумом дождя, и Вэй Ин почти засыпает, убаюканный этим звуком и ласковыми неторопливыми движениями. В его голове крутятся воспоминания о тех временах, когда он так же сидел у ног шицзе, а она распутывала его волосы после долгой дороги или небольшой драки с Цзян Чэном. Эти воспоминания были светлыми и приятными, но всегда оставляли после себя горькое послевкусие, потому что в них он был наивным мальчиком, который верил в справедливость и людей. И думал, бесконечно наивно верил, что может спасти всех. Но, как оказалось, он не может спасти даже себя. Из мыслей его выдергивает спокойный голос Лань Чжаня, который уже отложил нефритовый гребень в сторону и теперь осторожно заплетал обычную косу. Волосы были ещё сырые, но, какими их не оставь, этой ночью они всё равно не высохнут до конца. — Тебе не за что просить у меня прощения, А-Ин. Только я должен просить тебя простить меня. Вэй Ин вздрагивает от этих слов так, что Лань Чжань чувствует его дрожь ногами, которые касаются горячих боков парня. — Что? — не понимает Вэй Ин, пытаясь развернуться, но оказывается зажат между ног. Сильные руки уверенно удерживают его за волосы, потому что Лань Чжань знает: стоит ему повернуться, и он не станет слушать. — В твоем состоянии сейчас есть и моя вина. Я не должен был сомневаться в тебе и тем более покидать тебя тогда. Лучше было умереть рядом, чем… — Замолчи. Вэй Ин даже не повышает голос. Попросту рычит. Хрипит, словно сказанные слова выбили воздух из легких, врезавшись мощным ударом в солнечное сплетение. Он резко выкручивается из ловушки, вырывая свои волосы из цепких пальцев, и оборачивается. Серые глаза недобро сверкают, а Вэй Ин резко приподнимается на коленях так, чтобы поравняться взглядом, мечущим молнии, со спокойными, как речная заводь, глазами Лань Чжаня. — Думаешь, мне бы стало легче от твоей смерти? Я был уже потерян, меня ждал только один итог, и я говорил тебе, что понимаю и принимаю это, что мне не требуется помощь, потому что помочь мне было уже невозможно… но ты всё равно позволил себе нарушить столько правил, что подвергся жестокому наказанию. Ради чего, Лань Чжань? Скажи мне! Ради обезумевшего мальчишки, которого уже нельзя было спасти? У Вэй Ина дрожит голос, и Ванцзи это замечает. Как замечает и едва сдерживаемые слезы, которые превращают серую радужку в сверкающее серебро. — Только я виноват в том, что умер. Белоснежная ткань одеяний Ханьгуан-цзюня сминается под пальцами Вэй Усяня. Он неосознанно сжимает их на коленях супруга и, кажется, держится из последних сил. Лань Чжань смотрит нечитаемо, вглядывается в серебро глаз напротив и со вздохом тянется к налобной ленте. Мягкий зачарованный шёлк выскальзывает из волос, стоит только потянуть за концы, ниспадает в ладони, а после оказывается легко накинут на хрупкие запястья Вэй Ина. — Разве я мог поступить иначе? Мог перестать любить тебя? Ванцзи говорит эти слова на полувыдохе, от них щемит сердце и перехватывает дыхание. Едва уловимая печальная улыбка трогает уголки губ: — Ты бы смог? — Я… Вэй Усянь теряется второй раз за всю жизнь. Второй раз за всю свою жизнь он не находит слов, чтобы ответить. И, честно, не знает, что ему делать. Опять. А Лань Чжань смотрит неотрывно, цепляясь взглядом за растерянный взгляд, мокрые ресницы и поджатые губы, и говорит. — Смог бы сидеть у ног поверженного во всех смыслах человека, которого любишь так, что готов отдать за него и нынешнюю жизнь, и все последующие? Смог бы понимать, что, сколько бы духовной силы не влил в его тело, он не придет в себя? Не поймет твоих слов, признаний и молитв. Не вернется. Смог бы уйти, оставить это чувство, от которого можно разбиться вдребезги, подобно фарфоровой чаше, только ради того, чтобы не быть наказанным? Вэй Ин молчит. Только опускает взгляд на свои руки, сжимает белую ленту с изображением облаков в ледяных от накативших разом переживаний ладонях и слышит то, что его окончательно добивает. — Все наказания мира никогда не сравнятся с той всепоглощающей болью, которая влилась в меня вместе с вестями о твоей смерти. Поэтому… поэтому перестань просить у меня прощения. Ты не виноват. — Но ты же чувствовал это…из-за меня. Голос сел. У Вэй Ина заполошно колотится сердце, а перед глазами всё плывет от подступающих слез. Потому что он знает всё о дисциплинарном кнуте, о тавро, оставившем шрам под аккуратной ключицей, о стертых в кровь о струны гуциня пальцах и трауре, который Лань Чжань носил все тринадцать лет, пока он был мертв из-за своих ошибок. Из-за того, что не смог контролировать себя. Хотя обещал. Говорил, что сможет. Клялся Лань Ванцзи, что выдержит всё, что бы ни случилось. — Нет. Я чувствовал это, потому что потерял единственного, кого любил и продолжаю любить. Вэй Ин вздрагивает. С его ресниц срывается слеза и, упав на ленту, тут же впитывается, а сам он какое-то время молчит. Не двигается и смотрит на свои запястья так, будто никогда их не видел, а потом вскидывает голову и доверительно протягивает Лань Чжаню руки. — Свяжи. И это звучит так пронзительно, что продирает дрожью вдоль позвоночника. Лань Чжань не спешит. Касается рук Вэй Усяня заботливо, оглаживает по выступающим округлым косточкам и осторожно оборачивает лентой изящные запястья, притягивая их друг к другу. Связывает мягко, чтобы не причинить боль, не оставить на тонкой коже ссадин. — Тебе нравится это тело? — неожиданно спрашивает Вэй Ин, смотря на свои связанные руки. — Оно такое… — он запинается, не зная, какое слово подобрать лучше. — Хрупкое? — Да. Хрупкое. — Нравится, — выдыхает Лань Чжань, слегка наклоняясь, чтобы поцеловать прохладные пальцы. Ему и правда нравится, хотя первое время он находил странным видеть Вэй Ина в столь миниатюрном, немного женственном обличии Мо Сюаньюя. Но фарфоровая утонченность, просвечивающие синие венки на руках, выступающие ребра и узкие бедра в сочетании с разнузданным характером Вэй Усяня рождали безумно-притягательную картину, и в неё невозможно было не влюбляться день ото дня всё больше. Потому что оказалось не важно, как выглядит Вэй Усянь. Главное, что он жив. И что он рядом. — Нравится, — повторяет Лань Чжань и тянет его на себя, заставляя встать и опуститься к нему на колени. Заключает лицо Вэй Ина в чашу из своих ладоней и нежно стирает дорожки от слез большими пальцами, размазывает соленую влагу по щекам, а после мягко целует, прихватывая пухлые губы едва-едва, вскользь проводя по ним языком, и, обхватив одной рукой за тонкую талию, на секунду приподнимается, чтобы в следующую прижать Вэй Ина к кровати и нависнуть сверху. Тот упирается связанными руками в грудь, не позволяя поцеловать снова, и выдыхает немного жалобно: — Лань Чжань, у меня нет сил сегодня… — Доверишься мне? — Лань Чжань мягко обхватывает запястья и, дождавшись кивка, приподнимает руки над головой Вэй Ина, чтобы привязать к изголовью кровати. Ласковое «расслабься» разносится по цзинши успокаивающим звуком, пока Лань Чжань скользит кончиками пальцев по напряженным мышцам рук, и Вэй Ин послушно откидывается на подушку, прикрыв глаза. Чувствует, как легко наспех завязанный пояс поддается слабому натяжению, а ткань, более ничем не сдерживаемая, скользит в стороны, обнажая бледную кожу. Тонкие пальцы скользят следом, едва прикасаются, ведя линию от подтянутого живота до груди. Когда под ними вспыхивает мягкое холодное свечение, приятным теплом расползаясь по коже, Вэй Ин удивленно вскидывает голову непонимающе глядя на супруга, расположившегося на его бедрах. Он хочет спросить, что он делает, но стоит набрать в легкие воздух, как он тут же вырывается назад судорожным выдохом, потому что Лань Чжань наклоняется и мажет языком по соску, обводит ареолу, посасывает почти до ноющей боли и медленно поднимается выше, припадая губами к чувствительной шее и оставляя бордовые отметины, и это всё так приятно, что Вэй Ин неосознанно выгибается ему навстречу, натягивая ленту до предела. Просится, втирается бедрами в бедра Лань Чжаня, и тот чувствует его возбуждение. От тепла передаваемой ему духовной силы и ласковых поцелуев, которыми Лань Ванцзи покрывает его шею, всё внутри тянет, а нежное прикосновение к его возбужденной твердой плоти, дразнящее и недостаточно сильное, вызывает наконец хриплый стон. — Лань Чжань… Имя срывается с пересохших от быстрого сбитого дыхания губ, и Лань Чжань тут же вжимается в них, путаясь пальцами в волосах. Тепло, расползавшееся по телу, исчезает, но Вэй Ину уже всё равно. Он буквально сгорает под Лань Чжанем, и невозможность прикоснуться к нему, обнять, прижаться ближе, чем ему позволяют, стянуть мешающиеся одежды заставляет просяще изгибаться. И если бы всё это происходило два года назад, когда ни один из них не мог насытиться близостью, то Лань Ванцзи давно бы уже сорвался. Но сегодня он не хотел удовольствия для себя, он хотел смотреть, как Вэй Ин плавится под ним, слышать, как он глухо стонет в поцелуй, извиваясь от возбуждения под его руками, пылающий и раскрасневшийся. Он хотел, чтобы Вэй Ину было до одури сладко от раскаленного удовольствия, которое разливается по венам от прикосновений и поцелуев. — Лань Чжань, развяжи, — горячо шепчет он сразу же, как только поцелуй прекращается, — я хочу прикоснуться к тебе. — Нет. Просто и неумолимо. Ванцзи нежно ведет большим пальцем по раскрасневшимся губам, смотрит прямо в затуманенные желанием глаза и надавливает, заставляя принять в рот. Почти задыхается от того, как это выглядит, как выглядит Вэй Ин, посасывающий, вылизывающий его пальцы. Почти задыхается каждый раз от того, как это ощущается, как чувствуется горячий язык, плавно скользящий по фаланге. У него, как у Вэй Ина, стоит до боли, но он лишь притирается к постели через одеяния, когда спускается ниже и коротко покрывает поцелуями впалый живот, а потом и выступающие тазовые косточки, за которые он обычно цеплялся большими пальцами, обхватывая остальными бедра, чтобы прижать к кровати, не позволяя беспорядочно двигаться. Лань Чжань мучает его томительно долго, избегает прикосновений к твердой, просящей ласки, плоти, что тяжестью лежит на животе, а Вэй Ин только и может, что наблюдать за этим безобразием из-под полуприкрытых глаз, облизывать пересохшие губы и выстанывать имя супруга. И когда Лань Чжань всё же целует и следом протяжно лижет головку, собирая солоноватую смазку на кончике языком, несильно сжимая затвердевший сосок пальцами, Вэй Ин всхлипывает: — Лань Чжань… Лань Чжань, пожалуйста. В янтарных глазах, которые обращают на него взгляд, он видит туманное желание и не понимает, как Лань Чжань так долго держится. Вэй Ин нетерпеливо ведет бедрами и крупно вздрагивает, когда Лань Чжань, обхватив ладонью ствол, берет в рот, сжимая кольцо губ и скользя вниз. От ощущения влажного жаркого рта и юркого языка вокруг возбужденной до предела плоти Вэй Ин протяжно стонет, запрокидывая голову назад, и выгибается в пояснице, под которую его тут же подхватывают, приподнимая, открывая ещё больше, а Лань Чжань вбирает сильнее, до самого основания. Горячая головка упирается в горло один раз, второй, третий, и не в силах больше терпеть, он сжимает себя сквозь тонкую одежду, и, сделав ещё пару движений, ощущает, как финально содрогается Вэй Ин, дергается, натягивая связанные руки до предела, и изливается ему в рот, а по ткани под рукой расползается мокрое пятно. Слишком быстро и слишком мало, но усталость берет своё, и сладкая истома огнем разливается по телу, выжигая удовольствием абсолютно всё. Лань Чжань сглатывает и ещё немного слабо ласкает языком чувствительный член, вслушиваясь в тяжелое дыхание и своё собственное оглушительное сердцебиение. Он приподнимается, мягко запечатлевая быстрый поцелуй на приоткрытых губах, оставляя терпко-соленый привкус спермы на них, и, скинув грязную одежду с себя прямо на пол, развязывает расслабленно повисшие руки. Вэй Ин тут же льнет к нему, горячий и мокрый, хотя Лань Чжань не лучше, утягивает на кровать, обвивая руками с немного красными следами на запястьях за шею, и утыкается носом в ключицу, целуя шрам от тавро. — Ты такой хороший, Лань Чжань, — прерывисто шепчет он в плавный изгиб шеи, вдыхая яркий мускусный запах. — Такой невыносимо хороший. И я так люблю тебя… так бесконечно люблю тебя… — Я тоже, А-Ин. Бесконечно люблю тебя. Успокаивающе произносит Лань Чжань, зарываясь пальцами в мягкие волосы, и прижимает Вэй Ина к себе за талию. Ближе. Они липнут друг к другу влажной от пота кожей, утомленные удовольствием и поздним временем. Сплетаются ногами и руками в одно целое и молчат, пока Лань Чжань уже сонно не произносит: — Хотел сказать тебе, что это была последняя охота. — Что? — Вэй Ин замирает в его объятиях, пытаясь отстраниться и заглянуть в глаза, но его только сильнее прижимают к себе. — Лань Чжань! — Останемся в Гусу пока твоё ядро не окрепнет. — Вместе? — Вместе. Вэй Усянь слабо улыбается и совсем тихо, почти беззвучно шепчет: — Спасибо. Они так и засыпают — обнаженные, сцепленные в одно целое, сжимающие друг друга в объятиях, потому что выпустить сил уже нет. К утру гроза проходит, а в ярком солнечном свете становится действительно нечем дышать. Духота заполняет всё пространство и Вэй Ин недовольно вздыхает, а потом смотрит на Лань Чжаня, который кормит кроликов, пушистым морем обступивших его ноги, и улыбается так, что, кажется, способен затмить само солнце.