***
Большая просторная комната не то чтобы отдавала белым, наоборот, цвета в ней казались серо-голубыми, будто, умирая, хозяйка поместья забрала с собой все живые краски с собой в могилу. Молодая девушка лет двадцати пяти лежала в белом кружевном пеньюаре, с синей бархатной лентой на аккуратном лице. Её кожа чудилась алебастровой, не было того румянца на впалых щеках, тонкие губы были обкусаны настолько, что на них запеклась кровь, а на лебединой шее виднелись отпечатки рук, лишивших ее жизни. Помимо всего этого, в комнате витал запах обугленного человеческого мяса, который словно оседал тяжёлым налётом в лёгких, и дышать становилось не то что невозможно, а даже и не хотелось — не хотелось чувствовать этот отвратительный запах в себе, на своей одежде, потому что, казалось, выйдя отсюда и приняв ванну, ты все равно будешь ощущать, с возросшей силой. — Наташинская Елена. Найдена мёртвой в собственной гостиной, — монотонно говорил Ковалевский, измеряя шагами комнату. — Частично подверглась воздействию огня в области правой руки. На шее виднеются следы удушья, — он присел перед трупом на корточки, касаясь шёлковой ткани одежды. — Хороший пеньюарчик, французский. Это писать в протоколе не надо, — он повернулся к молодому писарю, который сидел, зажмурившись от страха, затем закатил глаза, быстро поднялся и подошёл к нему, чуть сжимая его плечо. — Николай Васильевич, давайте уже, пишите скорее, у меня жена на ужин гуся жарит, — вкрадчивым и немного раздражённым шёпотом говорил он. — Да-да, простите, — мотнув головой из стороны в сторону, Гоголь макнул кончик длинного пера в чернильницу и принялся аккуратно записывать заголовок протокола, но в ту же секунду обернулся на приближающиеся к горнице шаги. Мужчина тёмно-синем пальто и бордовом жилете бодро перешагнул порог с ухмылкой на лице, оглядывая место убийства и присутствующих. — Яков Петрович, — с искренним удивлением проговорил следователь, инстинктивно делая пару шагов назад. — Как идёт дело, господин Ковалевский? — Проходя мимо него и кладя цилиндр на белый камин, спросил дознаватель. — Прекрасно, Яков Петрович, — ответил тот, оттягивая ворот формы. — Признаться, искренне удивлён вашему визиту. Отвлёкшийся от записей и забытый всеми Гоголь внимательно начал изучать новоприбывшего, стараясь запомнить в нём всё. У него были карие глаза, чёрные брови и волосы, аккуратно зачёсанные назад и сбритые по бокам. Бледная кожа при таком освещении казалась очень морщинистой. Об этом человеке по всей Российской Империи ходили легенды, и все как один говорили: он очень, возможно, даже слишком живой и подвижный для своих лет. На нём сейчас была белая рубашка, бордовый жилет с пуговицами, чёрный галстук, штаны и сапоги. На пальце правой руки красовалось золотое кольцо с красным камнем. Но для Гоголя самым интересным и одновременно странным стали синие, восьмиугольные четырёх-линзовые очки с медной оправой. Интересно, он купил их на ярмарке? Николай Васильевич выпустил тихий смешок и в ту же секунду встретился взглядом с карими глазами нежданного гостя. Его внезапно затрясло, шея с набухшими венами вытянулась, точно струна, рот раскрылся в немом крике, а правая рука, державшая перо, начала судорожно царапать листы протокола. Гуро удивлённо перевёл взор на Ковалевского, который, видимо, был не особо впечатлён очередным припадком своего подопечного. Между тем, с грохотом упав со стула, молодой человек сделал громкий вздох боли, чуть выгибая спину. Заинтересованный таким поведением, Яков Петрович подошёл на пару шагов ближе, опираясь на свою орлиную трость. — Ну Николай Васильевич! — Взревел следователь и стал аккуратно поднимать писаря. — Что с вами опять? — И часто с ним такое? — Пытаясь сдержать смех, спросил Гуро. — Простите за этот балаган, Яков Петрович, — извинился Ковалевский, сажая юношу в кресло. — У нашего Гоголя порой случаются припадки, сами понимаете, работа нервная. — Гоголь? — С ухмылкой переспросил Гуро и вновь окинул писаря взглядом. — Это что, фамилия такая? — Гоголь-Яновский… Николай Васильевич, — тот бессильно сполз со стула и быстро принялся собирать разлетевшиеся листы. — М, — дознаватель отвёл разочарованный взор и продолжил: — У меня был друг по фамилии Яичница, — он отошёл от приходящего в чувства юноши, кладя также трость на каминную доску, и склонился перед телом, внимательно осматривая его. — Николай Васильевич, вы ведь писарь? — Да. — Хорошо, — протянул он и начал рассуждения. — Значит, Наташинская собиралась замуж за купца Кирюхина, а у купца оказались связи. Он за утро аж до губернатора дошёл, чтобы это дело разобрали… Вы не отвлекайтесь, — он покосился на Гоголя, который сосредоточенно рассматривал свои записи и медленно стягивал в ком бумагу. Громко хмыкнув, мужчина вновь повернулся к телу убитой. — А что тут разбирать-то? — Непонимающе скрестил руки Ковалевский, покачиваясь. — Очевидно, что это почерк Липецких: убийство, грабёж. Боролись, задушили барыню, вскрыли сундук и забрали все деньги. Вот и всё, — он повернулся к двери и едва не столкнулся со мной. — Вы должны были допросить крестьян и рабочих Наташинской, — я бесцеремонно вошла в помещение, скидывая дорожную сумку. — Или в лучшем случае устроить парочку облав, может быть, тогда всё-таки сдадут убийцу. — Какие люди, — удивлённо хлопнул в ладоши отец, глядя на меня. — И давно вы в России, юная леди? — Чтобы влиться в курс дела, нет, — я улыбнулась ему и внезапно призналась. — Я скучала, пап. — Я тоже, — коротко и лаконично, без объятий. Вздохнув, я покрепче натянула перчатки и приблизилась к убитой женщине и остальным присутствующим. — С вами я уже знакома, Ковалевский, — я приветственно кивнула следователю и перевела свой взгляд на молодого человека. — А вот вы кем будете, сударь? — Я… Николай Васильевич… Г-Гоголь, — заикаясь и невинно улыбаясь, ответил тот. — Надеюсь, мой отец не говорил вам про своего друга с фамилией Яичница? — Я смущённо улыбнулась, заглядывая в его кристально-голубые глаза. — Я Юлия Яковлевна Гуро, дочь сами знаете кого. — Да, мы уже с ним знакомы, — кивнул брюнет. — Позволите ознакомиться с делом поконкретнее? — Я посмотрела на исписанную бумагу, пытаясь прочесть протокол. — Конечно, — Гоголь протянул мне листы и встал рядом. Хм… Задушена. Частично сожжена. Ограбили. Не густо. Помнится, отец говорил о братьях Липецких, мол, только они оставляют такой почерк после себя, но есть крохотная деталь, которой я улыбнулась, возвращая заполненные документы владельцу. — Насколько мне известно, Липецкие не закрывают своим жертвам глаза, — я прошлась вперёд, останавливаясь у трупа. — А тут бархатная синяя лента, — я нагнулась и рывком стянула её с бледного лица. — Наташинская была найдена с ней, верно, господин Ковалевский? Открывшиеся моему взору помутневшие глаза напоминали те, что обычно принадлежали выловленной рыбе на базаре. Выглядело жутко и пугающе. Но не смертельно. — Он знал её, — молчавший до этого момента Гоголь подал голос. — Простите? — Отец недоуменно посмотрел сначала на меня, а потом медленно стал подниматься. — Убийца хорошо знал её и… — заикаясь и тяжело дыша, говорил писарь. — Они б-были близки. — Ну вот, — вздыхая, закатил глаза Ковалевский. — Господин писарь, вы всё записали, вот и хорошо. — Вы позволите? — Гуро указал на клочок бумаги, который нервно теребил в тонких руках Николай Васильевич. Чуть разгладив его, тот протянул её ему, и я подошла ближе, вглядываясь в едва разборчивые каракули. — Вулкан, крест и барашек, — прочитал дознаватель, задорно ухмыляясь. — Это что, шутка? — Я изогнула бровь, смотря на краснеющего от стыда писаря. — Не знаю, — тот стал дышать на ладони, содрогаясь. — А вам это о чём-нибудь говорит? — Папа посмотрел на открывающего от злости рот Ковалевского. — Хм, дайте-ка вспомнить, — блондин задумался, чуть сдвинув брови. — Вулкан — это вроде её лошадь. — А кучер у неё есть? — Я отвернулась от Гоголя, встречаясь с озадаченным взглядом следователя. — Сейчас позову, — он развернулся к двери и быстро скрылся за ней. Тяжело выдохнув, я подошла к большому окну комнаты, опираясь попой о подоконник. Отец за эти годы сильно изменился. Очередные морщины украшали его лицо, на висках поблёскивали серебристые нити волос, и потому он старательно стал их выбривать. Через месяц ему будет уже пятьдесят, но никто не скажет этого, так как он даст любому фору, будь то крестьянский сын или же его ровесник. Я усмехнулась, наблюдая за тем, как Гоголь удалялся в другую комнату со своими пожитками и перевела взгляд на идущего ко мне отца. — Ты не сообщила в письме, что приедешь, — с усталой улыбкой проговорил он, снимая кожаную перчатку. Мамин подарок. После её смерти, сколько себя помню, он всегда был в них. — Потому что, когда оно шло в Россию, я уже была в пути домой, — я пожала плечами, встречаясь с проницательными карими глазами. — Вот как, — сказал он, кивая и аккуратно проводя подушечкой большого пальца по моей скуле. — Я скучал по тебе, дочка. — И я, папа, — чувствуя, как слёзы стали потихоньку застилать глаза, я прильнула к большой и тёплой отцовской ладони. — Господа, а вот и наш кучер, — проговорил Ковалевский, проходя вместе с всклокоченным мужчиной в гостиную. — Утри слёзы и смотри, как работают профессионалы, — Гуро улыбнулся мне и, быстро чмокнув в лоб, натянул кожаную перчатку обратно. — Сомов Иван. Кучер и по совместительству слуга Наташинской, — хлопая бородатого крестьянина по плечу, сказал блондин. — Эх Ваня! Горе-то какое, — отец глубоко вздохнул, качая головой. — Да, — испуганно кивнул тот, озираясь. — Скажи-ка, Ваня, а ты крещёный? — Дознаватель остановился в нескольких шагах от него. — Конечно, я ж не иуда какой, — пренебрежительно фыркнув, отозвался он. — Покажи-ка мне крест, — громко топнув, хмыкнул отец и несильно ударил его по плечу. Мужчина дрожащими пальцами достал подвязанный на старой нитке крест из-за ворота свободной грязной рубахи. Коротко усмехнувшись, Яков Петрович резко дёрнул нитку, и та с треском порвалась. В несколько шагов сократив расстояние между мёртвой хозяйкой и стулом, на котором держали крестьянина, он обернулся к писарю. — Слушайте, как вас по отчеству, Николай? — В-Васильевич, — тихо, но внятно сказал Гоголь, поднимаясь с пола. — Смотрите, Николай Васильевич, — Гуро раскрыл женскую ладонь, проводя пальцем по царапинкам. — Вам они ничего не напоминают? — Это же следы от креста, — я охнула, прикрывая рот ладонью. — Ну да. Она крест с нападавшего сорвать пыталась, когда он её душил, и вот так в руке зажала, — отец вложил металлический предмет в ладонь убитой, смотря на меня. — А барашек, потому что кучерявые волосы? — Я изогнула бровь, встречаясь с его одобрительным взглядом. — Ваня, ты её так называл, когда вы наедине оставались? — Поинтересовался он, глядя на мужчину. — Любил барыню, да? — В тоне послышалась скрытая жестокость. — Любил! Больше жизни любил! — Закричал тот, смотря то на труп, то на собеседника. — Ну, а что она замуж вышла, — всплеснув руками, парировал тот, — если у вас всё-таки хорошо было? — Нищета заела, денег не было… Вот она за чухонца этого и… и… — заревел Сомов, будто медведь при ранении. — Не могу я говорит больше так жить, Ваня! Я и сам не знаю, как так вышло! — Закрыв глаза ладонями, он содрогнулся в громком плаче. — Как проплачется, забирайте, — кивнул Гуро полицмейстеру и, хлопнув в ладоши, повернулся к нам с победоносной улыбкой. — Ну что же, господа, это дело можно считать закрытым, с чем вас всех и поздравляю. Вас, Николай Васильевич, особенно! — Он оглянулся на бледного писаря, улыбаясь. — И в качестве благодарности приглашаю вас сегодня на праздник, посвящённый возвращению моей дочери из Франции. — Спас-сибо, но я… — замялся Гоголь, касаясь пальцами затылка. — Николай Васильевич, соглашайтесь, вы не пожалеете, — я улыбнулась ему, высовываясь из-за отцовской спины. — Что ж, коли так, то я присоединюсь к вашему празднику, Юлия Яковлевна. — Я буду ждать, — я протянула свою ладонь, и он галантно коснулся своими холодными губами ее тыльной стороны. От такого жеста, казалось, в животе загорелось неизвестное доселе пламя, которое медленно растекалось по всему телу.Часть 1
19 марта 2020 г. в 21:23
— О, Юлия Яковлевна, уже вернулись? — С искренним удивлением проговорила заведующая.
— Ну-с, как видите, — я коротко улыбнулась, подходя ближе к ней. — Настасья Филипповна, Яков Петрович у себя? — Я кивком указала на белую дверь.
— Нет, к сожалению, он отлучился несколько часов назад и так и не вернулся, — с досадой в голосе проговорила женщина, снимая очки.
— Что ж, — я грустно вздохнула, сжимая в пальцах папку с французской бумагой. — А по какому поводу, если не секрет?
— Не буду врать, сударыня, он отправился в Третье отделение — кажется, в Полтавской губернии случилось что — а по дороге должен был заехать в поместье Наташинской. Там, сказывают, горе… — тщательно протирая стекла о подол платья, сообщила Настасья.
— Наташинская, говорите, — я присела на край стола, похлопывая папкой по колену. — Она, если не ошибаюсь, не замужем была?
— Вот именно, — моя собеседница всплеснула руками. — Как можно-то?!
— Вы рассуждаете, будто вместе с ней гусей в деревне пасли, — я усмехнулась, глядя на нее, всю красную от возмущения.
— Нет, но всё же жалко барыню, она не намного старше вас была, — она с сочувствием посмотрела на меня, вздыхая.
— Настасья Филипповна, мне нет до неё никакого дела, — я закатила глаза в отцовской манере, поднимаясь с лакированного дерева. — Вы мне лучше скажите, Яков Петрович ничего не просил передать? — Я чуть наклонила голову в бок и прищурилась.
— Ох, право, запамятовала вовсе, сударыня, — женщина охнула, из-за чего ее пышная грудь тяжело поднялась, затем с грохотом отодвинула свой стул и быстрой походкой направилась к высокому шкафу с документами и отчётами, которые Гуро отдавал ей для архивации.
Усмехнувшись, я посмотрела на карту Российской империи и, зацепив синий контур Полтавской губернии, переместилась чуть ближе к стене. Честно сказать, у черта на куличиках это место. «Дней семь на бричке ехать, — я провела ногтем от Петербурга до обозначенного города, — и то в лучшем случае».
Звонкий шлепок вывел меня из раздумий, и я перевела свой взгляд на секретаршу, которая собирала выпавшие из какого-то отчёта листы возле шкафа. Вот же неумёха, даже служанка Акулина намного аккуратнее. Я вспомнила, как та убиралась в моём поместье после бала, где всё стало довольно чисто и от трёх дневных гуляний не осталось и следа.
— Настасья Филипповна, давайте я сама возьму, — я обошла массивный стол. — На какой полке?
— На четвёртой справа, он вложен в документ с красной обложкой, — указала заведующая ладонью.
— Хорошо, подержите, пожалуйста, — я закатала рукава рубашки.
Подойдя ближе к шкафу, я встала на носочки и подцепила ногтем корешок отчёта, аккуратно выдвигая его к себе, потом открыла его и увидела письмо с моими инициалами.
— Интересно, — я покрутила в руке лист бумаги, убирая в сторону ненужные документы.
«Гуро Юлии Яковлевне лично!», — было написано витиеватым и за долгое время так хорошо знакомым мне почерком. Привычка писать «лично» так никуда и не делась, папа. Я грустно улыбнулась и, захватив трость, двинулась к выходу из присутствия.