Зависимость

Книги о любви лгут. Каждый второй научный трактат или любовный роман пропагандируют радость прозрения, неизбежное сближение и экстаз воссоединения двух родственных душ. Все остальные — непритязательное порно под броской обложкой. Так уж повелось, что в их мире культурный сценарий романтических отношений не предполагает драмы. — Доктор Йорк, у вас пациент через десять минут, — в комнату отдыха заглядывает одна из секретарш. Голос чуть с хрипотцой, смуглая кожа, копна каштановых кудрей, строгий брючный костюм в серую клетку. Алиша. — Спасибо. Только допью кофе. Госпожа Шмидт, верно? — Она. И как вы только терпите… — Пока госпожа Шмидт платит, дверь моего кабинета открыта. — Вы невыносимый циник, — тяжело вздохнув, отвечает Алиша, качая головой. Упругие пряди подскакивают, обвивают плечи. Интересно, какого цвета её глаза? Алиша — счастливица. Вошла в те семь процентов населения, что встречают свою пару до пятнадцати. И счастливица дважды, потому что у них всё получилось. Марк молча салютует ей своей кружкой. Когда-то давно он искренне считал, что пришел в ЦППП (Центр Помощи в Поиске и Преодолении, если вам не дорого время), чтобы помогать другим. Наручные часы показывают без пяти шесть. Сегодняшняя пациентка на пятьдесят втором году жизни внезапно обзавелась именем на запястье. В её размеренную жизнь вторглась возможность, а вместе с ней — соблазн, и госпожа Шмидт потеряла покой. На горизонте возникла затмевающая все цель: найти обладателя имени. Тогда она и обратилась в их Центр. Марк считает, что это стало её первой ошибкой. Как известно, тяга найти партнёра после проявления имени обуревает лишь первые полгода, дальше дело идёт на спад. Её партнёра они нашли быстро. Спустя два месяца от проявления метки состоялась первая очная встреча. На следующий день Анна Шмидт рыдала в его кабинете, громко сморкаясь и требуя вернуть ей деньги. «Это какая-то ошибка! Ошибка! Так просто не может быть!» — твердила она, снова и снова. Марк утешительно мычал между всхлипами и подавал бумажные платки. Партнёр оказался на тридцать пять лет моложе. О таком не снимают ромкомы. Может быть, малобюджетные комедии черного юмора, Марк не проверял. — Анна? Добрый вечер, проходите. Госпожа Шмидт сегодня удивительно молчалива — обычно их встречи начинаются с причитаний от самого порога. Пока она устраивается в кресле, Марк открывает пухлую папку и включает запись. — Итак, как прошла встреча? — Отвратительно, доктор! Да и могло ли быть иначе? — Вы получили отказ? Она комкает тонкий батистовый платок дрожащими руками. Платок выглядит измятым и влажным – значит, успела прорыдаться по пути. — Отказ? Вы смеётесь надо мной? — голос взлетает, срываясь. — Я вижу отвращение в каждом жесте Франца! — Я имею в виду, не отказался ли ваш партнёр от встреч? — Нет, к счастью, нет, — отвечает она после судорожного вздоха. — Но… Марк молчит и ждёт. Первое, чему учишься на подобной работе. — Но он предложил видеться реже. — И как вы отреагировали? — Я… я согласилась. Госпожа Шмидт быстро подносит платок к лицу. Судорожное движение, после которого ладонь вновь падает на колени. — Почему? Госпожа Шмидт молчит мгновение, прежде чем ответить: — Сначала я разозлилась. Потом я подумала: это правильно, у нас ведь всё равно ничего бы не вышло. Франц совсем другого сословия, склада ума. Нам не о чем говорить! И он так молод… Я вижу, как на нас смотрят. Безумная старуха, вот что думают люди, не правда ли? Марк нейтрально приподнимает бровь, чуть склоняет голову к правому плечу. Ладонь Анны Шмидт сжимается в кулак. — Я прожила долгую жизнь. Пережила двух мужей. Ни с одним из них у меня не было связи. И мы жили неплохо. Почему это произошло со мной именно сейчас?! — тон ее голоса повышается, звенит яростью и обидой. — Я все понимаю, но… Я ведь не требую признаний в любви! Я возмущена до глубины души его нежеланием даже попытаться наладить отношения! — Установленную связь гораздо тяжелее разорвать. Связь, закреплённую сексуальными контактами, и того труднее. Реабилитация после разрыва заняла бы по меньшей мере от одного года до трёх лет. С применением медикаментозного лечения. — Ах, это всё страшилки, прекратите! — Уверяю вас, это достоверная информация. Пары, решившие разорвать связь, люди, потерявшие партнёра, — все они также обращаются в наш центр. Поймите, Анна, с подтверждения связи начинается не только психологическое, но и физическое привыкание. Позволю себе непрофессиональную формулировку, но это напоминает зависимость наркоманов. А наркоманам обычно необходима помощь, чтобы завязать. И даже квалифицированное вмешательство не всегда заканчивается успешно. К счастью, ваш случай не фатален. — Я не испытываю никакой зависимости! — Действительно? В позапрошлую нашу встречу вы говорили, что перед свиданием плохо спали, сильно нервничали, вам даже пришлось принять нитроглицерин, потому что, цитирую: «Сердце расшалилось». Анна, когда вы в последний раз нервничали перед свиданием? Лет в пятнадцать, я полагаю? Анна Шмидт молчит. — Как ваш консультант, я считаю, что отдаление — наилучший вариант. — Вы не понимаете! — кричит она, вскакивая; руки сжаты в кулаки, поза звенит от напряжения. — Мне это нужно! — Когда у вас был секс, можете вспомнить? — Что? — Когда у вас в последний раз был секс? Она медленно оседает в кресло. — Три… примерно три месяца назад. — Имели ли вы сексуальные контакты после встречи с партнёром? — Нет. — И как ваше самочувствие в эти месяцы? — Я… мне кажется… как обычно? — Это вряд ли. У вас, Анна, прекрасное здоровье, для вашего-то возраста, но за время наших встреч наблюдается постепенное ухудшение. Вы беспрестанно нервничаете, вас одолевает бессонница, аппетит пропадает, как следствие — потеря веса, тахикардия, головные боли, участившиеся истерики. Это первая стадия. Дальше будет хуже. В ответ — подавленное молчание. — Незакреплённая связь здорово мешает жить. Проблемы со здоровьем, психологический дискомфорт, зачастую перетекающий в фобии и маниакальные или депрессивные состояния. Собственная личная жизнь отходит на второй план. При этом человек или пара, которая по каким-либо причинам купирует связь, зацикливается на одном желании – быть как можно ближе к объекту влечения. Подобные истории плохо заканчиваются. Марк переводит дыхание. — Я пропишу вам седативные. По одной таблетке на ночь, по две перед каждой новой встречей. Постарайтесь свести физический контакт к минимуму. Встречи не чаще раза в неделю. Продержитесь так месяц, станет легче. С каждым разом тяга будет ослабевать. Не волнуйтесь, со временем всё образуется. Он штампует бланк и протягивает рецепт. Анна Шмидт встает, неуверенно подходит к его столу. — Доктор… доктор, сколько потребуется времени для… — Если вы будете следовать моим рекомендациям, полагаю, месяца через три придёте в норму. А через полгода и вовсе забудете это недоразумение. — Недоразумение, — невесело смеется она. — Жду вас через неделю. Дверь за Анной Шмидт захлопывается с лёгким щелчком. Марк выдыхает, выключает диктофон и ослабляет узел галстука. Запись надо бы перенести в базу и карточку, но у него нет никакого желания задерживаться на работе. Тем более, он опаздывает – госпожа Шмидт доплатила за внеплановую встречу. Завтра в десять её не будет – можно заняться оставшимися делами. Перед уходом следует закрыть ящик с диктофоном на ключ, выключить компьютер. Привычные действия немного отвлекают, сглаживают нервное напряжение. Беседа заняла чуть меньше тридцати минут. До ресторана – час езды, если не встрянет в пробку. Куртка, телефон, ключи от кабинета и машины и можно на выход. Марк дежурно прощается с Алишей (её коллега, невысокая азиатка, каре, аромат Шанель №5, отсутствует) и спешит на парковку. «Задержали на работе. Опоздаю», — короткое сообщение уходит получателю. Марк ненавидит опаздывать на эти редкие и краткие встречи. Раньше было проще: больше времени, меньше обязательств и мешающих факторов. Конечно же Марк застревает в пробке. Парковка у ресторана забита до отказа, приходится бросить машину в двух кварталах дальше по улице. Обратно он бежит: сердце колотится где-то в глотке, руки и спина в холодной испарине, в висках стучит от напряжения. — Прости. Пробки, — выдыхает он, падая на стул. В груди горит – нужно меньше курить, больше заниматься спортом. — Привет. — Ты бежал, что ли? Вот дурень! — Гордон смеётся, протягивая руку в приветствии. Лёгкие на секунду пережимает. Марк виновато улыбается, пожимая плечами. — Что будешь есть? Не стал заказывать, ждал тебя. Аппетита нет. — Я не голоден. — Да ну тебя! Если не закажешь что-то, будешь ближайшие два часа слушать урчание моего желудка. Приходится капитулировать. Он заказывает пасту. Гоняя вилкой еду по тарелку, не столько ест, сколько слушает Гордона, взахлеб рассказывающего о работе, о жене и ребёнке. И смотрит, смотрит, смотрит, глаз отвести не может – успеть наглядеться, урвать своё до следующего раза. Гордон жуёт, запивает говядину светлым пивом. Губы двигаются, складываясь в слова, пробивающиеся словно из-под толщи воды. Подвижное лицо, богатая мимика: широкие брови приподнимаются, от улыбки разбегаются морщинки в уголках глаз, а ямочки на щеках вспыхивают, преображая лицо и переворачивая что-то в желудке. Глубокие синие глаза лучатся радостью. Шрам на подбородке, бледные веснушки на щеках и носу. Марк никак не может привыкнуть к этому лицу: вглядывается, каждый раз подмечая новые детали, накрепко запоминая их, чтобы уложить в копилку памяти. Там всего три лица, кроме его собственного: матери, сестры и Гордона. Самые близкие люди, те, с кем протянулась ниточки связи — две родственных и одна незакреплённая партнёрская связь. Марк упивается личным сортом героина. — …а у тебя как дела? Вопрос камнем сшибает на грешную землю. — Я? Порядок. На работе несколько новых клиентов. Недавно сестра приезжала. У неё все хорошо. Ребёнка ждет. Так что я через месяц возьму отпуск, наверное, поеду к ним. Помочь, и всё такое. Как обычно. — Понятно, — Гордон задумчиво крутит вилку в руке, глядя на запястья Марка. — А с этим как? Марк прослеживает направление его взгляда. На левом запястье – широкий кожаный браслет, скрывающий имя. Гордон в курсе, что оно есть. И только. Беспечная улыбка привычно ложится на лицо. — По нулям. — Уверен? В вашем Центре отслеживают всех, разве нет? Не могли они кого-то пропустить? — Регистрация обязательна, сам знаешь. Так что либо у моей родственной души до сих пор не проступило имя, либо она мертва. — Семнадцать лет уже прошло, Марк, — в глазах напротив откровенная печаль. И что-то ещё, ужасно похожее на жалость. — Всё в порядке. Рано или поздно, сам ведь знаешь. Поверь мне — статистика не врёт, — старательно улыбается Марк. Гордон вспыхивает улыбкой в ответ. Статистика правда не врёт. Он даже не самый редкий пример: двадцать шесть процентов получают необоюдную связь. — Обязательно. Кстати, через неделю малышке Энн исполняется три года. Ты же придёшь? — Конечно. Торт ведь будет? Гордон смеётся. Они расстаются ещё через час у дверей ресторана. Гордон берёт такси, а Марк скуривает три сигареты друг за другом в попытке успокоиться. Домой он доезжает за полночь. Хорошее настроение смывает в канализацию вместе с рвотой. Кофе и сигареты – не лучшая еда за день. Они познакомились в старшей школе. Гордон переехал с матерью в Бостон после развода. Отличник, спортсмен, девчонки за ним с первого дня бегали толпой. Марк же занимал прочную нишу в углу ботаников. Вместе их свёл проект по химии, и выяснилось, что новенький не такой уж и «звёздный мальчик». Проект закончился, а их вечерние посиделки продолжились, и внезапно оказалось, что общих интересов довольно много. Слово за слово, и Марк слишком привязался. Имя проступило быстро, где-то спустя четыре недели после встречи; Гордон в то время стойко переносил головокружительный разрыв с первой красавицей школы Лизой Хескет. Никакого особенного кризиса ориентации пережить не довелось. Марк тянул, тянул, ожидая, пока у Гордона не проступит имя — ведь согласно статистике, у совместимых партнёров имя проступает если не сразу, то в первые три-четыре месяца. Но этого не произошло. Спустя полгода признаться стало сложно. Спустя год — язык не поворачивался. Колледж, в который они поступили вместе, стал настоящим адом. Каждый день рядом, близки, но недостаточно. Тогда-то он и решил выучиться на консультанта. Сапожник без сапог. *** Неделя проходит в тягостном ожидании. Марк на автомате встаёт, запихивает в себя какую-то еду утром и вечером (обедает кофе и печеньем, которое приносят сотрудники), едет на работу, дежурно здоровается, принимает пациентов, едет домой, закидывается снотворным и гасит ночник у кровати. По утрам встаёт с трудом, по десять раз отключая будильник. Сон давно не приносит облегчения. За ним закреплено ещё восемь пациентов, кроме Анны Шмидт. Двое мужчин в возрасте. У обоих за плечами потеря партнёра. Для обоих это неожиданная связь: гетеросексуальны до мозга костей. Удивительно, но хотят рискнуть. Молодая пара, которая хочет разорвать связь — она баптистка, он атеист; она хочет детей и переехать в деревню, он строит карьеру журналиста и намеревается перебраться в Нью-Йорк. Им не по пути. Парень, только что потерявший жену и ребёнка. В анамнезе шесть попыток самоубийства, четыре из которых были предприняты уже в стенах центра. Почти полгода медикаментозного лечения и сеансов у психолога, но никакой положительной динамики. Жертва насилия: панически боится отношений с наконец-то появившимся партнёром. Шестнадцатилетний подросток, родственной душой которого стала собственная младшая сестра. Семья в ужасе, девочка от греха отправлена к родне чуть ли не на другую половину земного шара, парень на грани нервного срыва. И последний, "любимый" пациент — Марта, сорок два года, вот уже двадцать пять лет безответно влюблена в мужа сестры. Марку на сеансах с ней хочется достать коньяк и выйти в окно. С треском просыпается динамик. — Доктор Йорк, Марта Свенсон поднимается. — Благодарю. Сегодня он точно напьётся. Марта Свенсон стучит (два удара, после дверь открывается, с грохотом врезаясь в стену), шаркающей походкой направляется к креслу. Люди её типа – не их клиентура, но деньги на счёт поступают исправно, и Марку нет дела до остального. — Добрый вечер, Марта. Как вы сегодня? Лицо Марты обращено вниз, к полу или собственным коленям. Конечно, в их мире смотреть в лицо собеседнику — чистая формальность, но она даже её не пытается соблюдать. Она выглядит лучше, чем в начале их сеансов: одежда почти чистая, голова для разнообразия вымыта, на руках — маникюр. Сестра о ней позаботилась, прежде чем отправить сюда. Но даже на расстоянии чувствуется запах спиртного. — В п`рядке, док. — Марта, вы успели выпить? Она резко вскидывает голову. — С`всем чуточку. Для храбр`сти. — Стопку или бутылку? — Вс`го пару гл`точков. Марк на секунды прикрывает глаза. Он с самого начала был против вечерних сеансов: Марта всегда умудряется прийти на них нетрезвой. Как это происходит, загадка: сестра довозит её до дверей клиники, на входе стоит охрана и просвечивающая аппаратура. В лифте — камеры. Но к нему в кабинет Марта трезвой входит примерно раз из трёх. Либо она великая актриса, либо умудряется как-то пронести алкоголь, не привлекая внимание. Впрочем, с историей Марты это не кажется удивительным. Он делает пометку в карте: позвонить сестре и предложить поместить Марту в клинику при Центре. — Ладно, Марта. Расскажите, как прошла ваша неделя. Марта начинает говорить. Её речь — несвязная, с проглоченными гласными, временами заикающаяся — заполняет тишину кабинета. Она — его предупреждающий знак на дороге, и в то же время — иллюстрация неизбежного будущего. Марта целый час проклинает завистницу-сестру, вставшую на пути её счастья. Воспевает дифирамбы чужому мужчине, не желающему знать о её существовании. Но ни слова не говорит о себе, и это сродни искусству. Марку в который раз кажется неправильным, что вот о таком в их обществе не принято рассказывать. Книги, средства массовой информации, телевидение не освещают запретную тему. В утопическом мире всеобщей гармонии и любви не следует обращать внимание на разболтавшиеся винтики. Марта болезненно худа: руки-спички, выпирающие ключицы, острые рёбра, вот-вот готовые раскрыться, обнажив истерзанное нутро. Тусклые, жидкие волосы. Слабый, невыразительный голос. Десять из десяти по шкале зависимости Фогеля. Она уже слишком далеко. Утонула в своих фантазиях, неудобоваримую реальность предпочитая заливать спиртным. Пациенты Марка спасают — вытягивают его к реальной жизни. Но Марта за час отменяет целебный эффект других. Когда за ней закрывается дверь, он подолгу сидит в тишине своего кабинета. Считает окна соседней высотки, в которых медленно гаснет свет, и пытается найти силы, чтобы встать и идти. Марку давно следовало уволиться, этого требует профессиональная этика, здравый смысл, наконец. Но он всегда позволял себе быть жутким эгоистом, поэтому продолжает работать. Его больше не пугает возможное разбирательство в том случае, если правда откроется. Марк напивается в баре напротив дома; бармен, не выпускающий сигарету изо рта, привычно кивает постоянному клиенту, вовремя подливает виски, парой слов отшивает желающих познакомиться. И не лезет в душу. Утро начинается с дикой головной боли и тошноты. Из зеркала на него смотрят два налитых кровью глаза. Мешки под глазами впечатляют размером и синюшно-жёлтым оттенком. — Красавчик. Отражение синхронно шевелит обмётанными коркой губами. Марк обречённо стонет. Счастье, что никто не увидит его помятой рожи. Марк чистит зубы, бреется, принимает душ. Закапывает глазные капли. Готовит завтрак, крепкий кофе, заедает всё парой таблеток ибупрофена. Марк одевается. Курит. С проклятиями ищет засунутый куда-то впопыхах подарок. Находит его под кроватью, суёт в портфель. «Сегодняшний день надо пережить», — повторяет про себя всю дорогу до дома Гордона. По дороге он покупает цветы для счастливой матери. Дверь распахивается после первого звонка. — Марк! Рада тебя видеть, — говорит Дженнифер, обнимая его. — Это мне? — Привет. Да, — Марк отпихивает от себя букет. Лилии, её любимые цветы, ужасно пахучие — в машине букет пролежал всего двадцать минут, а запах почти свёл его с ума. — Это так мило, — быстрый поцелуй в щёку. — Заходи. Гордон в столовой вместе с Энн и другими детьми. Марк кивает, скидывает пальто и быстрым шагом направляется в указанную сторону. Из столовой доносятся смех, радостные вопли — поневоле улыбаешься. Энн, маленькая принцесса, благосклонно принимает подарок (кукла в шикарном бальном платье), чинно благодарит и чуть не выпадает из детского стульчика, потянувшись за тортом. Гордон смеётся, пододвигая желаемое. — Иди в зал. Сейчас разрежу торт, детьми займётся Джен и клоун, и я приду. Возьми вино на кухне! Марк послушно идёт на кухню, возится, открывая ящик за ящиком в поисках штопора, краем глаза подглядывая за происходящим. Атмосфера чужого счастья захлёстывает, расплавляя в груди комок тепла. Имя у Гордона появилось семь лет назад. Он нашел свою будущую жену через их же Центр, ездил за ней куда-то в Айову. Они долго встречались, а пять лет назад поженились, и она перебралась к нему. Последние надежды Марка канули в бездну. Но соскочить он не смог. Гордон присоединяется к нему спустя несколько минут. Они потягивают вино, ведут неспешный разговор ни о чём и наблюдают сквозь открытые двери за детским праздником. Дженнифер впечатляет. Уверенно идёт вверх по карьерной лестнице («Месяц назад получила должность старшего прокурора, представляешь, Марк!»). Для неё что справиться с десятком орущих ребятишек, что противостоять закоренелым преступникам — ей всё по плечу. Умная и решительная. Отношения у них сложились прохладные, но ей нельзя не восхищаться. Марку же сложно навести порядок на своих двадцати квадратных метрах. Мусорные пакеты в его квартире забиты коробками из-под еды на вынос. Смелым он себя не смог бы назвать даже в самые ясные дни. Праздник проходит великолепно. Детей начинают забирать в районе восьми, Энн валится с ног, и Дженнифер уносит её наверх, чтобы уложить спать, сетуя, что она подорвётся в пять утра и не даст больше никому сомкнуть глаз. Приказывает им охладить бутылку вина и не начинать без неё. Гордон перемывает посуду, а Марк стоит наготове с вафельным полотенцем в руках, пересказывая последний телефонный разговор с сестрой. У Дженнифер есть пугающая способность — передвигаться по дому совершенно бесшумно. Марк как раз собирается повернуться, чтобы убрать бокалы в сервант, когда непоправимое происходит. Дженнифер несёт фритюрницу с раскалённым маслом. Марк достаточно неуклюж, чтобы врезаться в неё. От столкновения чёртова посудина переворачивается, ошпаривая своим содержимым его левое запястье, левое бедро и левую ступню. Бокалы падают из рук, осколками разлетаясь по паркету. Марка скручивает от боли; вскрикнув, он застывает на месте. Мышцы и сухожилия натянуты до предела, неподвижность кажется единственно возможным избавлением от жгучей рези. В тишине раздается лишь плеск воды из крана. — О мой бог, Марк! — Дженнифер отмирает первой. — Прости, прости, прости! — Её голос дрожит. — Аптечка! Она уносится, словно в спину подталкиваемая кем-то невидимым. Шум воды за спиной стихает. — Марк, покажи запястье, — тёплая ладонь осторожно перехватывает локоть. — Придётся снять браслет. «Нет, ни в коем случае!» — хочется крикнуть изо всех сил, но горло спазматически сжимается то ли от боли, то ли от предчувствия грядущей катастрофы, и Марк молчит. Кожа вокруг браслета, тыльная сторона ладони покраснели, и рука уже ощутимо начинает опухать. Боль страшная, но её частично заглушает тихая паника: сердце колотится, кровь набатом стучит в голове. В доме Гордона какие-то проблемы с проводкой, надо ему сказать, — свет мигает. Чужие пальцы осторожно переворачивают запястье с браслетом замком вверх, расстёгивают магнитную пуговицу, аккуратно стягивают тонкую полоску кожи. Имя горит, словно алый сигнал светофора. Марк молчит. Проще разглядывать глубокие, побледневшие за давностью лет шрамы на запястье. Угловатые, белесые палочки и закорючки складываются в ненавистное сейчас имя — «Гордон Смит». — Нужно промыть. Гордон салфетками начинает очищать кожу; влажная ткань лишь слегка притупляет боль. Паника медленно отпускает, оставляя после себя равнодушное отупение. — Нашла! — в кухню влетает Дженнифер. В руках у неё небольшой чемоданчик. — Спасибо, Джен. Можешь оставить нас? — А? — Оставь нас, пожалуйста. Я всё объясню позже. Дженнифер, должно быть, смотрит на них — от чужого взгляда чешется между лопаток. Он уже говорил, что Дженнифер умна? Она уходит. Какое-то время они молчат. Гордон заканчивает, отходит, и боль тут же возвращается, жалящими укусами впиваясь в руку. Кожа воспалена, местами вздулись отвратительные прозрачные пузыри. Марк послушно принимает из чужих рук две красные капсулы. Пока он глотает пилюли, стараясь не подавиться (отвратительное ощущение таблеток, вставших поперёк глотки, ненавистно с детства), запивая их холодной водой, Гордон начинает бинтовать его запястье. — И как давно? Марк равнодушно дёргает плечом. Неловко, с грохотом ставит стакан на раковину. — Со школы? Гордон хмурится: вертикальная складка между бровями, плотно сжатые губы, потемневшее лицо — это выражение его не красит. Марк мог бы многое сказать. Рассказать о том, когда имя впервые появилось. Как он всё ждал и ждал удобного случая признаться. Мог бы рассказать и о том, как сложно улыбаться на свадьбе своей родственной души, выдавливая из себя счастье и радость. Мог бы рассказать, каково это — быть зависимым. Но если честно, он не готов. Как-никак, это его пациенты обычно душу выворачивают. Его же дело слушать и давать умные советы. — Я отвезу тебя в больницу, — говорит Гордон, затягивая узелок. Марк не выдержит с ним больше ни минуты. — Думаю, я справлюсь сам. — Нам придётся поговорить об этом. Марк? — прямой взгляд в лицо нервирует. Гордон смотрит, но не видит. — Конечно. Я позвоню. А ты иди, успокой Дженнифер. И передай, пожалуйста, что я… Я извиняюсь и не держу зла. Лицо Гордона искажается. Он явно слышит в этой фразе двойное дно, которое, в принципе, не подразумевалось. Ну, или как раз подразумевалось. Когда поезд переехал тебя, нет смысла изображать святошу. — Я пойду, — Марк начинает пятиться, неловко поддерживая перебинтованную руку. Он надеется, что ему будет позволено отступить, сохранив видимость достоинства. Марк поворачивается спиной ко всему произошедшему. Сбегает. Конечно же, ни в какую больницу он не едет. Дорога домой проходит как в тумане, даже пальто он забывает захватить, так и идёт по улице до машины в тонкой рубашке с закатанными рукавами. Дом встречает тишиной. Выбеленный потолок не дает ни ответов, ни программы дальнейших действий. Гордон начинает звонить спустя два часа. Шесть звонков, через каждые десять минут. Шевелиться нет сил. Марк лежит, раскинув руки, проедая взглядом потолок. Мысли ворочаются под черепушкой, сонные мухи. Марк просыпается с тяжёлой головой. За окном темно, неистово сигналят машины. Будильник безжалостен — восемнадцать сорок семь. Сегодня четверг, а значит, его смена закончилась почти два часа назад. Холодный душ помогает слегка взбодриться. Кожа на бедре покраснела, но одежда приняла на себя основной удар. Чего не скажешь о руке; запястье пылает огнём, и необходимость съездить в травму становится очевидной. Перед выходом он втыкает мобильник в розетку. Думать не хочется, сколько там пропущенных. В травматологии пожилой врач с добрыми руками долго отмачивает заскорузлый бинт, обрабатывает повреждённую кожу анальгетиками и наново перебинтовывает. У Марка уходит ещё минут десять на то, чтобы уговорить доктора оформить ему больничный лист. Дома он вновь планомерно надирается. Виски бежит по венам вместо крови. Вот только найти истину на дне стакана так и не выходит. Марк пьёт и думает, как жить дальше. Преобладает желание сбежать куда подальше и засунуть голову в песок, но его останавливает дело всей его жизни — работа. Мысль о том, что хотя бы кому-то он нужен, что есть девять человек, которым в этой никчёмной жизни он может помочь, останавливает. Следующим же утром это вера рушится. На работе — катастрофа. Нет, его больничный лист принимают, начальница, только что нападавшая разъяренным мопсом, в мгновение успокаивается, желает скорейшего выздоровления и приносит извинения за срыв. Вот только Марте Свенсон никакие извинения уже не помогут. Вчера, приняв полбутылки для храбрости, Марта в очередной раз решила добиться внимания своей половинки. Пришла в дом сестры, приготовила ужин и прибрала спальню (в прошлый раз сестра приехала с работы раньше, чем планировала, и успела ликвидировать безобразие). Но в этот раз то ли звёзды неудачно сложились, то ли у всех неудачников на эту неделю был назначен паршивый день, но хляби небесные разверзлись и грянул гром. Объект воздыханий, по возвращении домой застав пасторальную картину чужого помешательства, взорвался, наговорив бедняжке много лишнего. Марта в слезах убежала к себе домой и устроила вечеринку, пригласив в качестве гостей спиртное и снотворное. Её успели откачать, доставили в их клинику. Марта лежит, опутанная проводами, на аппарате искусственной вентиляции лёгких. Доктора не уверены, что она придёт в себя. В памяти её телефона — пять непринятых вызовов на имя доктора Маркуса Йорка. Марк стоит над опустелым телом, безразлично отслеживая кривую кардиомонитора, и кивает в такт быстрой речи начальницы, объясняющей ситуацию опекунам, сестре и матери, Марты. Хватает двух сигарет, чтобы принять окончательное решение. На стойке регистрации он оставляет заявление об уходе. *** Марк живёт у сестры в Лос-Анджелесе. Помогает ей с ребёнком, подолгу гуляет, молча смотрит футбольные матчи с зятем. Сестра первая, кому он за долгие годы выкладывает всё. Ощущения непередаваемые: выворачиваться наизнанку не то чтобы сильно приятно. Спасибо, что она не жалеет, но и не иронизирует по поводу его положения — просто даёт выговориться. Два месяца спустя Марк находит в себе силы обратиться в ЦППП. Начинает с групповой терапии — это не так страшно и зачастую есть шанс отмолчаться. Впереди долгий путь. Когда имя появляется на запястье — это физически больно: невидимый скальпель взрезает плоть, чтобы оставить путеводную нить. Когда имя исчезает с запястья — боль остается, но совсем иного рода. С Гордоном Марк не говорит уже пять месяцев и шестнадцать дней. В самом начале, сразу после переезда, он кратко проинструктировал сестру позвонить по зазубренному намертво номеру. Марк не стал слушать, о чём они говорили, но телефонный звонок был недолгим. Ему тошно и стыдно, но на данном этапе иначе он не может. Однажды, когда метка исчезнет с руки или сменится другим именем, Марк обязательно наберёт знакомый номер — попросить прощения. Он верит, однажды это непременно произойдёт.