Сердце стучит спокойно, Всё хорошо в жизни у меня. Мне уже даже не больно, Привыкаю без тебя. ©
Колокольчик над дверью тихонько звякнул, оповещая о приходе посетителей, в глаза ударил слепящий электрический свет, и Чиглинцев невольно отступил — яркость, просторный гулкий зал, а самое главное — обилие вешалок и стоек, занятых бесчисленными нарядами всевозможных расцветок, на него, как на любого мужчину, производили поистине удручающее впечатление. — Ка-ать, — осторожно протянул майор, ожидая немедленной бури, — а может, пойдем отсюда? У меня костюм есть приличный, чего заморачиваться-то? А платье ты и сама себе можешь выбрать, тем более сама говорила то что не хочешь всего этого пафоса… — Чиглинцев, стоять! — строгий голос и оперски цепкая хватка не дали бедолаге ни единого шанса сбежать от этого устрашающего великолепия как можно дальше. — Без покупок мы отсюда не уйдем. Потому что если мы сейчас сделаем как хотим и заявимся на собственную свадьбу не пойми в чем, как выражается моя мама, она мне потом будет бесконечно напоминать о том, как я испортила самый главный день в своей жизни и в ее жизни тоже. И если уж ей не нравится мой выбор, не нравится то, что мы собираемся жениться в узком кругу и без всяких лимузинов и голубей, не нравится, что я буду работать даже в день своей свадьбы… То хотя бы с этими чертовыми свадебными нарядами мы должны сделать так, как она хочет, потому что иначе… — Кать, да понял я, понял, — обреченно вздохнул Чиглинцев и покорно поплелся в глубину зала вслед за целеустремленно продвигавшейся вперед Катериной — судя по всему, вся эта предсвадебная суета успела утомить и ее тоже. — Я могу вам чем-то помочь? — откуда-то из-за баррикад бесконечных вешалок вынырнула молоденькая продавщица и, не дав потенциальным клиентам ответить хоть что-то, крикнула куда-то вглубь магазина: — Марина Михайловна, у нас покупатели! Уверенный и размеренно-ровный перестук каблуков в повисшей тишине прокатился дробью. Первой, отмерев, театральную паузу нарушила Катя. — Миш, — ладонью мягко скользнула по плечу, смахнула с лацкана пиджака невидимую соринку, — ты, наверное, поезжай в отдел, там наш клиент созрел уже, чего человека заставлять ждать, пусть пишет чистосердечное признание. А я тут сама разберусь. — Спасибо, Кать. Ну я тогда полетел? — нервно подбросил на ладони ключи и лишь потом с усилием перевел взгляд, выговорив только растерянно-скомканное: — Привет, Марин.***
— Ну, я вижу, у вас все хорошо, — заметила Катя, когда пили кофе в небольшом, любовно обставленном кабинете. — Все хорошо, — скользнуло в голосе неприязненной прохладцей. — Я теперь дизайнер, представила уже несколько коллекций. Теперь вот открыла свой первый магазин. — Ну, планы у вас, вижу, наполеоновские прям, — Катя чуть заметно улыбнулась, осторожно отставила чашку. — Это хорошо. — А у вас, наверное, не очень, — прорвалась против воли в интонации злорадная едкость. — С чего вы взяли? — Ну а как бы вы иначе позволили Мише… — досадливо поморщилась, торопливо исправляясь, -… Михаил Львовичу быть с вами рядом? Знаете, в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку. В вашем случае это вы всегда позволяли ему себя любить и страдать по вам. — Все меняется, Марин, — в мимолетной улыбке просквозила мягкая снисходительность — какой же ты ребенок до сих пор. — Наверное, чтобы разглядеть того, кто рядом, нужно очень много времени, но главное не опоздать. И я очень рада, что не опоздала. Мазнула взглядом по циферблату наручных часов; поднялась, подхватывая многочисленные хрустко шуршащие пакеты. Обернулась уже у двери, взглянув без старательно-вежливой приветливости — очень серьезно и даже, кажется, чуть виновато. — И простите меня. Усмешка на губах Марины вышла кривоватой, отчаянно-горькой. — За что? За то, что он меня не любил? — И за это тоже.***
Осень за окном разгоралась, пылала — солнечно-желтым, пронзительно-красным, холодным багрянцем и угасающей зеленью. Такая же осень, как та, в которую она так много потеряла и так много приобрела. И сейчас, глядя в окно на них — так отчаянно любимого когда-то мужчину и женщину, бессмысленно-ревнивая ненависть к которой так долго ржавчиной разъедала ее изнутри, Марина не чувствовала совсем ничего. В мутных осенних лужах уходили на дно бумажные корабли безвозвратно ушедшего прошлого.