Без выхода

      Иви было плевать на Лондон — пусть по нему хоть тысячу раз пройдётся чума — но глаза её брата, горящие вдохновенным огнём при разговорах об освобождении города, раз за разом заставляли её сдаваться.       Помощь Иви он принимал как должное — они ведь брат и сестра, они ведь семья, верно? Кроме друг друга у них больше никого не было. Не могла же Иви позволить ему отправиться в столицу в одиночку? Он ведь младший, он ведь…       Ни за что не остался бы ради неё в их родном городе.       Она отгоняла от себя эти мысли, молча посылала Джейкоба к чёрту и успокаивала себя тем, что в Лондоне она сможет реализовать себя, как ассасина. И вместе с тем где-то в глубине души она надеялась, что новый дом сделает их ещё ближе.       Но этому желанию не суждено было сбыться, потому что Джейкоб все силы вкладывал в свою банду и освобождение города, и, казалось, больше ничего его не интересовало.       Даже родная сестра.       Иви не понимала его тяги к бессмысленной деятельности, но молча смирялась и первое время помогала ему. Но только ему. Иви было плевать на людей — пусть хоть заживо сгниют или сгорят на её глазах. Она спокойно проходила мимо матерей, молящих о пенни, чтобы прокормить умирающего ребёнка, не испытывала жалости при виде сбитых и выпотрошенных сирот на дорогах, и лишь усмехалась, смотря на пьяниц, что захлёбывались в лужах с помоями.       И это хотел освободить Джейкоб? Да пусть этот кусок дерьма под названием Лондон останется тамплиерам.       Люди везде были одинаково отвратительны, но здесь, казалось, они превзошли самих себя.       Иви тошнило от этого города, но она готова была закрыть глаза на все его мерзости, не разлучи он её с Джейкобом. Когда Фраи жили в Кроули, она замечала все его взгляды и понимала: брат не должен так смотреть на сестру. Так пожирали её глазами только мужчины, которые отдали бы многое, чтобы провести с ней ночь.       И она солгала бы самой себе, если бы сказала, что ей не нравилось такое внимание Джейкоба.       Когда он впивался в неё взглядом, когда разглядывал во время тренировок, когда двусмысленно шутил, когда говорил комплименты или когда его движения были слишком интимными, она лишь привычно хмурилась, сглатывала и отворачивалась от него. И сама не понимала, почему не решалась даже подыграть ему и почему отталкивала. Какая-то её часть упорно противилась мыслям о возможной связи с братом, и бесконечные сомнения терзали её: а вдруг она просто принимала желаемое за действительное, и на самом деле Джейкоб относился к ней как к сестре, а не как к женщине?..       Иви, впрочем, после переезда в Лондон могла признаться самой себе, что жалела о тех моментах, когда отталкивала его. А Джейкоб, привыкший к её холодности, вероятно, осознал, что влечение его не найдёт взаимности, и потому отступил. Мог иногда сделать комплимент, но с какой-то будто насмешкой, или мог рассматривать её со спины, но с интересом, а не жаждой.       Иви чувствовала, что теряла его. Даже как брата и друга. В надежде вызвать у него ревность, она флиртовала с Грином, кокетничала с Эттуэй и Робертом, но — тщетно. Джейкоб лишь хмурился и отворачивался, как некогда и сама Иви.       Ей, чёрт, было одиноко в этом смердящем и плачущем Лондоне. Поэтому она спала с теми, кто был частью Грачей и делал ей недвусмысленные намёки. Она громко стонала и специально выбирала те места, где их мог застукать Джейкоб. Ей было интересно, что он сделает: убьёт ли в приступе ревности своего грача, или же молча стерпит?       Он всё видел, всё слышал. И вёл себя как обычно.       Какая же ты мразь, Джейкоб Фрай.       Эти слова Иви повторяла про себя раз за разом, изнемогая от злости и обиды. Последней каплей стала та ночь, когда она позволила пьяному громиле прижать её к стене и грубо взять. А из окна на них смотрел Джейкоб с непроницаемым лицом.       Когда громила вышел из неё, его семя вылилось с тихим плеском в грязную лужу у их ног. Иви, быстро поправляя одежду, горько подумала: лучше б так поступали все люди, чьих детей ей приходилось спасать от тяжёлого труда. Оттолкнув мужчину, она быстро убежала прочь.       Только злости её хватило всего-то на пару дней, и вот она снова, как прежде, сражалась за то, что ей было не нужно ради Джейкоба, которому она стала чужой.       За Иви тянулась длинная вереница трупов: тамплиеров, разбойников, мирных жителей. Ей было без разницы, кого убивать; она была как собственный скрытый клинок — он от крови не ржавел. Главное, протереть его после убийства, чтобы он не обуглился багровыми пятнами, и тогда блеск его снова будет радовать глаз.       Иви не нужен был Лондон, но она методично убивала и убивала тамплиеров, вербовала новых людей и отбивала районы, раз за разом повторяя: это всё ради мира. Ради ассасинов, артефактов, ради самой себя. Ради неизвестной ей истины.       Но чем больше они отвоёвывали территорий, тем чаще Иви одолевали сомнения.       Последней каплей стал тот день, когда она спасала детей от тяжёлого труда, и один детский серьёзный голос спросил у неё:       — Что вы делаете, мисс? Мы же работаем.       Иви тогда словно пронзило молнией. Она поняла: и маленькая Клара, и Генри, и Джейкоб ошибались. Детям нужны были деньги, чтобы прокормить себя или родственников, и тамплиеры, какими бы суровыми наблюдателями они ни были, платили за труд хорошо.       — Мы не крадём их и не шантажируем, — прошипела одна тамплиерка, когда Иви проткнула ей живот. — Они сами идут на заводы, чтобы не просить милостыню и не воровать. Мы помогаем им выжить, а вы?       Иви не знала, что ей ответить. И что ответить себе. Она ведь и правда видела, как спасённым детям некуда было идти, а у Грачей просто-напросто не хватало средств и возможностей прокормить их всех.       Постепенно она понимала: в освобождённых районах повышался уровень преступности, потому что за людьми больше не было контроля, заводы затухали и всё, всё шло под откос.       Они не спасали Лондон. Они лишь туже затягивали петлю на его шее.       Свобода — высший дар. Свобода — то, за что сражались ассасины.       Свобода… её были достойны не все. Иви поняла это слишком поздно.       Она не знала, где правда, и каждый раз она слышала эхо собственного голоса, который с издевательством вторил: ничто не истинно, ничто не истинно…       Иви несколько дней ходила сама не своя, пытаясь нащупать правду, но та, будто вода, проскальзывала между пальцами. В конце концов пришлось признаться: она запуталась.       Иви проговаривала про себя клятву ассасинов: пока другие слепо следуют за истиной, помни — ничто не истинно. А что делала она? Слепо шла по стопам отца, слепо искала артефакты и убивала тамплиеров. Была ли она права?..       В тот самый момент, когда она больше всего нуждалась в определённости, она услышала чудовищные крики и стремительно направилась в их сторону. Горел маленький дом, а рядом, сложив на груди руки, стоял Джейкоб.       — Что здесь происходит? — спросила Иви, с ужасом смотря на злобное лицо брата.       — Там все те, с кем ты проводила ночи, — с кривой усмешкой произнёс он.       Иви пронзила его удивлённым взглядом. Джейкоб, освещённый пламенем, в котором сгорали его люди, был похож на дьявола. Внезапно она осознала одно: и правда, и истина подождут. Всё, что имело смысл, было в Джейкобе и в его прежней, невыразимой любви (или страсти?) к сестре.       Крики умирающих в огне уже не так страшили Иви, потому что она знала: это — месть. За неё. Это — знак небезразличия. Символ ревности.       Её губ коснулась острая улыбка, которую она подарила Джейкобу.       — Пойдём, — сказала она и шумно сглотнула.       Иви запуталась.       Тамплиеры, умирающие дети, борьба за деньги, за власть, заговоры, горящие заживо грачи…       Хоть кто-нибудь из них был прав?       Она сама не заметила, как ноги привели её к дому — к небольшой базе грачей. Обернувшись, Иви посмотрела на Джейкоба, в чьих глазах плескалось жуткое торжество. Немного подумав, она, с быстро бьющимся сердцем, грубо прильнула к его губам, ожидая в любую секунду, что её оттолкнут и назовут сумасшедшей. Но Джейкоб ответил на поцелуй, только отстранился достаточно быстро.       — Ты уверена? — тяжело дыша, спросил он, сжимая её талию и жадно облизывая губы.       «Я уже ни в чём не уверена», — подумала Иви. Вслух же сказала:       — Да.       Забыв обо всём, она вновь припала к губам Джейкоба. Поцелуй их — неловкий и смазанный — пробуждал в ней неведомые до этого вечера чувства. И, ощущая тёплые руки Джейкоба, что очерчивали линии её тела, ей впервые за последний год казалось — она всё делала правильно.       Иви вспоминала, как они сорвались в Лондон, как стремились к каким-то дурацким целям: она гонялась за артефактами, а Джейкоб мечтал подмять под себя все районы. Резкое, словно удар скрытым клинком, осознание вдруг пронзило её всю.       Может, ко всему стоило относиться гораздо проще? Может… ей нужно относиться ко всему, как к забаве?       Может, Лондон для них был лишь игрушкой, потому что им под силу отобрать и захватить его? Два ассасина, что победили целую империю тамплиеров — разве это не звучало величественно?       Джейкоб грубо снял с Иви одежду и покрыл её горячую, обнажённую кожу жаркими поцелуями.       Ты ведь так этого хотел, верно, Джейкоб? Ты ведь так долго этого боялась, верно, Иви?       Чувствуя его прикосновения и впиваясь ногтями в его подрагивающие от нетерпения плечи, она всё равно продолжала думать о других вещах.       Ассасины, тамплиеры, дети, рабочие, грачи, война…       Пошли они к чёрту. Всё это не имело никакого смысла, потому что правда была лишь в одном: брату и сестре Фрай просто захотелось поиграть. Так для себя решила Иви, когда Джейкоб медленно вошёл в неё.       И эта маленькая истина совершенно устраивала её.