Назови мне имя свое

— А ну живей! Подъем, подъем! Скорее! Она подорвалась на постели, хватая воздух ртом и руками. В голове сердце било в набат сотней кровеносных сосудов, но в комнате было тихо. Приснилось? Женщина вытерла пот с висков, уткнулась лбом в колени. Чуть успокоившись, она хотела снова лечь, когда в ночной тишине вдруг раздался глухой и невнятный гул. Прорыв. Мгновение — оно растянулось, как смола между пальцев, она успела перетечь на ноги и только — как начали раздаваться голоса. Становясь все громче и громче, тысячи голосов сплетались в вихрь, разносящий тишину ночного форта вдребезги. И она сорвалась с места, подхваченная этим вихрем. ... Целителей на поле боя видно было издалека: светлый Дар притягивал к себе все живое и все неживое тоже.  Дею он мог бы найти с закрытыми глазами — даже усилий никаких не требовалось. Вот она — упала на колени перед раненным, склонилась к его губам, делясь остатками энергии. Дар её слабел, ещё немного — и в ней самой уже нечему будет поддерживать жизнь. Она словно не замечала — или не хотела замечать.  Смертник пересек расстояние в милю парой прыжков.  — Оставь... тут ничего не поможет. Он понимал это, как никто другой — уже видел дымку, подбирающую хлопья тьмы в очертания фигуры. На её фоне светлый Дар казался еле тлеющими угольками во мраке пустого склепа. Лекарка на него даже не посмотрела. Она влила в рот почти-покойнику терпко пахнущую настойку, сама сделала крохотный глоток и начала ритмично давить на грудную клетку. Он смотрел, как притихший Дар её отдавал последние крупицы силы, как заветренные губы бормотали молитвы. Смотрел, как ползли по землёй и кровью измазанным щекам капли пота, как синели ногти на руках... — Оставь… — попытался он снова. — Про…ва…ли…вай! Вдох. Толчок-толчок-толчок. Вдох. Раненный не шевелился, и сердце его остывало. Вдох. Он отвернулся, не желая смотреть на попытки отнять у Неизбежной то, что принадлежало ей по праву. Безучастно оглядел поле боя и тех, кого Темная Госпожа уже осенила своим касанием. Воронье скакало под ногами, ничуть его не боясь.  — Да чтоб тебя! Живи, твою мать! Живи! Едва тлеющие за спиной его угли внезапно взвились пламенем до самых небес. Он стремительно обернулся, чтобы увидеть раненного дышащим, а женщину — бездыханной. И черный Лик Неизбежной, склоненный над ней. ... Небо, залитое свинцом тяжелых облаков, жаром своим расплавило солнце, и оно стекло на землю, взорвавшись тысячью цветов — тысячью подсолнухов. Подсолнухи эти чуть заметно качали тяжёлыми головами, полными густо-смоляных семян. Что никогда не упадут на землю. Она не смотрела в небо. Она брела между стеблей, цепляя их пальцами, искала и не находила в тишине звук своих шагов. —… Имя! Чей-то голос доносился словно из-под земли. Она смотрела себе под ноги и видела только ворох высохших лепестков. Они не могли говорить. — Назови… Имя!  Имя? Чьё? Впереди цветы сливались в сияющее марево, и она тянула руку, пытаясь коснуться потоков теплого света. Руку… у нее ещё есть руки?.. тогда где? где вообще… она сама?.. Она не шла, давно уже не двигалась, давно замерла на месте, и вместо цветов вокруг себя видела людей, и солнечный свет потихоньку растворял сухие листья под её ногами. Ещё немного… Ещё чуть-чуть… и светлое марево будет там, где когда-то была она сама… — Назови свое имя! Тепло объяло тело ее до колен, когда налетевший порыв ледяного ветра ударил в лицо, и она провалилась в темноту... — Дыши, давай, ну же… Что-то горячее текло по стенкам горла, сжигая слизистую. Она глотнула, захлебнулась и поняла, что это воздух. Кто-то дышал в её разомкнутые губы, давил на грудную клетку — делал то, что обычно делала с другими она сама… По губам и щекам стекали тугие, быстро остывающие капли, она не ощущала вкуса, но ощущала запах. Запах металла, запах соли… Она хотела открыть глаза, увидеть, что там, но глаза её и так были открыты. Когда пелена перед ними разделилась на небо и землю, она уже дышала сама. Плавилась грудная клетка, слипались в комок лёгкие и сердце, но она дышала, сипло и через кашель. На поле боя вокруг никого уже не осталось, рядом  был только смертник. Она подняла на него глаза, попыталась их сфокусировать и увидела в руках его короткий ритуальный нож — и быстро светлеющий след от него на сгибе локтя. Ужас огненным шаром прокатился по телу, чтобы яростью взорваться пониже груди. — Чудовище… как ты… мог… — прошептала она, прежде чем снова провалиться в вязкую, густую темноту. И золотого поля в ней больше не было –  только темно-красный огонь. ... — Дея… Ты меня слышишь? Дея… ... Она выбиралась из паутины беспамятства на ощупь, за протянутую руку, на голос, на слух. С трудом разодрав ресницы, сквозь облепивший веки туман она увидела Старшую Целительницу Северного форта. Встретив её взгляд, женщина позволила на чистой и неподвижной глади своего лица – будто озерной – скользнуть тени улыбки. — Слышишь меня? Кивни, если так. Дея кивнула, а затем, со стоном и хрипом, приподнялась на постели. Остатки дурмана стремительно таяли, оставляя за собой гулкую и звонкую пустоту внутри. Неправильную... страшную пустоту...  — Мой Дар… — прошептала она, прижимая руку к груди. — Почти весь выгорел, — ответила Старшая, не дожидаясь вопроса, не меняясь в лице. — Почти?.. Что-то осталось?.. Я не чувствую… — Осталось, не бойся. Я принесу сюда твои травы. Сама себя вылечишь. — Спасибо… — Передам. —  … — Тебя ведь не я спасла. Я бы не успела. Темные, практически черные капли, тягуче застывшие на острие… Стремительно затягивается порез на бледной коже, долгие годы не видавшей солнца…  Она подорвалась с постели, подбежала к высокому зеркалу, путаясь в ногах. Содрала с тела рубашку, и зашедший было целитель уронил поднос и спешно хлопнул дверью с обратной стороны. Она даже не глянула в сторону дверей, даже не вздрогнула на звук. Она стояла, вцепившись в раму, и стеклянная гладь качалась перед глазами. Сосредоточиться. Выровнять дыхание. Стать ровно. Она сделала несколько коротких вдохов и разжала пальцы. Накрыла ладонями низ живота и ключицу, напела несколько слов полушепотом, взывая к Светлой Сути. Секунды натянулись сами и натянули нервы до треска. Золотистая вязь на мгновение мелькнула под кожей, чтобы тут же исчезнуть. Колени подкосились, каменный пол чуть не вышиб душу из тела. Хвала Свету… ни одного следа… ни одного пятнышка… ни одной красной точки… неужели минуло… Скрутившая тело тошнота только подтвердила догадку. Сгибаясь над ведром, она вспоминала молитвы всем Светлым духам, чтобы зараза как можно скорее покинула тело, не оставив семян. Потому что даже самое крохотное семечко мрака обязательно пускает корни. Оплетая светлую сердцевину Дара, пуская в нее ядовитые побеги, отравляет своими парами — и сводит с ума. Смертник стоял у бойниц, оглядывая побоище. Где-то валил дым от костров — жгли тела тварей из-за Барьера. Где-то копошилась разнокрылая темная масса — куда огонь ещё не добрался. Где-то ещё стелился туман и видны были золотые вспышки — там целители боролись за чужие жизни. А мелькающие среди него алые… уже ни за что не боролись. Алые шли сквозь марево тумана, больше не ощущая боли. Повинуясь Зову его молчаливого Дара. Где-то за спиной погас едва тлеющий уголёк, и он пошатнулся. Дея… Исторгла-таки… не приняла семя… Всколыхнулось внутри то, что живые называют болью, всколыхнулось и стихло. Ничего. Он попробует снова. И снова. И снова. Он будет пытаться до тех пор, пока её Дар не примет его. Хотя в ту минуту он меньше всего думал о слиянии сутей — вливая в горло женщины свою кровь, обрывая жизнь раненного и отдавая Черноликой то, за чем она явилась. Меньше всего его заботило, сможет ли он когда-нибудь стать с ней единым целым. Пусть хоть на другом конце света окажется. Лишь бы только не ушла на золотое поле, куда ему путь заказан...  Прорыв затянули силами магов, туман поредел. В этот раз он выкосил каждого третьего, но теперь, когда в каждом взводе есть смертник, властей это больше не будет так сильно заботить. Пока мертвые могут подняться и идти, люди за Барьером будут почти в безопасности. И за это они проглотят всё свое лицемерное недовольство поруганной этикой. Потому что как бы ни было им жаль мертвых, живых детей им жаль больше. Он неторопливо втягивал воздух, пропитанный запахом смолы и железа, огня и земли. Здесь, на краю мира, у самого Барьера, за которым плясала Тьма, и Смерть звенела ей в такт своими бубенцами, его Дар натягивал цепи и выл пуще прежнего. И тянул, тянул его на один единственный источник света, за которым он следовал уже очень и очень давно… На поле перед фортом один за другим гасли красные огни — до поры до времени. Когда будет нужно, они поднимутся снова. Смертник ушел с бойниц, и в коридоре невольно прислушался к тысяче запахов — чтобы найти среди них один-единственный. В крыло целителей его, само собой, не пустили. Смерть в лазарете, что может быть хуже для светлых Даров? Они немеют, тушуются, сбиваются с толку, беснуются… Ему придется подождать, пока она не выйдет сама. Ждать он, проводивший недели по шею в трясине, умел хорошо.