Инкогнито.

Fell from a ladder and he broke his skull, and they carried him home… После того, как… После того случая с крышей Джон старался не приближаться к местам преступления. Если на работе кто-то начинал обсуждать детективы или новости, хоть как-то связанные с криминальным миром, Джон старался выйти из комнаты. Углубился в старинные романы, перестал читать прессу. В конечном итоге, убийства – дело полиции, так что Джон игнорировал любое вторжение прошлого в свою жизнь. Но игнорировать убийство, совершённое на собственной лестничной клетке, было выше его сил. Да и, собственно, возможностей – тоже. Дело в том, что полиция допрашивала его и сильно заинтересовалась тем фактом, что он, военный врач на пенсии, не может предоставить убедительного алиби. А когда кто-то из полицейских вспомнил, кто этот Джон Уотсон и с кем он раньше работал, подозрения возросли стократно. До тех пор, его сосед по лестничной клетке, престарелый Тим Финнеган, не сказал, что видел вечером в глазок, как мальчишку Адера заколола какая-то совершенно ненормальная женщина. Джон не стал сообщать полиции, что бедняга Тим давно не в ладах со своей головой, видит во всём заговоры и вполне мог выдумать эту женщину. Правда, описывал он её вполне убедительно: высокая, темноволосая, в коричневом плаще. - Я здесь инкогнито, дорогие мои полицейские! – приговаривал он, хихикая и потирая руки, в перерывах между допросами. Их с Джоном допрашивали в соседних комнатах, и Джон с лёгкой брезгливостью оглядывал свалявшиеся серые волосы и бороду старика, его грязную потёртую одежду, рваные ботинки – один чёрный, другой коричневый. – Только шшшш! Инкогнито! То есть, абсолютно даром! Абсолютно только из лучших убеждений! Впрочем, полиции, похоже, не хотелось особенно возиться с этим делом, так что Джона с Финнеганом отпустили – видимо, чтобы заняться поиском высокой темноволосой женщины. Джон вышел из здания полиции, испытывая вместо ожидаемого облегчения также вполне ожидаемую горечь. Вот до чего он дошёл: его самого подозревают в убийстве! И когда эти странные бредни его соседа не подтвердятся, всё начнётся заново. Так его ещё, чего доброго, и посадят. Он уже услышал, что порезы были нанесены с хирургической точностью, с которой мог действовать только врач. Сердце ныло. Эти допросы, этот даже почти знакомый запах дешёвого кофе и хлорки, пыли на бумагах, эти переговоры по рации и… Нет, это оставалось в прошлом. И он не будет браться за это дело, потому что… - Доктор Уотсон! Доктор Уотсон! – пронзительно крикнул ему старик, улыбаясь беззубым ртом. – Нам же по дороге! Давайте возьмём такси, что зря деньги мотать, верно? - Да, разумеется, - вежливо кивнул Джон. Похоже, неприятности на сегодня не закончились. Пах старик именно так, как выглядел, и в такси Джон честно хватал воздух ртом и делал вид, что находится уж слишком глубоко в своих мыслях, но ни одна мысль не осталась в его голове при звуках этого громкого резкого голоса, в котором ирландского акцента было куда как больше, чем английских слов. - А это ведь как получается, доктор, - рассуждал старик. – Это ж, вроде как, пришёл человек на Землю эту грешную, говорил здесь, любил здесь, оставлял, значит, следы, детей… Ну, кто-то оставлял, кто-то нет… И ведь потом призывает его к себе Господь неожиданно – и даже попрощаться не даёт. А ведь важно это – попрощаться, думают люди-то. А ведь нет. Это вообще не важно. Важно так прожить жизнь, чтобы, значит, не страшно было уходить, потому что уже всех, кого надо, поцеловал, всех, кого надо, обнял, все слова, которые успел, сказал. Тогда и жалеть о человеке не будут, будут вспоминать его и гордиться тем, что знали его. Вот Рональд, земля ему пухом, что успел? Мальчишка, как есть, мальчишка. Ни детей не нажил, ни жену не приобрёл. Всё работа, работа… Много она ему счастья принесла, работа-то эта? - Простите, - сглотнув, ответил Джон. – Я сейчас слишком расстроен, чтобы говорить о смерти. Видите ли, я редко сталкиваюсь с… - Конечно-конечно! – вздохнул Тим. – Я всё забываю, что вы, молодые, ещё можете переживать. Я-то что, одной ногой уже в могиле был, какие мне сантименты чувствовать. Я же, понимаете, доктор, инкогнито! Только шшш, никому ни слова. - Разумеется, - на всякий случай согласился Джон. – Никому. Они поднимались молча, и только на лестничной площадке старик вдруг сказал: - Вы это… Простите меня, доктор, коли что не так. Я недавно тоже близкого человека, значит, потерял… Тоже никак не оправлюсь. Тяжело иногда одному возвращаться домой. Джон обернулся и внимательно посмотрел на него: жалкий трясущийся старикашка. Но… Что-то было в нём точно такое же, как и в самом Джоне. Эта застарелая горечь, эта стойкость, эта законсервированная до лучших времён жизнь, это… одиночество. - Подождите, - сказал Джон до того, как успел подумать. – Послушайте… Зайдите ко мне на чашечку кофе. Мне сейчас не хочется оставаться одному. На самом деле ему казалось, что это старику не следует оставаться одному, но он, разумеется, не сказал этого. Старик замер, потом обернулся и медленно кивнул. Они вместе зашли в квартиру Джона и прошли на кухню. Джон зажёг огонь и поставил джезву на плиту. - Вы ведь недавно живёте в этом доме? – спросил Джон, стараясь особенно не смотреть на старика. - Недавно, Джон. Джон замер, пальцы его на пачке кофе сжались так, что порвали бумагу, кофе посыпался на пол. Он открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но так и не придумал, что, так что просто открывал рот и закрывал, не чувствуя ничего, кроме этого бешеного запаха кофе, заполнившего, казалось, всю кухню, боясь обернуться и увидеть старика Тима Финнегана, который на три секунды случайно… - Ты должен был понять ещё в участке, - сказали за его спиной, и Джон вздрогнул, когда знакомые ледяные пальцы легли на его плечо. – Я сказал слово «инкогнито», кажется, раз тридцать. Латинское in-cogito — придумывать, обманывать. А знаешь, как переводится cogito? Мыслить, думать, размышлять… В общем, это именно то, чем ты всё ещё не начал заниматься, несмотря на то, что у тебя было очень много времени…- руки скользнули по его груди – и Шерлок прижал его к себе с тем же вздохом облегчения, который в ту же секунду вырвался у Джона. – Самое сложное… - Что? – тихо переспросил Джон. - Не обнять тебя. Жить здесь несколько месяцев в гриме, парике, этой вонючей одежде, здороваться с тобой – и… - Я был уверен, что самое сложное для человека твоего роста – это постоянно ходить, согнувшись, - прошептал Джон, накрывая прохладную грязную, но такую знакомую ладонь на груди своей. Шерлок рассмеялся прямо ему в ухо, потом прислонился к его плечу щекой и закрыл глаза. - Почему ты не удивлён, что я жив? - Потому что ты не успел. - Не успел… что? - Поцеловать, всех, кого надо, обнять, все слова, которые успеешь, сказать, - ответил Джон твёрдо. – И даже тогда мне будет тебя мало. И даже тогда я тебя не отпущу. Что ж поделать. Пусть без тебя вздыхают твои враги по ту сторону могилы. Я предпочту вздыхать от тебя здесь. Они стояли так ещё очень долго, а в джезве на плите бурлила и выкипала вода, туманя стекло окна и скрывая от мира двух людей, которые не поворачивались друг к другу, пока их глаза не избавились от слёз, не стали снова яркими, молодыми и… живыми.