Цветы

      Алан поступил стажером в Третий Лондонский Департамент жнецов почти сразу после окончания университета. Однако, как и любой другой жнец, он с нетерпением ждал начала своей взрослой, сильной и независимой жизни, в какой-то мере даже воображая себе воздушные замки, реки с кисельными берегами и прочее свое, мечтательное. Закончив университет с твердой четверкой с плюсом и достаточно хорошей характеристикой, его с радостью, хоть и здравым холодком, приняли на работу. Учителем его был назначен некий Эрик Слингби, имя которого ранее было незнакомо юному жнецу.       Первое впечатление Хамфризу удалось создать хорошее. Вычитав, наверное, каждый пункт устава, в свой первый рабочий день он вырядился согласно всем правилам: идеально отглаженные стрелки на черных брюках, такой же чистый и новый пиджак, белая хлопковая рубашка, галстук… Который ему, если честно, совершенно не идет. Зато первое впечатление на строгого начальника отдела он воспроизвел хорошее! Представившись изначально юношей кроткого и смирного, усидчивого нрава, в коллектив он влился достаточно быстро и, кроме того, легко. Наставник принял стажера радушно, словно они были уже с тысячу лет знакомы. Алану оставалось лишь удивляться тому. Начальник не был, конечно, в открытом восторге — все-таки человеком он был внешне достаточно хмурым, — но трудолюбие, прописанное одним из пунктов его выпускной характеристики, а также внимательность и усидчивость со стороны нового сотрудника, которые зацепили Т.Спирс уже при личной встрече, пришлись тому по душе. Если, конечно, у жнецов есть душа… Остальные из отдела тоже приняли его примерно с тем же настроем.       Освоился в кабинете Эрика он еще быстрее, чем в новом коллективе — пока его наставник работал или по крайней мере делал вид, что работает, Алан энергично наворачивал круги по кабинету, приводя его в кристально-чистый порядок. Наставник лишь только дивился «мальку» из раза в раз: и откуда в нем столько энергии и желания схватить все и вся? Как бы то ни было, порядок в кабинете Слингби был организован буквально за несколько дней: дотошный до мелочей Хамфриз прочесал кабинет вдоль и поперек, начав с общей уборки и выноса мусора и заканчивая влажной уборкой аж на самой верхушке шкафа, в котором честно покоились просроченные отчеты и прочая документация, возраст которой перевалил не за один десяток лет. Ныне кабинет буквально блистал. А сам Алан, устроив себе достаточно уютный и тихий уголок за одним из столов, куда ранее его наставник сгружал огромные стопки документов, наконец угомонился.       Через неделю почетное место на столе стажера заняла одна из его книг, посвященных комнатным растениям и всему, что с ними связано. С каждой прошедшей неделей количество книг на рабочем столе Хамфриза стремительно росло. А уже через месяц на столе юного жнеца появилось первое растение. — Ого, — отреагировал первым делом Эрик, войдя в свой кабинет. Алан успел заявиться туда первым с утра, миновав пробку на дороге, толкучку в общественном транспорте и возможность встретиться лицом к листку с сингониумом. — Это ты зачем притащил, малек? — Подумал, что кабинету мало красок, вот и решил добавить зелени. Говорят, что зеленый цвет успокаивает, — хмыкает тому в ответ стажер. В его фразе не было никакой злобы, лишь старая-добрая ирония, которой он порой разбавлял свою речь. Эрик растянул широкую одобряющую улыбку. Прочие его стажеры не имели привычки таскать в его кабинет что-то такое, так что он понятия не имел о том, что и как делать с этим странным растением с забавными светло-зелеными «выемками». — И как это называется? — интересуется Слингби, задумчиво постукивая одним из концов ручки по столу. Не то чтобы ему было шибко интересно, как называется это, но поддержать разговор со стажером он был всегда рад. Нет, серьезно рад! Хамфриз практически никогда не был инициатором каких-либо серьезных проблем, а если что-то и случалось, то по большей мере это происходило из-за его неопытности в работе жнецом. Во всяком случае, он подавал надежды на то, чтобы стать хорошим работником. — Сингониум. Красивый, правда? — но, пожалуй, еще одна вещь с завидной регулярностью продолжала удивлять старшего диспетчера. Откуда в Алане столько сил и энергии радоваться таким мелочам, заострять на них внимание, чувствовать… Сочувствовать? Редкий жнец мог похвастаться удивительным навыком эмпатии. Алан мог, но не хотел. Не считал это чем-то особенным, считал, что такое может каждый, если только захочет. Но вот захочет ли… Вопрос уже другой. — Правда, — лишь отвечает ему собеседник, скоро вновь принимаясь за осточертевший ему отчет. Разговоры разговорами, а от работы никуда не убежишь.       Спустя месяцы подоконники их, с позволения сказать, кабинета были заставлены комнатными растениями, от обычных кактусов, о которые Эрик вечно колол себе пальцы по сущей случайности, до странных растений витиеватого вида, расползавшихся по подоконникам. Растения в их кабинете чутко ощущали атмосферу, что стояла вокруг: когда тут и там висело напряжение, листочки растений скручивались, словно увядали. Их не спасала ни вода, ни удобрения, ни добрые слова, и они вяли до тех пор, пока вокруг не устанавливалась спокойная атмосфера, пока находящиеся в кабинете жнецы не мирились.

***

      Когда Алан впервые загремел в местный госпиталь с подозрением на наличие смертельной для жнеца болезни, Шипа Смерти, когда он остался наедине со сжирающими его мыслями, он увял. Поникли кончиками листочков вниз и растения в их кабинете. Как бы сильно и часто не разрывался Эрик Слингби, наставник Алана, по совместительству старший диспетчер по службе, между работой, уходом за кучей чужих растений и посещением госпиталя, он не мог схватиться за все и сразу. Спасибо нескольким жницам из соседнего отдела, заходящим порой, дабы полить цветы, за то, что они дают шансы несчастным растениям не засохнуть в полной тоске.       Когда Алан впервые загремел в госпиталь, увял не только он. В тоску и рефлексию погрузился и Эрик, с которым Алан проводил достаточно много времени что на работе, что вне стен офиса. Пусть последний уже и вышел из статуса стажера, а значит уже и не был под извечной опекой Слингби, с которым он уже успел мало-помалу сдружиться, они все равно работали в одном кабинете. Об этом желании заявил Алан начальству сразу после того, как тот стал младшим шинигами. Уильяму оставалось лишь покрутить пальцем у виска и согласиться. Обычно даже шинигами низкого ранга получали в свое распоряжение хотя бы крошечную коморку, но не Хамфриз. Только он выискался такой умный, чем немало поверг в шок как начальство и бывшего наставника, так и подавляющую часть коллег. Когда местные врачи твердили, что с Шипом Смерти живут никак не больше, чем с десяток лет*, эмоциональный и вспыльчивый Эрик едва ли не прикрикнул на сотрудницу больницы, однако та ведь была ни в чем не виновата. И он, Эрик, не виноват: больше он ни капельки не нес ответственности за Алана. А Хамфриз… Просто оступился, не смог вовремя сориентироваться, позволил проклятой душе проникнуть в него. И теперь каждый раз, когда его мучил очередной приступ, он вспоминал всю ту боль, что суждено ему было терпеть в первый раз. Он задыхался, пытался хвататься за воздух, кашлял. Он не мог это контролировать, он не мог перестать. Пусть Эрик и понимал, что ничего сделать с этим не может, что лекарства, излечивающего болезнь, нет, чувство бесконечной вины разрывало его. А ведь ничего, по сути, кроме дружественных, близких отношений их не связывало. Однако, болезнь Алана в какой-то мере их даже сблизила. Эрик стал все чаще и чаще навещать его после работы или в свое обеденное время, за что получал нагоняи от больного. Эрик все дольше задерживался в госпитале, пока Алан собственноручно не выгонял его из палаты под предлогом того, что ему нужен был отдых. Это действовало, хоть и было маленькой ложью — отдыхал в госпитале он в формате 24/7. Тут ему обеспечивали «наиудобнейшие» больничные койки, полное питание, душ да туалет. Прямо как дома. Развлекательную программу жнец обеспечивал себе сам: книги, игры на карманных приставках, странные абстрактные рисунки в альбомах. Он жалел о том, что не мог заниматься своим небольшим садиком на подоконнике кабинета.       От Шипа Смерти лекарства нет. Врачи да лаборанты могут предложить Алану лишь то, что на время заглушит его боль, снимет несколько симптомов, но сам Шип это не уберет. И с каждым годом дышать было все тяжелее, и приступы сдавливали грудную клетку все с новыми силами. Изначально врачи рекомендовали уменьшить физические нагрузки, но в конечном итоге и вовсе запретили их, исключая легкую зарядку по утрам. Эрик тем временем боролся с Т.Спирсом за то, чтобы подвести физическую нагрузку своего напарника к минимуму. И Уильям, как и любой другой жнец из их отделения, был бы рад устроить это, но никак не мог — пока у него на руках не было определенного рода бумажек, тот лишь беспомощно разводил руками. Он бы с радостью, но не мог. Не положено. Пусть Уильям и бесконечно любил своих сотрудников, даже если порой и строго отчитывал, он не был всевластен, и над ним стояли еще и другие жнецы, выше его по должности, имеющие большую власть.       Благо, необходимые бумажки вскоре оказались у Хамфриза на руках, и теперь его практическая часть работы — скос душ — была снижена, практически убрана вовсе. В основном он заполнял бумаги, работал с документацией, от которой к концу дня в глазах уже рябило и вокруг скакали цифры, буквы, подписи…       Алан не очень любил показывать то, что творится у него на душе. Он не занимался всякого рода лицемерием, нет, однако печали о своей скорой и вполне вероятной кончине он показывать не хотел. Нередко можно было заметить, что он улыбался жницам** из их и соседних отделов, которых можно было пересчитать по пальцам. Улыбался он с легкостью, готовый всегда поддержать, что порой так нужно было представительницам женского пола в их узком коллективе. Но себя поддерживать чужим не давал. Не любил. Но и почему так происходило, понять никто не мог. Черт его, Хамфриза, знает. Алан всегда был сам себе на уме, однако корыстных чувств, связанных с тем, не испытывал. Он был не из таких жнецов.       Как бы он не ерничал и не иронизировал перед Эриком по поводу своих каждодневных заседаний в офисе, проводить свое время стабильно и на одном месте ему нравилось больше, чем скакать по крышам, словно умалишенному, и ловить эти несчастные пленки жизни. Допрыгался уже, все, антракт. Даже в свои студенческие времена он не подавал особых надежд, когда дело касалось физической подготовки. Не то чтобы он был самым слабым парнем на курсе, но он выполнял ровно ту норму, что от него требовалась, и ни одним подтягиванием больше. Однако, жизнь его университетская выдалась хорошей, яркой — пусть и не такой шумной, как у того же Рональда Нокса, его нынешнего коллеги, — но и не такой нудной, как у его начальника, Уильяма Т.Спирса. О студенческих своих деньках Алан вспоминал с особой теплотой, хоть и рабочие будни импонировали ему гораздо больше. В Департаменте он наконец обрел друзей. — В общем… В универе у меня была веселая… — он зевает, потягиваясь, — жизнь, — и опускается в кровать, роняя подбородок к груди. Он привык делиться чем-то близким, важным для него, со своим другом, Эриком, ведь тот редко его перебивал и всегда слушал. Он и сейчас слушал, наблюдая, как начинает действовать снотворное, что было настойчиво посоветовано и выписано Алану со стороны его лечащего врача. Час назад Эрик волей-неволей подвез порядком уставшего Хамфриза до дома после работы, а сейчас наблюдал, как товарищ мирно погружался в царство снов. Алан бесконечно доверял своему другу, бывшему наставнику, раз так спокойно вырубился перед ним без лишних мыслей. Когда он наконец окончательно уснул, Эрик еще некоторое время смотрел на него с какой-то дружественной лаской и легким смехом. Сняв очки и положив их на его тумбочку, он переместил его из положения полусидя в положение лежа, укрыл того одеялом, поправив его. На лице промелькнула легкая, уставшая улыбка. Обычно вечно иронизировавший, раскидывающийся шутками различного уровня культурности, Алан мирно спал, уткнув свой острый нос в подушку. Холодок из приоткрытой форточки легко трепыхал листья цветов на подоконнике.       Долго задерживаться у того Эрик не стал. Выключив весь свет, перепроверив, выключен ли газ, он покидает квартиру. Служебная квартира шинигами погрузилась в темноту и полный покой.

***

Долго еще стояли различные цветы в кабинете Эрика Слингби. Даже когда оба сотрудника пропали, когда было официально выяснено, что они трагически погибли, цветы все еще стояли в кабинете. Пока начальство давало приказ о том, чтобы разгрузить кабинет и освободить его от чужих вещей, некоторые из сотрудников по своей доброй воле растащили комнатные растения, что заполонили кабинет. Утащил себе один из крупных цветков даже начальник… Вернее, одна аловолосая бестия из их отдела притащила ему цветок. На память, говорит, возьми.

С тех пор в Департаменте появился обычай ставить растения в горшочках в кабинетах.