Золотые руки

      Складки хитона обвивали стройные ноги прекрасной плясуньи причудливыми, изящными волнами.       «Зачем тебе это надо?» — спрашивали Аглаю недоумевающие сестры, но та в ответ лишь пожимала плечами.       Как объяснить, чем ее привлек Гефест? Уж конечно не внешностью — более некрасивого если и захочешь, то при желании не сыщешь на всем Олимпе. Но было в нем нечто большее, что заставляло трепетать, часто-часто биться сердце, и замирать в восхищении – это те дивные вещи, что выходили из-под его рук. О, как блестели его глаза, когда показывал он в собрании богов свое очередное творение! Юная харита смотрела вместе с остальными на чудесные сосуды-треножники, сами катящиеся на пир и возвращающиеся обратно, на восхитительные, не похожие ни на что иное украшения, на воинские доспехи, достойные лишь бессмертных богов. Аглая смотрела, и в сердце ее рождалось восхищение не только изделиями, но и самим мастером, и она поднимала на Гефеста полные неподдельного восторга глаза. Но он не видел этого. Не замечал.       И вот теперь Аглая решила, что настал ее час. Улыбколюбивая Афродита больше не жена ему, так почему бы не попытаться ей?       Аглая танцевала, вкладывая в движения все искусство, всю страсть, собственные жаркие мысли и биение сердца. Она танцевала, и руки ее взлетали, словно крылья прекрасного, белоснежного лебедя. Взгляды, бросаемые на сидевшего среди богов Гефеста, словно стрелы Артемиды, попадали в цель. Музыка смолкла, танец кончился, и тогда Аглая, налив полный кубок нектара, с чарующей улыбкой поднесла его Гефесту. Тот принял дрогнувшей на одно мгновение рукой и смотрел на нее долго-долго, а потом залпом выпил и встал, сделав шаг Аглае навстречу. Та улыбнулась победно и слегка шаловливо, забрала кубок, затем резко повернулась и резво выбежала, остановившись, впрочем, в дверях и оглянувшись через плечо, словно желая удостовериться, идет ли за ней Гефест.       Гефест шел.       — Ну что, попалась? — спросил он страстно льнущую к нему всем телом хариту.       — А я и не убегала от тебя, мой господин.       Кузнец застыл на бесконечно длинное мгновение, нахмурил брови, словно обдумывая ее слова, а потом сжал в крепких объятиях и накрыл губы горячим, словно жар печей в его божественных кузницах, поцелуем.