Сын своего отца

Лань Си Чень еще раз посмотрел на привычное лицо. Все было вроде бы и так же, но теперь совершенно иначе. Мэн Яо здесь, ему удалось выжить. Только одна эта мысль воодушевляла и пугала. Лань Хуань раскаивался в своем поступке, в почти случившемся убийстве человека, которым дорожил даже после предательства. Когда все покинули храм, он так и не смог далеко уйти несмотря на все увещевания дяди, несмотря на ждущих его решений адептов.Тогда он малодушно сбежал, сказав, что ему необходимо побыть одному. Дядя, кажется, понял, потому что начал гундеть, что такой подлец как Цзинь Гуань Яо не достоин и единой слезинки по нему. Велел лишь прибыть в Облачные глубины не позднее послезавтра и переключил свой гнев, вызванный бегством младшего из племянников, на юных адептов. Лань Си Чень некоторое время просто бродил по улицам Юн Пина, не зная, куда идет. Ноги сами принесли обратно к храму Гуань Инь, стоящему на окраине веселого квартала. Ему хотелось хоть после смерти извиниться и в последний раз позаботиться об А-Яо. Хотя вслух он более не звал его братом, именуя лишь официальным титулом или полным именем, про себя он не мог звать его иначе как этим ласковым обращением. Даже после всего, что он видел и слышал он не смог возненавидеть этого человека. Он был в смятении. За неделю до этих событий он думал, что знает об А-Яо все. В ту ночь он думал, что теперь уж точно узнал абсолютно все о Цзинь Гуань Яо, но утром. Утром он был не уверен, что знает хоть что-то об А-Яо. Только о себе, о том, что он будет жалеть о произошедшем очень и очень долго. — И… давно тебе пришлось заниматься этим? — Лань Хуань промывал культю руки, чтоб вновь перевязать ее. Рана еще была слегка влажной по краям, но уже начинала заживать. Он все еще был шокирован тем, что увидел всего несколько дней назад. — Да. Почти с самого рождения, — голос звучал непривычно высоко. — Моей матери приходилось с пеленок меня прятать, чтоб я не унаследовал ее профессию… Прости, мне лучше сказать «унаследовала»? И она надеялась, что рождение сына, а не дочери смягчит моего отца, что он выкупит ее из публичного дома, — А-Яо приходилось пить много обезболивающих снадобий в первые дни, и они не разговаривали. В первый раз открыв глаза он окинул Лань Сиченя мутным взглядом и просил, как лучше называть своего спасителя: Цзе У Цзюнь или господин Лань? Расспросы начались вместе с улучшением. — Тебе уже необязательно говорить о себе как раньше… — Лань Хуань старался не смущаться. Выходило плохо. Ему ведь предстоит еще бинтовать раненую грудь! — Это все привычка, Второй брат. Так же, как я не умею носить платья и красить лицо, как пристало женщинам, — А-Яо пытается вздохнуть и морщится от боли. — А ты пробовал… а… — Лань Си Чень сам не знает в каком роде говорить о своем названном… Брате? Сестре? А-Яо не зовет себя в женском роде и досадливо морщится, если это делает Лань Си Чень. — Нет. Даже не тянет. Хотя я рисовал себе щетину углем, служа в Цин Хе Не, чтоб было меньше вопросов, — Яо улыбается так привычно. Если не смотреть ниже шеи, то все как раньше. Волосы подобраны на мужской манер: А-Яо так удобнее. Лицо абсолютно такое же как было всегда. — Матушка старалась меня сберечь от собственной судьбы и подарила мне совершенно удивительную жизнь, полную приключений. Будь я обычной девушкой, мне бы никогда не выпало столь необыкновенной судьбы! — на губах улыбка, которую Лань Си Чень видел сотни раз. И сотни раз себя одергивал, что это мужчина, что нельзя вот так просто взять и поцеловать эти губы. Просто потому что нельзя. Потому что А-Яо безразличны мужчины. И… потому что самому Лань Си Ченю так же были безразличны все другие мужчины, кроме А-Яо. Когда-то он много думал об этом, корил себя за столь неподобающие чувства, за бесстыдные картины, что видел во сне. Некоторое время глава Лань даже думал, что ему, вероятно, в принципе нравятся мужчины и даже попытался вышибить клин клином, но из этой затеи не вышло ровным счетом ничего. А-Яо оказался единственным мужчиной, кого он любил и желал. — Но это же было так опасно! Как тебе удалось пережить все это время в Безночном городе? — все, что он узнал и услышал до этого шокировало дальше некуда. Времени, чтоб привыкнуть прошло слишком мало. Ведь и сезона* не прошло с тех пор, как он сделал то, что сделал. — Я всю жизнь кем-то притворяюсь, так что в Безночном городе было легко… — слегка усмехается в ответ А-Яо, но тут же морщится от боли. — А Цинь Су? … — Лань Си Чень когда-то пытался радоваться этому браку. Правда пытался, выдавливал из себя улыбку и пил на свадебном пиру. Но ему было горько. Он после мечтал о том, как снимет с А-Яо те удивительно красивые алые одежды, прекрасные яркие шелка. В первый день здесь он снял с него одежды, алые от крови. Почти сбылось. Рана на груди тоже заживала и это радовало. Лань Хуань старался не смотреть на крошечную, но все же женскую грудь. Он не ожидал, что все будет именно так. В тот день он вернулся в храм когда стало уже совсем светло. На входе вяло топтался лишь один сонный адепт. Все прочие участники тех событий уже разбрелись. Кто-то отправился домой, кто-то ушел разыскивать гробовщика и гвозди из персикового дерева. Прошло всего несколько часов с того момента, как Вей Ин и Лань Чжань запечатали саркофаг с двумя его названными братьями. Лань Си Чень сказал привратнику, что обронил в храме одну ценную вещь и хотел бы поискать ее среди обломков. Никаких подозрений это не вызвало, и глава Гу Су Лань беспрепятственно вошел в темное помещение, где еще вчера толпились страждущие, горели свечи и высились подношения на красивых тарелках перед статуей с лицом Мэн Яо. Статуя теперь лежала на боку, брошенная и забытая. Лань Хуань действительно походил возле обломков и нашел искомое. Он хотел позаботиться об А-Яо в самый последний раз. Может это утихомирит бурю в сердце самого Лань Хуаня, даст ему шанс спать хоть чуточку спокойнее? Кровавый комок был на удивление маленький. Пальцы отрубленной кисти были сжаты в кулак, от чего она казалась совсем крошечной. У Мэн Яо всегда были маленькие руки. Открывать каменную крышку было рискованно. Но Лань Си Чень чувствовал себя настолько опустошенным, что если б Не Мин Цзюе и ему свернул шею, то он был бы только рад. Ему самое место в этом саркофаге. Там его сердце перестанет переполнять боль. Боль предательства, боль потери, боль неразделенных, невозможных чувств. На удивление звуков борьбы слышно не было, будто Не Мин Цзюе уже выпустил всю свою затаенную злобу на своего убийцу за эту пару часов. Если так, то к лучшему. Значит и душа Первого брата получит шанс успокоиться и переродится скорее. Дать шанс на перерождения Лань Хуань хотел и А-Яо. Может, в следующей жизни у Третьего брата получится искупить свои ошибки и дурные поступки и не натворить новых? Струна лопнула так легко, словно только и ждала момента это сделать. Кровь, которой были изображены знаки на крышке, уже засохла, хоть еще не потемнела. Лань Хуань не был уверен, что он в одиночку сможет запросто открыть гроб, но очень хотел. Тело без руки не будет полным, а значит душе А-Яо придется ждать своей очереди на суд в Подземном царстве вечно. Если он сможет просто положить руку рядом с телом — даже не присоединить ее — это спасет А-Яо от вечного ожидания. И хоть немного искупит вину самого Лань Хуаня перед ним. Разочарование в названном брате еще не улеглось. Разочарование с самом себе лишь набирало силу. Сначала он лишь слегка приоткрыл крышку, ожидая, что Не Мин Цзюе может опять подняться, коль кто-то посмел потревожить его покой. Ничего не последовало. Вместо рыка раздался лишь сдавленный стон. Вероятно, А-Яо так же стал лютым мертвецом из-за обиды, своей страшной смерти, потери руки или всего этого сразу. Поводов у него было достаточно. Лань Хуань смелее сдвинул крышку. Ему всего лишь нужно положить руку рядом с телом Третьего брата и все. Это… быстро. Он даже сможет попрощаться. А-Яо лежит придавленный за шею рукой Не Мин Цзюе, как тот его и схватил. Непонятно, что произошло, но Первый брат крепко держит его за руку, вцепившись в кисть уцелевшей руки и… Не Мин Цзюе лежит в довольно странной позе, будто пытался обесчестить Третьего брата! Золотые одежды сбиты и задраны. Лань Хуань смотрит на эту постыдную, жалкую картину. А-Яо. Совсем недавно это был самый близкий ему человек, пока не открылась эта пугающая правда о его деяниях. Он сказал, чтоб тот более не смел звать его братом, хотя не слышал ничего лучше этого тихого: «Второй брат!». Он был зол на Мэн Яо за ложь, огромную череду лжи. И все же Лань Си Чень нагибается, аккуратно поправляет золотые одежды. Проходит чуть дальше и целует А-Яо в лоб, как делал когда-то. Тело не такое холодное, как должно быть. Неужели до сих пор не остыло? От этого прикосновения слышится стон. Кажется, он растревожил лютого мертвеца. Что ж, он упокоит брата, чтоб не приносить его душе еще больше страданий. «Эр…ге…» — это больше похоже на осмысленную речь. А-Яо чуть приоткрывает глаза. Они вовсе не белесые, а темные, какими были всегда. В них страдание, боль, это взгляд едва живого человека. Живого! Лютый мертвец не желает отпускать свою добычу. Лань Си Ченю едва удалось разогнуть пальцы, что держали руку А-Яо. Лишь вцепившись в плоский камень, едва не раскрошив его, Не Мин Цзюе выпускает живую плоть из своей ладони. А-Яо лежит на полу без движения, пока Лань Сичень заново закрывает и запечатывает гроб. Никто не должен узнать о том, что он сейчас сделал. Есть лишь одно место, где он может спрятать А-Яо. Самое большое безумие — это выйти из храма, после встать на меч и вернуться внутрь изгороди. В Облачные глубины Лань Си Чень возвращается поздним вечером. Труднее всего пронести туда так и не очнувшегося А-Яо. Трудно, но не невозможно. Лезть в собственный орден через забор кажется чем-то глупым, совершенно абсурдным. Когда мимо проходит караул, Лань Хуань лишь успевает прикрыть рукавами почти упавшее бессознательное тело за своей спиной. После он понимает что раскается, что должен будет принять наказание. И понимает, почему тринадцать лет назад Лань Чжаня не напугал дисциплинарный кнут. Есть вещи куда страшнее. Домик за полем горечавки пустует уже многие годы. Сюда никто не ходит кроме Лань Си Ченя, когда тот хочет уединиться. Об этом знают все в Облачных глубинах. Его не побеспокоят. По возвращении он объявляет, что хочет на некоторое время уйти в уединение, обдумать все пережитое и унять скорбь по названным братьям. Домик у поля горечавки станет тем местом, где он укроет А-Яо. По правде он так же никогда в жизни не хотел причинить вреда Третьему брату. Даже после всей лжи и множества жестоких поступков Мэн Яо. Матушка умерла давно, но в доме все по-прежнему и вполне можно жить. Даже одежду и постельное белье не унесли. Лань Хуань рвет на бинты пару простыней. А-Яо небольшой, худощавый. Нижние одежды матери на него вполне могут подойти. Они ведь должны быть все еще где-то здесь. Сейчас Цзинь Гуань Яо больше походит на большую тряпичную куклу. Он более не открывал глаз и никак не обозначал что жив. Лань Хуань поделился с ним духовными силами, не давая ему умереть. Быстро исцелить такие раны не хватит ци даже бессмертному мастеру. Он купил огромный запас лекарств в Юн Пине. В Облачных глубинах и не заподозрят, что он кого-то лечит. Никто не должен об этом узнать. Лань Хуань не знает, что именно он будет делать дальше. Отдаст Цзинь Гуань Яо под суд? Едва ли. Оставит здесь, в этом маленьком домике? Вряд ли. Он еще сам не знает. Злость и разочарование еще не ушли, но он не может бросить без помощи того, кто спас его жизнь. Того, кто был когда-то тем, кем так дорожил Лань Хуань. Цзинь Гуань Яо дышит, кашляет, когда Лань Си Чень переворачивает его на кровати, избавляя от испорченных мечом и кровью одежд. Раны надо очистить и перевязать. Испорченные золотые одежды со ставшим алым пионом он сжег еще в Юн Пине. Ушамао осталось в гробу. Нижние одежды Лань Хуань развязывает аккуратно. Под ними бинты. Грудь была проткнута мечом насквозь. Лишь благодаря им рана не разошлась, и А-Яо все еще жив. Лань Хуань удивлен. Третий брат не упоминал о каких-то недавних ранах. Не мог же Цзинь Гуань Яо предвидеть, что его проткнут мечом? Не было же это частью очередного хитрого плана? Оперев А-Яо на свое плечо свободной рукой Лань Хуань ножом срезает бинты. Кроме той раны, что нанес он своей рукой, других нет. Благодаря бинтам она сошлась и даже немного схватилась, дав А-Яо шанс выжить. Но грудь Цзинь Гуань Яо будто припухшая, немного острая и выпирающая. Лань Хуань видел такое у мужчин, когда те сильно толстеют. Но А-Яо напротив — даже слишком стройный. Ребра торчат, а талия у него тонкая как была в юности. Это… странно. Может, это болезнь или проклятие? Лань Хуань слышал о том, что есть заклинание, заставляющее тело местами опухать. У главы Лань Лин Цзинь было слишком много врагов. Кто знает, что они могли предпринять? Обрубленная рука выглядит плохо, уже начав воспаляться по краю. Лань Хань не жалеет лекарственных трав. После полотенцем аккуратно обтирает лицо А-Яо, лежащего в постели. А-Яо приходит в себя лишь на четвертый день, чем окончательно приводит Лань Хуаня в смятение. Глава Лань краснеет и боится лишний раз взглянуть на своего названного брата. Позавчера — на второй день после возвращение в Облачные глубины — он решился переодеть А-Яо целиком, сменить нижние штаны и пропитавшуюся потом и кровью рубаху на свежие. Неплохо было бы вовсе искупать названного брата, но Лань Хуань не рискнул мочить раны… и подвергаться соблазну непристойных фантазий. Он уже и так успел сделать пару вещей, которые не должен был делать. Он дважды за эти дни поцеловал А-Яо, зная что тот не почувствует и не вспомнит. В первый раз он коснулся приоткрытых в лихорадке губ, во второй — груди над соском, когда менял повязку. Кожа огненная и приятно пахнущая чем-то пряным, а не кровью или лекарственными травами. Это прикосновение вогнало в краску и трепет. Лань Хуаню хочется повторять это снова и снова. Он понимает, как ненормально, противоестественно его желание будет для А-Яо и насколько оно сильно! В голову даже приходит странная мысль о том, что не была ли враждебность Первого брата быть вызвана подобными желаниями? Собственные подавлять все сложнее и сложнее. Это рождает очередную волну раздражения и злости на самого себя. Переодеть А-Яо следовало бы, наверное сразу целиком: его нижние штаны так же были в пыли, но Лань Хуань медлил. Лишь через два дня он решился это сделать, потому что возникла необходимость. Он приготовил таз с теплой водой и полотенце, чтоб помыть названного брата в самых интимных местах. Он ни разу не видел А-Яо обнаженным до этого.Тот никогда не снимал своих нижних одежд, говоря, что в детстве насмотрелся на такое количество нагих тел, что не хочет раздеваться вовсе. Лань Хуань сам себя уговаривал, что стесняться нечего, они оба мужчины, что в этом нет ничего такого. Он же купается в холодном источнике не один и все нормально. Смог бы он пойти на холодный источник с А-Яо и остаться спокойным? Едва ли. Грязные штаны были сброшены на пол. Во время войны Лань Хуань видел как ухаживают за ранеными, но вот как обмыть кого-то он не видел и не знал. Он водит влажным полотенцем по ногам названного брата, поднимаясь выше. Осторожно раздвигает ноги А-Яо, чтоб все хорошо помыть. Полы нижней рубашки прикрывают бедра, уберегая от соблазна. Ничего из самого интимного и потаенного не видно. Но они же и мешают довести дело до конца, начинают промокать и липнуть к телу. Когда Лань Хуань заворачивает их, обнажая лобок и живот, то первым делом понимает, что что-то неправильно. Внизу живота слишком мало темных волос и дальше все слишком полого. У А-Яо нет корня ян. Лань Хуань роняет полотенце. Что это такое? Как это понимать? Его оскопили, чтоб наказать? Когда это случилось? Точно, что после рождения А-Суна. Будучи женатым, А-Яо хранил верность своей жене, не брал наложниц и не заводил интрижек на стороне. Шептались, что он и с собственной женой не спит. Неужели это было в самом деле так? Но если это было нападение — Лань Хуань был уверен в этом — то почему А-Яо не сказал об этом? Ему было настолько стыдно сознаться, что его искалечили? Лань Хуань осторожно, едва касаясь, щупает, проводит рукой между ног, чтоб убедиться, что ему это не кажется, понять, как давно зажила эта рана. Лишь гладкий холмик, разделенный посередине, как не бывает у мужчин. Кто эта женщина с лицом А-Яо? Краска стыда приливает к лицу. Лань Хань поспешно заканчивает мытье, надевает на А-Яо штаны и выбегает на крыльцо, чтоб остыть и не сделать чего-нибудь еще совершенно бесстыдного и не сдержанного. «Это проклятие. Проклятие… Я читал о таком!» — успокаивает он сам себя. Ему надо вернуться в дом, чтоб закончить перевязку и напоить А-Яо жидким супом. Пока он все это делает, то думает о том, насколько же надо было ненавидеть Цзинь Гуань Яо, чтоб сотворить с ним такое. Неужели глава Цин Хе Не готов и на подобный шаг, чтоб опозорить своего врага? Спрашивать об этом у самого А-Яо пока бесполезно. Не раньше, чем он придет в себя. Глаза А-Яо открывает лишь еще через два дня. Он растерян и не понимает, где он. Когда понимает — пугается. И спрашивает лишь об одном. «Лань Хуань. Зови меня Лань Хуань,» — Лань Сичень ответил не задумываясь. У него самого слишком много вопросов. Он не знает, как сказать или спросить у А-Яо об его теле, об этом заклинании, превратившем его в деву. Лихорадка начала спадать. В бреду одеяло скинуто, а одежды распахнуты, чтоб прохладный воздух помогал остыть поскорее. — А-Яо ты… твое тело… это… проклятие? — Лань Хуань запинается, словно юнец. Он никогда не видел обнаженную женщину, кроме совсем уж раннего детства, когда матушка купалась с ним вместе. Пользоваться одной рукой для Яо было непривычно. Он — она? — натянул одеяло повыше, прикрываясь от чужих взглядов. В глазах испуг. Лютый мертвец, восставший, чтоб убить Цзинь Гуань Яо, не вызывал столько страха в этих глазах. — Нет. Так было всегда… — слова из пересохшего горла едва выходят. Взгляд затравленный и мутный. Лань Хуань дает А-Яо напиться лечебного чая и супа. Он сам испуган и обескуражен. Он нарушил правила. Он бесстыже притронулся к обнаженной женщине там, где не должен был ее касаться, к тому же без ее ведома. Он вспоминал ощущения этого тела на своих пальцах и губах, лаская себя глубокой ночью, разбуженный навязчивым, лишним сейчас вожделением. У него слишком много вопросов к А-Яо. *** — Цинь Су? — Яо переспрашивает, будто не поняв о чем вопрос. У Лань Хуаня слишком много вопросов, но сейчас он уже готов выслушивать ответы.Он хочет знать всю правду, какой бы она не оказалась. — Да, твоя жена. Как вообще состоялся ваш брак? Она же ведь не могла не узнать. — Она знала все с самого начала. По ордену поползли слухи, и мне надо было как-то убедить всех, что я — сын Цзинь Гуань Шаня, а не дочь. Цинь Су попала в безвыходную ситуацию, поэтому со свадьбой все торопились. Ее мать действительно приходила ко мне и уговаривала отменить бракосочетание, ссылаясь на то, что мы с ней брат и сестра. Но мне удалось поговорить до этого с Цинь Су с глазу на глаз и объясниться раньше первой брачной ночи. Так я и узнал, что у нее есть возлюбленный, с которым она уже разделила ложе, отчаявшись сделать это после, и уже была беременна. Иного выхода, чем этот брак, у нее не было. Мужчина, в которого она влюбилась, оказался непостоянен. Мне ребенок был лишь кстати — он бы развеял все сомнения в том, что мы супруги. Мы жили душа в душу и были как сестры. О ее смерти я в самом деле скорблю. Не знаю, какому подлецу пришло в голову написать ей, что это я убил ее ребенка своими руками. — Ты не убивал сына? — Конечно нет. Как бы я зачал ей нового? Хотя мои действия косвенно привели к этому, и я буду винить себя до конца моих дней. Цинь Су покончила с собой все же из-за меня, понимая, к чему все идет и какой позор нас ожидает, если вскроется истина обо мне. Едва ли у меня еще будут дети кроме А-Суна. — Ты же можешь… — Родить их? Второй брат, я не смогу, даже если на меня кто-то и позарится после такого, — А-Яо чуть шевелит культей руки. — Мне много лет приходилось скрывать себя, перекручивать грудь и живот бинтами. У меня нет регул из-за трав, отвар которых я пью большую часть жизни. Та женщина, что дала мне их говорила, что они помогут не зачать никогда. — Это было… так необходимо? — Конечно. Представь что было бы, если б Первый брат заметил, что я не мужчина, пока я был его помощником? — Он не знал? — Нет. Узнал многим позже. Застал меня, когда я был в купальне уже став Цзинь Гуань Яо. В Цин Хе нравы всегда были просты, так что он пришел туда без спросу. Устроил скандал и грозился обнародовать мою тайну. Грозил, что расскажет все и выведет меня на чистую воду перед лицом глав всех орденов. Никакие мои мольбы и уговоры на него не действовали. Он требовал, чтоб я сознался. Я выпросил лишь отсрочку. Я хотел все рассказать лишь тебе, но со временем, — кажется, последнее Яо задевало сильнее всего. Он был всю жизнь вынужден молчать и скрываться. — Я знаю, это разрушило бы наши отношения… — Я не оставил бы тебя! — Лань Хуаню казалось, что скажи А-Яо все раньше, знай он это хотя бы месяц назад, все могло бы быть иначе. — Нет, ты не смог бы смотреть на меня прежними глазами, как не можешь смотреть уже сейчас, — А-Яо разочарован этим открытием. Он видел и раньше этот огонь в глазах названного брата, но не столь ярко, не так открыто. — Едва ли я смогу теперь столь же беспрепятственно общаться с тобой… Если б не твое упорство в попытках меня спасти, ты никогда бы не узнал правды. Моя тайна умерла бы со мной. — А-Яо! — звучит так укоризненно, но вместе с тем так тепло. Лань Хуань в первый раз называет его по имени за все это время. — Тебе стоило сознаться раньше! — Лань Хуань, подумай, какая бы меня тогда ждала судьба? Дочь шлюхи, что провела множество ночей наедине с мужчинами? Обо мне и без этого болтали много всего мерзкого, — А-Яо невесело улыбается. — Даже будучи мужчиной приходилось выгрызать себе место под солнцем, идти не по головам — по трупам. А что меня ждало бы, раскрой я свою тайну? В самом лучшем случае место младшей наложницы в маленьком клане, что не может выйти из дому без разрешения и сопровождения. В худшем отец вернул бы меня обратно в бордель, где я родился. По закону все дочери проституток принадлежат заведению. Так что я не мог раскрыть эту тайну, — глаза А-Яо такие честные. Лань Хуань не знает, можно ли этому всему верить? Был ли третий путь, откройся все сразу после Аннигиляции солнца? Был бы сам Лань Хуань тогда счастливее? — Я тоже должен рассказать тебе тайну… Я говорил об этом лишь Первому брату. — Что-то не так? — Яо напрягается. Грудь, более не перехваченная бинтами, вздымается чаще, — Вроде не в правилах вашего ордена секретничать. — Это моя личная тайна, которую я хранил много лет. — И о чем же она, что ты хочешь открыть ее сейчас? — Я… я влюбился в тебя. И много лет мучился, зная, что тебе не нравятся мужчины, что это… противоестественно, что у тебя есть жена и сын…что… такой союз невозможен… Глаза у Яо расширяются, губы чуть приоткрываются. — Ты… - это удивление, но не слишком сильное. Второй брат всегда слишком уж благоволил Третьему. Стоило предположить нечто подобное. — И сейчас наконец к этому нет никаких препятствий. Я готов объявить тебя госпожой Лань. — Второй брат, нет! — Яо сопротивляется этому решению. — Это поставит под удар весь твой орден. Это поставит под удар Цзинь Лина и опозоренный моими действиями Лань Лин Цзинь. Это родит волну слухов даже если меня не опознают. И зачем… зачем тебе жена-калека? — А-Яо искренне не понимает этого. Он наделся выздороветь и сбежать отсюда. Имя Мэн Яо опозорено, Цзинь Гуань Яо опозорен и мертв. Тот человек, что носил оба этих имени, все еще жив. Может быть есть еще шанс начать все сначала, там, далеко за морем, где о Цзинь Гуан Яо никто не слышал и никогда не знал? — Я не хочу более с тобой расставаться. Я хочу видеть тебя каждый день. Тебе больше не придется обманывать и прятаться. Я укрою тебя здесь, в Облачных глубинах, и ни одна живая душа не посмеет тебя потревожить, — Лань Хуань предлагает самый прекрасный на его взгляд, самый соблазнительный путь. — Но… в этом нет смысла. — Для меня есть. У нас будут дети, — тут брови Яо страдальчески изогнулись. — Я… я не хочу детей. Я не хочу той жизни, что ведут обычные женщины… — Яо искренне не хочет всего этого. Ему нравилось все как было. Ему нравилась свобода, нравилось высокое положение, нравилась возможность ни от кого не зависеть. Он наделся сохранить дружеские отношения с Лань Хуанем. Распрощаться и уйти из Облачных глубин через некоторое время. Сбежать из этой страны, но оставаться по-прежнему вольным и независимым. *** Лань Ци Жень недоволен. Семейный обед чуть ли не сорван. Само присутствие Вей Ина здесь раздражает его: он все еще не привык к новому члену семьи. Лань Ван Цзи спокойно сносит все нападки. Лань Хуань же не может успокоиться. Даже запинается и путает названия мест, где будут ночные охоты. Дядя недовольно шипит на него, велит ему вернуться на место. Для всех посторонних глава Гу Су Лань выглядит еще не отошедшим от скорби по названным братьям, винящим себя в их смертях. При нем шепот о Цзинь Гуань Яо затихает. Ему сочувствуют в спину. Ему говорят, что винить себя не в чем, что такой подлец как Цзинь Гуань Яо не стоит скорби. Но Лань Хуань знает, что ему есть в чем себя обвинить. В домике за полем горечавки томится взаперти новая молодая госпожа Лань. Лань Хуань теперь женат. По большой любви, как все мужчины в клане Лань. Они ждут первенца. Вопреки ее желаниям. А-Яо ненавидит его за это, говорит, что не возьмет этого ребенка на руки, что не позволит Лань Хуаню более притронуться к себе, что надеется умереть в родах. Живот под по-прежнему мужской одеждой уже заметно округлился. Прошла половина срока. Лань Хуань каждый день гладит своего растущего ребенка, целует жену, засыпает рядом, мечтает еще раз заняться любовью с ней. Корит себя за все, что сделал. Лань Хуаню каждый раз кажется, что он слышит собственную мать, когда А-Яо говорит, что не хочет такой жизни, что стены этого дома давят, что он задохнется здесь. Он сам в попытке спасти А-Яо убил их отношения, сам заточил свою супругу в этом доме без возможности уйти куда-либо. Лань Си Чень все же надеется, что сможет что-то исправить. Приходит каждый день вечером, обнимает А-Яо, гладит все более широкую талию, обещает, что все будет хорошо, что мать наследника ордена никто не посмеет тронуть. Они совершили три поклона недавно, когда живот уже начал несколько выпирать, когда скрывать от дяди еще одного жильца домика за полем горечавки он уже не смог и не захотел. Дядя был рад и не рад одновременно. Разговоры о женитьбе заходили не раз, наконец-то она случилась. У молодоженов не было ни свадебного вина, ни алой вуали, ни пышной церемонии, ни первой брачной ночи. Лань Хуань тайно привел Мэн Яо ночью в храм предков в Облачных глубинах. Он не знал иных способов сохранить эту жизнь, не знал как еще он может обезопасить А-Яо. Хоть А-Яо повторяет, что эта жизнь ему больше не в радость, но не хочет для своего ребенка судьбы бастарда. Пусть хотя бы у этого ребенка все будет лучше, чем у его матери. Дядя узнал все как уже случившийся факт, схватившись за голову. Дисциплинарного кнута от старейшин Лань Си Чень все же не получил. Лань Ван Цзи, по-прежнему ведающий наказаниями в Облачных глубинах, лишь покачал головой: " Не вижу повода". Он прав. Никто не знает, кем до брака была госпожа Лань. У нее нет даже своего имени. Мужчина по имени Цзинь Гуань Яо мертв уже около года и кем бы не была госпожа, носящая под сердцем наследника клана Лань, как бы она не походила на него лицом — об этом никто не узнает. Она не хочет выходить из дома, говорить с кем-то. Никто не перечит ей в этом желании. Она будет лишь матерью наследника, но не хозяйкой в Облачных глубинах. Ребенок был единственным, что навеки связало бы Лань Хуаня с А-Яо, дало повод состояться этому браку. А-Яо отказывал ему каждый раз, когда звучал хотя бы намек на что-то подобное. Лань Хуань не думал, что это дитя вообще будет зачато, что А-Яо может понести. Без тех самых трав через полгода пришли регулы, долгие и крайне болезненные. А-Яо говорил, что когда в его грудь был воткнут Шуою было не так больно. Дальше… Дальше Лань Хуань уверен, что совершил нечто непоправимое. Наверное, именно это перечеркнуло их отношения, балансировавшие уже тогда на грани. Лань Хуань хотел оставить А-Яо в Облачных глубинах, а тот сопротивлялся этому решению, каждый раз отвечая отказом, отвергая одно за другим предложение замужества. Лань Хуань специально уточнил у лекарей о возможности зачатия ребенка столь зрелыми женщинами и все что с этим связано. Дядя тогда еще не подозревал подвоха и радовался, надеясь, что подберет племяннику невесту из хорошей семьи, коль тот не выбрал сам. Или выбрал, раз так точно выспрашивает? В любом случае супружество отвлечет старшего племянника от этих глупых переживаний по лжецу и подлецу. Да и супруга, пусть даже одного возраста с главой Лань, еще успеет родить несколько наследников. А-Яо не соврал, говоря, что никогда не занимался ни с кем любовью. Видимо, те самые травы действовали и на это. А-Яо уже крепко спал, когда Лань Хуань пришел в его — ее? — постель ночью, презрев правила собственного ордена. Он лишь старался быть нежным, чтоб не напугать. А-Яо пытался сопротивляться, но с одной рукой и без духовных сил это тяжело. После той ночи А-Яо стал холоден, а Лань Хуань готов был принять любое наказание, которое тот ему выберет. Мэн Яо просто молчал. Видимо, не было такого наказания, что искупило бы вину Лань Хуаня. Потом полились эти горькие, злые слова. Едва ли после такого А-Яо простит его когда-нибудь, но Лань Хуаню это все виделось единственным способом сделать так, чтоб на А-Яо никто не посмел поднять руку, судить или преследовать его любимого человека. Преследовать госпожу Лань опасно и неосмотрительно. Лучшие мечи Поднебесной уже не первое поколение происходили исключительно из клана Лань.И он сам встанет на защиту своей жены, коль это потребуется, сколько бы преступлений не было совершено А-Яо. Главе Лань все равно родится сын или дочь — он будет любить это дитя за них двоих, если госпожа Лань не сможет этого сделать. Лекарь лишь опасается, что госпожа Лань в столь почтенном возрасте может плохо перенести роды или не перенести их вовсе. Иные женщины в такие лета уже имеют внуков. Лань Хуань надеется на лучшее. А-Яо — на худшее. Но судьба неведома. Лань Хуань останавливается, едва войдя, у порога маленького домика за полем горечавки, чтоб полюбоваться на супругу. А-Яо лежа читает книгу, установленную на специальной подставке, что держит ее над постелью. Листает правой рукой страницы. Левая, что теперь всегда холодна и мертва, лежит на совсем уж огромном, намекающим, что наследник Лань появится со дня на день, животе. Кисть заменяет имитация из слоновой кости. Изящная, тонкой работы, стоившая баснословных денег. Пальцы такие же красивые, как были раньше. Сейчас между драгоценных белоснежных пальцев вставлен цветок, и это создает иллюзию, что рука настоящая. А-Яо выглядит почти как прежде, если не считать выпирающего под мужской одеждой на худом теле живота. Грудь так и осталась крошечной и не наливается для кормления ребенка. Лань Хань чувствует прилив нежности, которую испытывал всегда глядя на Мэн Яо. «Ведь у нас же все будет хорошо, да, А-Яо?»