Порознь

Когда Нишики устает крутиться по Камурочо, беспокойному и неспящему, под стать таким же бесконечным внутриклановым склокам, он садится на скамейку возле “Башни Тысячелетия”, курит и смотрит на спешащих мимо людей. Там к нему и подсаживается Маджима. Садится слева, кладет подбородок на рукоятку поставленной биты. Насвистывает какой-то назойливый хит очередной айдол-группы, явно прихваченный между полок ближайшего “Поппо”. “Зрячей стороной сел, не доверяет”, машинально отмечает Нишики. Ему стоило бы пойти в “Серену”, но там всегда есть Рейна, замолкающая через слово, и нет ни Кирю, ни Юми. Про Юми и то, что с ней случилось, Нишики старается не думать, хотя она вечно маячит где-то на грани его мыслей. Про Кирю — парадоксально — думать легче, потому что все, что касается Кирю, становится простым и понятным, как доска или лопата. Кирю за решеткой — и это логически объяснимо. Юко умерла, Юми исчезла — и в этом нет ни логики, ни смысла. Нишики выдыхает дым и игнорирует присутствие Маджимы, насколько живой человек вообще может игнорировать Маджиму. Боковым зрением он то и дело ловит хаотические лихорадочные движения его единственного глаза. Даже не в ввязываясь в драку, Маджима обладает непостижимой способностью раздражать окружающих. Лицо Маджимы расплывается в глазах Нишики, то ли от дыма, то ли от слез. Мутная пелена слез вечно стоит у Нишики в глазах, и ему приходится прикладывать усилия, чтобы не разрыдаться за каким-нибудь обыденным делом. Что подумают о нем члены семьи, если патриарх будет плакать выслушивая рапорты, читая отчеты и выбирая еду на обед? Маджима шумно потягивается и шуршит своим невыносимо змеиным пиджаком, выуживая из карманов мусор и помятую пачку сигарет. Какой-то чинпира тут же подбегает к скамейке, уже держа наготове зажигалку, но Маджима отсылает его небрежным окриком и взмахом руки: — Иди прочь. Чинпира мелко кланяется, не поднимая взгляда на Нишики, и растворяется в толпе. Никто из собственной семьи Нишики пока что не ходит за ним по пятам, выжидая шанс зажечь для патриарха сигарету. Он принимает к себе всех тех, с кем не хотят иметь дела Казама-сан и Кашиваги-сан, таких же сирот из приюта, как и он сам. Маджима молчит и не уходит, и, чтобы себя отвлечь, Нишики пытается угадать, кто из лениво прогуливающихся якудза относится к семье Маджимы и присматривает за своим буйным патриархом, но быстро сдается. На улицах Камурочо всегда слишком много людей, на одежде которых можно заметить приколотый символ клана. Его собственный подручный, Арасе, курит на углу, где улица Накамичи перетекает в бульвар. Он не выглядит ни скучающим, ни нетерпеливым. Нишики он нравится, в нем есть потенциал. — Кирю здесь нет, — бросает Нишики, когда ему надоедает терпеть присутствие Маджимы рядом. Очевидно, что стратегия подождать, пока тот заскучает и уйдет провалилась. — Как тебе мой пиджак? — спрашивает Маджима, разворачиваясь к нему, словно только того и ждал, и игнорируя его слова. — Как живой, — мрачно говорит Нишики. Это не первое его столкновение с этим ужасающим предметом гардероба. Возможно, Маджима уйдет, если его разозлить. Вопреки его ожиданиям Маджима запрокидывает голову и хохочет. В своей жизни Нишики слышал этот смутно человеческий звук куда чаще, чем ему хотелось бы. Обычно он символизировал, что в ближайшие минут пять Кирю опять сломает чей-нибудь велосипед. Нишики ломать велосипеды не хочется, да и нет у него к этому таланта. — Что ты так смотришь, Нишикияма? У меня что, с лицом что-то? — говорит Маджима и насмешливо проводит пальцем по повязке на глазу. Кожа перчатки неприятно поскрипывает от трения. Волосы у Маджимы на виске над повязкой слиплись и грязно блестят, так что Нишики сразу цепляется за них взглядом и говорит, не успев себя остановить: — У вас кровь в волосах, Маджима-сан. Маджима скалится — улыбается — и встряхивает головой: — Иногда просто нужно показать молодняку как правильно дела делаются. Ты ведь понимаешь, патриарх Нишикияма. Легче всего изобразить себя другим человеком среди незнакомцев. Но с Маджимой они были знакомы до всего этого — до пустого участка и до убийства Доджимы. Поймает ли его Маджима на лжи, покажи Нишики ему то же, что и всем остальным: отрепетированную роль патриарха семьи Нишикияма? Нишики даже теперь не перестает удивляться как изменился Маджима с той их первой встречи в 85-ом. В другое — лучшее — время Нишики обязательно посмеялся бы над его одеждой и нелепой стрижкой, но сейчас он просто принимает это как факт: люди меняются и ничего с этим не сделаешь. Маджима изменился, сам Нишики изменился, и Кирю, где-то там далеко, тоже меняется. Даже в приюте Нишики все равно проводил с Кирю куда больше времени, чем с остальными. Больше чем с Юко, временами невыносимо назойливой, как и положено младшей сестре, больше чем с Юми, временами просто невыносимой, как и все девчонки. Лучше, чем то Рождество без Кирю, Нишики помнит его возвращение. Он тогда сотню раз пожалел, что отказался идти с Кирю, и сам уже собирался сбежать в город, когда заметил в окно подъезжающий автомобиль. Кирю и Казама-сан на передних сидениях показались ему тогда жутко, пугающе похожими друг на друга. Одинаково нахмуренные брови, одинаково упрямо сжатые губы. Одинаковое молчание, пока они стояли перед дверью приюта минуту за минутой, не нажимая на звонок. Нишики тогда сам распахнул дверь, впервые в жизни не выдержав чужого молчания. Казама-сан едва удостоил его взглядом и сразу же развернулся обратно к машине. Наверное, в тот день он был очень занят. Нишики все еще помнит, как обнимал тогда Кирю, отказываясь отпускать, и как впивался в пальцы и щеки вышитый на его толстовке дракон. С виду Кирю остался таким же, но что-то в нем изменилось, и Нишики ни тогда, ни годы спустя не смог выпытать, что именно случилось. Он и Кашиваги расспрашивал, но ни слова о том декабре не вытянул. Даже если Нишики его не видит, Кирю не остается застывшим в глыбе времени, как бы ему этого не хотелось. И когда Кирю вернется, Камурочо не узнает его, а он не узнает Камурочо. Когда Кирю вернется, он не узнает Нишики, а Нишики… — Эй, Нишикияма, — говорит Маджима, не повышая голоса, - помнишь, что раньше было на месте этой башни? — Пустой участок, — говорит Нишики. — Пустой участок, — эхом откликается Маджима. Нишики невольно вспоминает, как они с Кирю помогали той слепой девушке, и нелепый белый костюм в мелкую полоску, к которому Кирю был так привязан. Когда стало понятно, что Кирю никто не вытащит, даже Казама-сан, Нишики набрался решимости и поехал в его съемную квартиру. Он часто бывал там один и раньше, поэтому отсутствие Кирю рядом еще не казалось таким сокрушительным, как в “Серене”, офисе семьи, а потом и на улицах. Просто квартира, из которой Кирю на время вышел. Всех вещей Кирю едва набралось чуть больше коробки, хотя Нишики забрал даже ту ужасную рубашку с принтом золотых цепей, уже изрядно пострадавшую от моли. Вещи Кирю в так и не разобранной коробке лежат мертвым грузом в его квартире, скрываясь все дальше за отжившими свое вещами. Как будто и Кирю в его жизни свою задачу выполнил и больше не нужен. — Что в итоге стало с той девушкой, которую Вы с Кирю-чаном провожали? - спрашивает Маджима. Голос у него звучит равнодушно, но Нишики все еще помнит их драку в “Серене”. Он пожимает плечами: — Все оставили ее в покое, когда оказалось, что пустой участок ей больше не принадлежит. А потом все про нее забыли. Маджима криво усмехается и тянется за новой сигаретой. Готовый услужить чинпира так и не появляется, поэтому Нишики щелкает своей дешевой зажигалкой, как полный дурак. Его металлическая зажигалка так и осталась у Кирю, где-то на складе вещей, дожидающихся его возвращения. — Маджима-сан?.. Все ведь забудут и про Кирю за эти десять лет, — говорит он, и сразу же кривится, злясь сам на себя. Маджима — последний человек, с которым стоит откровенничать, но никто больше не пытался завести с ним разговор, не сравнивая его с Кирю, — а потом, когда он вернется, забудут про меня, потому что так всегда бывает, когда… Нишики прерывается на полуслове, наконец найдя в себе силы замолчать. — Что за бред, — говорит Маджима, выдыхая дым вместе со словами, — тебя уже назначили патриархом. Как тебя могут забыть просто потому, что Кирю-чан вернулся? В словах Маджимы, вопреки его прозвищу, есть смысл. Нишики невольно задумывается о том, что может сделать со своей семьей за пять лет, и пропускает часть его следующей фразы. — ...как ты смотришь на то, чтобы зарезервировать для встречи Кирю-чана “Азию”? — широко взмахивает руками Маджима, задевая Нишики, и выдергивая его из размышлений. — Когда Кирю выпустят, — начинает Нишики, и непрошенные слезы сжимают ему горло, так что приходится сделать паузу и начать заново, — когда Кирю выпустят, может, “Азия” уже закроется. — Не важно, — говорит Маджима, — в Камурочо всегда останется какой-нибудь бикини-клуб. Хотя “Азия”, конечно, место отличное, мои парни уже праздновали там день рождения Нишиды. — Маджима-сан, — перебивает его Нишики. — Есть у меня еще отличная идея, смотри, делаем зомби-апокалипсис, но в Камурочо… — Маджима-сан, Кирю не… “Не убивал Доджиму”, “не виноват”, “не здесь”. Окончания фразы крутятся у Нишики на языке, только и ждут момента чтобы сорваться и снова перевернуть все с ног на голову, но Маджима игнорирует все его попытки и задвигает что-то бестолковое про голливудских режиссеров и цены на грим. Нишики бросает попытки его перебить, и через какое-то время между ними снова повисает молчание. Шум ночного квартала вокруг и голоса зазывал не дают молчанию стать слишком неловким. — Уехать бы отсюда куда подальше, далеко-далеко, пока бензин в машине не закончится, — невесть зачем говорит Маджиме Нишики, смотрит вдаль, не видя ни людей, не зданий. Вместо этого он видит темную дорогу в декабре 88-ого, освещенную лишь светом фар. Им стоило все бросить и уехать куда-нибудь подальше, на Окинаву или Хоккайдо. Чертова ответственность Кирю их сгубила. “Без тебя я ничто”, сказал он тогда Кирю, но где-то по пути оказалось, что он справляется и один. Не идеально, но выживает, карабкается на вершину, оставляя позади и Юко, и Юми, и самого Кирю. Рука Маджимы в кожаной перчатке осторожно закрывает ему глаза. — Видеть не могу твой пустой взгляд, — говорит ему Маджима. Нишики слышится в его голосе яд и незнакомая тоска. Как будто, закрыв ему глаза, Маджима поменял декорации вокруг и сам превратился в какого-то другого, совсем незнакомого человека. Возможно, того самого, с которым Нишики (совсем другой, но столь же незнакомый ему самому) подрался однажды в “Серене”. Сквозь пальцы Маджимы, обтянутые черной кожей, почти не пробивается свет. Нишики кажется, что стоит ему только моргнуть, как он заснет, и во снах наконец-то ничего не увидит. Во снах он демонстрирует отрезанную голову Кирю старым лейтенантам мертвого Доджимы, и Казама-сан назначает его патриархом собственной семьи. Голова Кирю с ввалившимися глазами и потрескавшимися губами поселяется на стенной полке и шепчет ему советы: “Убивай, не бойся, целься ровнее, лезь на вершину”. Во снах Нишики врывается в офис Доджимы, обнимает Юми, теплую и настоящую. Кровь Доджимы заливает ковер, мягко касается их ног, а Юми — как и тогда — застывает в его руках неподвижной испуганной фигурой. В его объятиях Юми распадается на части, и как он не пытается сложить ее обратно окровавленными руками, та с каждой попыткой становится все меньше похожа на себя. Во снах Нишики снова и снова убивает Кирю, и тот смотрит на него открыто и честно, совсем как в 88-ом, улыбается краешками губ и просит целится точнее. Тогда Нишики целует Кирю в лоб и вонзает танто ему в живот. Во снах Нишики больница пуста. В коридорах нет медсестер, в кабинетах — врачей, а в палатах — больных. За дверью с табличкой “Юко Нишикияма” — как и тогда — Юко больше нет. Во всей больнице есть только Нишики, освещенный лунным светом, и танто, крепко сжатый у него в руке. Когда в таком сне Нишики, наконец, умирает, то почти чувствует себя счастливым. Маджима кладет неприятно острый подбородок ему на плечо, по собачьи шумно втягивает носом воздух. — У тебя кровь в волосах, — говорит Маджима ему на ухо, обжигая горячим дыханием. Нишики вздрагивает, отталкивая руку Маджимы с глаз и самого Маджиму в сторону. Кровь Мацухиге он уже давно смыл, дни, недели, месяцы назад, простоял под душем, кажется, целую вечность. Но Маджима вопреки всему видит его насквозь. Вынюхивает, как гончий пес. Нишики проводит рукой по волосам, гладким и чистым, возвращая потерянное самообладание. Чтобы понять, что это просто ответная шутка по-маджимовски ему требуется слишком много времени. Маджима за это время, судя по виду, успевает сделать какие-то свои, не слишком приятные выводы. Маджима вновь кладет голову ему на плечо, упавшие на лицо волосы закрывают единственный видящий глаз. Нишики застывает, не зная что делать и как реагировать. Он засиделся с Бешеным Псом как с обычным человеком и теперь эта ошибка укусит его за яйца. Маджима молчит, люди движутся по своим делам вниз и вверх по бульвару Тайхей, не обращая на них ни малейшего внимания. Подростки и саларимены спешат развлекаться в аркадах, хост-клубах и лав-отелях, торопятся занимать и возвращать деньги. — Красный шел тебе больше, — говорит наконец Маджима. Нишики не успевает понять, комплимент это или оскорбление, как Маджима врезается в него сбоку и сшибает на тротуар. Нишики перекатывается, опасаясь удара битой. Но забытая бита железно грохочет по асфальту, распугивая и без того расступающихся вокруг них прохожих. Нишики невольно отвлекается на звук, и нога Маджимы очень быстро сталкивается с его ребрами. Аргумент довольно убедительный, но Нишики все равно считает металлические носы на обуви верхом безвкусицы. Он сгибается пополам, шумно выдыхая, и почти силой заставляет себя распрямиться и встать. Маджима насмешливо кружит вокруг него. Следующий удар Нишики парирует, бьет в ответ. С удовлетворением чувствует хруст под кулаком. — Вот так, давай еще! — оживляется Маджима, потирая одной рукой челюсть. Они кружат вокруг друг друга, выискивая слабые места. Краем глаза Нишики замечает движение красного плаща Арасе и снова отвлекается. Кулак Маджимы ощутимо сталкивается с его носом, зато Нишики ухитряется махнуть Арасе не вмешиваться. Со времен их драки в “Серене” Нишики, вроде бы, стал лучше, но Маджима все равно либо блокирует почти каждый его удар, либо просто уклоняется. Все это начинает Нишики раздражать. Он на драку с Маджимой не напрашивался. “Кирю здесь нет”, читает Нишики в его взгляде, не вслушиваясь в поддразнивающие слова. “И пока его нет, тебе придется занять его место. Тебе ведь не привыкать”. Таким же взглядом смотрят на него Казама-сан и Кашиваги-сан, и другие патриархи на клановых собраниях. Таким же взглядом смотрел на него Мацухаге и смотрит Рейна, когда ему хватает смелости взглянуть ей в глаза. Нишики ударяет левой, такой удар обычно озадачивает противников, но Маджима успевает пригнуться. Нишики сразу же замахивается второй рукой. Этот удар Маджима блокирует, и его кулак ощутимо задевает Нишики по скуле. Маджима вдруг делает шаг вперед, и его рука оказывается у Нишики на затылке. Он едва успевает осознать прикосновение кожаной перчатки, а Маджима уже обхватывает его ногу своей, тянет на себя, и ловкой подсечкой обрушивает Нишики на асфальт. Боль прошибает все тело. Снова вдохнуть Нишики удается не сразу, потому что Маджима сразу же усаживается у него на груди, удерживая руки, и самодовольно скалится. За его головой Нишики видит грязное беззвездное небо над Камурочо и — как всегда и каждый раз как впервые — с необычайной ясностью осознает, что Кирю он не ровня. Маджима, кажется, тоже это понимает, потому что останавливается, замирает, вцепившись затянутыми в кожу пальцами в лацканы его новенького белого пиджака. — Хватит себя жалеть, — говорит Маджима, впечатывая кулак ему в челюсть, едва Нишики пытается его перебить, — десять лет это как прогулка в парке. У тебя есть достаточно времени, чтобы подумать, но недостаточно времени, чтобы думать слишком много. Годы назад он уже дрался с Маджимой, но сейчас с ним нет ни Рейны, чтобы его поддержать, ни желания победить. Победа над Маджимой не превратит его в Дракона Доджимы, ему все равно придется пробиваться вверх по водопаду своими силами, поэтому Нишики говорит: — Я сдаюсь. Маджима застывает с вновь занесенным для удара кулаком и смотрит на него, как на полнейшего дурака: — Смысл драки не в том, кто победил. — Кирю бы с этим не согласился, — говорит Нишики без особой уверенности, просто чтобы возразить. Маджима слезает с него и размашисто садится рядом, на этот раз — слепой стороной к Нишики. Нишики больше не знает, что это означает. Кровь из подбитого Маджимой носа стекает по подбородку и предательски капает на его белый пиджак. — Все, что ты можешь делать, — говорит Маджима (и когда Нишики на него смотрит, лицо у него совсем ничего не выражающее, как плохо подсвеченная маска в театре), — так это ждать своего кьедая и становиться лучше. Возможно, еще до того, как он решил умереть, еще до того, как убил Мацухаге, он бы прислушался. Сейчас в этом нет никакого смысла. Кирю решил принять вину на себя, героически и самоотверженно, как и всегда. Но вместо того, чтобы становиться лучше и исправлять свои ошибки, Нишики в его отсутствие становился только хуже. Одно убийство еще можно списать на случайность, но Нишики — плохой человек. И он, как уж сможет, будет использовать это в свою пользу. К тому же, он слишком хорошо помнит, кто именно держит Маджиму за поводок. — Да что ты можешь об этом знать? — бросает Нишики. — Э? — Маджима наклоняет голову набок, — действительно, что я могу знать? Выражение лица у него неуловимо меняется. Затем Маджима встает, подхватывает откатившуюся биту и закидывает ее на плечо. Он снова улыбается, широко и не вызывая доверия. — Ты хоть пытался с ним связаться, а, патриарх Нишикияма? Нишики не пытался. Ему слишком страшно, что об этом узнают другие члены клана. Все знают, что с изгоями общаться нельзя, а после убийства патриарха Кирю в клане никто бы не оставил. Ему слишком страшно, что Кирю узнает, в кого он превратился. Нишики закрывает глаза ладонями, но злые слезы так и не приходят. Возможно, он уже потратил их все, оплакивая Юко, Кирю, Юми и себя, иначе Камурочо давно бы уже скрылся под водой. Когда он убирает руки — кажется, вечность спустя — Маджимы рядом с ним уже нет.