Бешеный тостер

Когда Генри сказали, что в целом у пацана проблемы с самоконтролем, он не ожидал ничего такого... масштабного. Майкл разбил тостер, стену, телефон и оставил вмятину на кухонном столе в состоянии гнева. Это было страшно. Не для Генри. Для его девочек. А Генри схватил пацана, выкрутил ему руки и приложил башкой об тот самый стол. Тот рычал и рвался, как дикий зверь. И его приходилось держать, держать, держать — невменяемого, бешеного, — потому что слова до него не доходили. Мелани была готова вмазать ему сковородкой — успела подхватить и вооружиться. И тут уже Генри зарычал на неё — отойди! не трогай! А она рявкнула на него — разъярённая пантера, защищающая свой дом, семью, своего детёныша: сам вломи ему! он же псих! не жалей, Генри! Тут Майкл протяжно всхлипнул под его руками и обмяк. Совершенно осоловелый и потерявший всю ту страшную силу. Генри подхватил его за ворот майки, вздёрнул на ноги. Скомандовал своим: вон! А сам поволок мальца к раковине. Мелани припечатала в ответ: дебил! он сейчас обратно сорвётся! — но схватила за руку Элисон и выволокла из кухни, громко бахнув дверью. Сковородку из рук так и не выпустила. Хорошо, что не нож первым ухватила. Генри выкрутил вентиль крана на максимум и запихнул пацана башкой под ударивший ледяной напор воды. Тот несколько секунд был как неживой, словно не его макнули в раковину, как вшивого щенка. А потом заорал и забрыкался, фырча и отплёвываясь. Но Генри держал крепко. Не ослаблял захвата. Майкл бился, как рыбка, схваченная под жабры умелым рыбаком. И сила — злая, отчаянная — снова в нём проявилась. Но теперь уже только в борьбе за свою жизнь. Тогда Генри выволок его рывком и бросил на пол. Пацан осел, где стоял, костлявым мокрым мешком. Генри опустился рядом на корточки. Над головой свирепо и шумно бил гаечным ключом не выключенный кран. — Значит так, — произнёс Генри, глядя в упор на слипшиеся ресницы, белое мальчишеское лицо и крупные капли, стекающие со лба на подбородок. — Завтра поедем в реабилитационный центр. И там, перед врачом, можешь психовать, сколько влезет, ему будет даже полезно пополнить новыми данными твою медицинскую карту. А сейчас мы идём к тебе. И ты разрешишь мне быть в твоей комнате. Ты ляжешь на своей кровати и будешь спать. А я лягу у двери. И богом клянусь, если ты опять начнёшь буянить, я тебя... водой ты не отделаешься. Ему объясняли: проговаривайте с подростком все свои поступки. Он должен знать, чего от вас ждать. И рассчитывать именно на эти действия — так строится доверие. Он должен знать, что вы честны и в обещанном не подведёте — чем бы оно ни было, на этом возводится фундамент понимания. Он не должен сомневаться в вас — самом стабильном в его жизни человеке. Майкл растерянно моргнул мокрыми ресницами. Съёжился, обвёл диким взглядом разгромленную кухню и тихо просипел, едва разомкнув губы: — Да, сэр. Генри не стал его поправлять: малой, я не сэр, не мистер, не офицер, хватит, я — Генри. Просто повёл малого, придерживая за плечо, наверх. Только прихватил с собой аптечку. В комнате Майкл едва так и не лёг — одубевший, промокший. Генри показал на шкаф — и Майкл послушно стащил прилипшую футболку и, не догадавшись обтереться, залез в новую. Генри сдержался от резкого: дурак, ёб твою мать. Не давайте никаких оценочных суждений его действиям, учили его, подросток должен сам определиться в своих решениях. Вы можете только подсказывать, но не командовать и принуждать. Генри и не подозревал, что быть опекуном — такая еботня. — Полотенце, Майк, — сказал он. Тот постоял — опустив руки и совершенно стеклянно — прежде чем сообразил. Снова стянул вторую мокрую футболку и потащился обтираться насухо. На белых худых лопатках темнела россыпь родинок, хребет проступал перекладинами стремянки. Потом Генри открыл аптечку и уже менее резко велел дать ему руки. Жёсткие сухие ладони Майкла легли безропотно и послушно. Генри стёр кровь, обработал разбитые костяшки, налепил пластырь на мелкие ранки — странно, что пацан в своём приступе кисть не сломал, когда колошматил стол. Генри оценил размер оставленной вмятины. Сила была недетская. Столько звериного животного гнева или отчаяния, или страха. В нормальном состоянии человек такого не сделает — ни взрослый, ни подросток. Не чувствуя боли, не видя препятствий, на волне адреналина и помутнения рассудка. Генри заставил выпить сразу две таблетки обезболивающего и выключил свет. Мальчик лежал трупом на кровати. Не шевелился, не ворочался и, казалось, не дышал. Генри сел у двери прямо на пол. Проверил телефон: Мелани написала — ну что там? ты справляешься? Отпечатал бодро и скупо: всё под контролем. «Элисон очень напугана». Ну так успокой её, — он не стал скрывать раздражения. — Я на двоих не разорвусь. «Не надо было брать психа!» Займись дочерью и побудь матерью. «Конечно, ведь у неё нет отца», — ядовитое, колкое. Генри закрыл чат. Прислонился спиной к двери. Закрыл глаза. Он был готов к тому, что может уснуть. И тогда пацан втихаря вылезет через окно, проедется задницей по ребристому козырьку и сбежит. Или, очухавшись и воспылав злобой, что-нибудь сделает с сонным Генри — затянет удавку на горле или набросится с подушкой, пользуясь моментом. Его дом впервые был небезопасным для всех членов семьи — из-за нового. Но Генри показал всем видом — мимо меня не пройдёшь. Я стерегу. Я бдю. Он был старый циничный опытный коп. И знал, что Майкл об этом знал. И сделал Генри ставку на это. Под свою ответственность. Утром он проснулся от ломоты в спине. Сразу глянул на кровать. Майкл не спал. Сидел угрюмый, баюкал руки — видимо, действие обезболивающих таблеток истекло, — и смотрел в окно. Там занимался хмурый сумеречный рассвет. И щебетали негромкие первые птицы. Генри шумно поднялся, привлекая к себе внимание скрипом всех суставов. Трудный подросток должен знать, что вы делаете. Отслеживать ситуацию, а не пугаться её внезапности. Вы всегда и во всём обязаны быть на виду, не только в мыслях, но и в действиях. Так втолковывали на курсах приёмных родителей. И потому Генри был чрезвычайно шумен и кряхтел от души, поднимаясь в полный рост. Чтобы Майкл знал, что со спины никто не подкрадётся, не нападёт бесшумно, не скрутит его в тощий невыпеченный кренделёк. — Ты как? — Простите, сэр. — Бритая макушка, окаменевшие в развороте плечи. — Я не хотел. Извините за вчерашнее. И судорожное, напряжённое, не ждущее ответа: — Я не успел себя поймать, сэр. Я не хотел, я... это моя вина, я не должен был, простите, я сорвался... — А от чего, Майкл? Плечи поднялись и опустились. — Мы ужинали. Вы улыбались. Миссис Томпсон... Мелани по...грозила пальцем. Элисон... мисс Томпсон что-то пошутила... а потом вы меня топите в раковине, как котёнка. Не зря. У Генри дёрнулась щека. Его дочурка пошутила не что-то. Она сказала язвительно и чётко, ревнивый подросток, возненавидевший чужого, соперника в своей семье: «Пап, не только ты молодец. Бедный Майкл тоже постарался и своими руками устроил себе счастье». И после этого на пол — тарелка, в стену — тостер, за ним — телефон дочери, с которым она не расставалась даже за ужином, и — сминающий удар в стол... И крик — рык — раненого зверя. — Ты помнишь, что я тебе обещал? — Да. Вы отвезёте меня в психушку. — В реабилитационный центр, — с досадой поправил Генри. — Наша соцслужба пропустила что-то важное. — Я псих, сэр. — Вчера себя так и вёл, — не стал отрицать Генри Томпсон. — И напугал всех моих домашних. То, что ты делал, ненормально. В нашем доме такое непозволительно. — Я понимаю. — Но нормально для того, что ты пережил, — продолжил Генри. — Тебе больно. Тебе страшно. С такой херовой жизнью мало кто справится и выйдет без... повреждений. — Не надо меня жалеть. — Ты мой пацан, — Генри подошёл, шумно ступая по полу, к кровати. — Я взял за тебя ответственность. — Можете её отменить. — И я в тебя верю. Он медленно поднял руку — так, чтобы Майкл видел, и так же медленно положил её на плечо, весомо и твёрдо. Мальчик мог бы увернуться, если бы захотел — Генри дал ему достаточно времени на манёвр. Но встретил ладонь — пусть напряжённо, но не отодвинувшись. — Спасибо, сэр. Можно... поесть где-нибудь в городе? Я не хочу встречаться с вашими домашними за завтраком. Генри кивнул. Он и сам не хотел. В реабилитационном центре сидели недолго. Приняли их быстро, очередь оказалась короткой, мало кто приезжал столь рано, к открытию. А если бы и пришлось застрять в ожидании, Генри бы показал полицейский значок, улыбнулся нехорошо тяжёлым неприятным ртом — и пропустили бы их как миленьких. Этого копа знали многие. — Кто вас осматривал? — осведомился психолог после короткого диагностирования. Генри пожал плечами: он не помнил. Соцслужба приняла и обработала Майкла быстро, написала дежурный анамнез, отдала пацана на руки Генри. — Фредерик Солт, — буркнул Майкл. — Странно, что такое пропустил без внимания. — Что — «такое»? — напрягся Генри. — Буду с вами откровенен, с обоими. Потому что решение принимать и вам, как опекуну, и вам, как гражданину, достигшему допустимого возраста согласия. У вас тяжелейший невроз, ПТСР. Ярко выраженные суицидальные мотивы. Нарушенное эмоциональное восприятие. Кроме того, стандартные для вашей группы другие значимые детерминанты — качество домашней жизни, постоянное бытовое и социальное насилие и, возможно, сексуальное. — Что? — Что?! Генри с Майклом выкрикнули одновременно. Психолог остался спокоен: — Для того чтобы выявить причины вспышки гнева и акцентуацию немотивированной агрессии, нужно обследование. — То есть, я псих?! — То есть, ему ложиться? — Амбулаторное лечение крайне рекомендовано. Депрессия, тревожность, расстройство эмоциональной сферы налицо. В крайне выраженной степени. Честно говоря, вам, офицер Томпсон, должны были отказать в опекунстве. А вас, мистер Хоуп, сразу направить к нам для стабилизации. Я напишу докладную записку на господина Солта за проявленные беспечность и халатность. — Эй, док, придержите коней, — пробормотал растерявшийся Генри. Майкл молчал, сжавшись на стуле. — Этот человек подверг вас и вашу семью опасности. Не потому, что Майкл такой плохой, а потому, что он нестабилен. Вам, мистер Хоуп, нужна помощь, а он проигнорировал. И сразу направил в семью офицера Томпсона, крайне низко оценив уровень опасности для неподготовленного человека. — Погодите, — торопливо перебил Генри. — Ну он же никого не убил. — Да! — вскинул голову мальчик. — Я ничего не делал! — Понимаете... — психолог, усталый и бородатый, откинулся на кресле, не расставаясь со щёлкающей ручкой. — Сейчас я буду говорить неприятные вещи для вас, Майкл. Вы имеете право их не слушать и покинуть кабинет. — Нет, давайте. — Валяйте, док. — Хорошо. Скажем так. Изоляция и ощущение одиночества, которые усугубляются отчуждённостью и неблагополучной обстановкой в семье и социальном окружении, приводят к искажению восприятия реальности. Вплоть до самоубийства или — как защитная реакция — к агрессии. Крайне тяжёлым и, на первый взгляд, ничем немотивируемым приступам ярости. Вплоть до причинения увечий тем, кто окажется рядом. В вашем случае — это вы, офицер, ваша жена, ваша дочь. Вчерашний приступ купировали вы, и можно считать, что повезло. Следующий могут спровоцировать ваши домашние, не подозревая о триггерах, — а вас не окажется рядом. Вы вернётесь домой со службы — и обнаружите нечто более страшное, чем просто разбитый о стену тостер. — Я не убийца! — заорал Майкл. Вскочил дикий, невменяемый. — Я не виноват! Генри среагировал раньше психолога. Поймал пацана за шкирку, перехватил за горло, сильно надавил локтем. Тот хрипел и отбивался. Бешеные глаза, отчаяние, мрак в зрачках. — Она просто умерла! — тянулся к лицу Генри сильными, скрюченными в ненависти пальцами. — Просто умерла... А Генри держал, держал. Зная, что сейчас его не услышат, не стоит и пытаться. Пока парня не попустит, пока не обмякнет. Пока не уйдёт демон, глядящий из расширенных чёрных зрачков Майкла, бес, царапающий морду Генри до крови. У Майкла подкосились ноги, и он наконец обессилел. Генри осторожно опустил его обратно на стул. — Госпитализация? — невозмутимо спросил психолог Центра. — Я подпишу, что нужно, — кивнул Генри, оттирая тыльной стороной ладони лицо. — Только... давайте подождём, когда очухается, и спросим и его. Раз у него тоже есть право на согласие. — Ваше решение является приоритетным, как у официального опекуна. — Жизнь-то его, — упрямо подчеркнул Генри. — И лечиться ему, а не мне. Майкл остался в реабилитационном центре. Генри вышел на свободу, щурясь от света. И написал Дженни — новой маме малышки Хейли Хоуп. «Привет. Ответь коротко и по делу. Хейли проходила обследования в РЦ?» «Привет, да, я её отвезла, чтобы точно понимать, чего мне стоит ждать». «Сама решила?» «Нет, по рекомендации её куратора из соцслужбы». «Фамилию помнишь?» «Какая-то поварская... то ли соль, то ли изюм»* «Спасибо». «А что-то случилось?» «У старшего проблемы. Решаю». «Пусть всё будет хорошо!» Генри запихал телефон в карман и закурил. Соцработник точно определил проблемы малышки и посоветовал обратиться к специалистам, чтобы её можно было стабилизировать. Отличная работа. Этот же кент пропустил, как воду через сито, Майка, и отдал его Генри, ни словом не заикнувшись, что тому грозит. Хуёвая работа. Вряд ли преднамеренно. Скорее всего, человеческий фактор. Устал, заебался, обманулся вежливостью и спокойствием Майкла. Генри тоже купился на эту серьёзность и сосредоточенность. Увидел хорошее. А с плохим — был уверен, что справится. А в итоге он на пороге реабилитационного центра, в котором остался грустный, изломанный и заражённый бешенством, как собака, парень. Если бы Генри не оказался на кухне во время срыва — что бы он застал, вернувшись домой? Или — если уж формулировать честно — кого непокалеченным? Пиздец. Какой пиздец. Звонок от Мелани он узнал по мелодии: — Вы где? — спросила требовательно и сразу. — Вы даже не завтракали! — У психиатра, — буркнул Генри. — Ты его сдал?! — Оставил на лечение. С его согласия. — Сдал... — в голосе жены послышалось облегчение. — Он ведь и раньше, Генри... — Что? — Вёл себя... странно. — Молодец, что молчала. — Я тоже подписалась на то, что буду хорошей мамой... смогу помочь, несмотря на... сложности. — Что он вытворял? — тяжело спросил Генри. И озлился, слушая тишину. — Давай, раз я пацана в дурке оставил. — Сидел в ванной часами, включив воду. То под раковиной скукоживался, то отмокал, как рыба, под душем. — Ты заглядывала?! — Он был одетым, — с упрёком ответила Мелани. — Вода шумит, этот не выходит, мало ли. Я проверяю тихонько, а он стоит в штанах и майке и душем себя окатывает, знаешь, зациклено так, словно грязь смывает. — Ещё что? — Каких-то вурдалаков рисовал. Клыки, реки крови, артерии распоротые... — Ты рылась в его вещах?! — Я проверяла. Тебя постоянно нет дома, а я одна с незнакомым подростком. Я должна знать. — Что знать? Что парень рисует вампиров? — Дебил. Он рисовал убийство. Постоянно. — Он подросток. — Элисон такого не делает. — Ты и дочь проверяешь?! — Я мать, — жёстко отрезала Мелани. — В семье, где нет отца. Генри чуть не ёбнул телефон под ноги. А будь какой несчастный тостер под рукой — и его бы тоже расхерачил. — Если бы ты занимался чуть больше воспитанием своей дочери... И не торчал постоянно на своей дебильной работе!.. — Ты знала, за кого выходила! — рявкнул Генри. — За копа, а не за менеджера! — И очень об этом жалею! Если бы кто мне сказал в мои восемнадцать, что это значит всегда быть одной и решать проблемы без мужа, потому что тот вечно кого-то спасает! Но только не находится со своей семьёй!.. — За пацана ты подпись тоже поставила, — процедил Генри. — Пошла тебе навстречу! Думала, ты успокоишься и остепенишься наконец! На Эндрю посмотри! Всегда домой спешит, а не носится по чёртовым расследованиям! Генри шумно вдохнул: — Мел. Мы про пацана вроде. Ну в душе сидел, ну рисунки, что ещё? — Тебе зачем? Он у психиатров. — Я от него не откажусь. И ты тоже. У него теперь наш дом и наша семья. Так что подробности очень помогут не только спецам, но и нам, когда он выпишется. — Дебил, — с неожиданной нежностью произнесла жена. — И почему я до сих пор с тобой живу? — Потому что любишь, — мурлыкнул Генри, мгновенно расслабившись. — Да, чёрт возьми, старикашка. Хоть и жалею об этом каждое твоё расследование. Генри чуть не засопел в телефон — счастливо, радостно. — Я домой приеду и исправлюсь, — пообещал в трубку. — Элисон в школе? — Да. — Всем собой исправлюсь. Она улыбнулась в трубку и даже засмеялась — звонко, по-девичьи. — Смотри, не выдохнись. Значит, Майкл, — посерьёзнела. — У него фиксация на вещах. Он одевает одно и то же, пока не заносит до дыр или пока не отнимешь в стирку. Ест постоянно одни яйца, во всех видах — омлет, болтушку, пашот. В школьном автобусе садится на самый последний, непрестижный ряд... — Откуда ты всё это знаешь? — поразился Генри. — Я мама, — повторила Мелани. — Я постоянно дома с ребё... с детьми. Слушай дальше. Скажи его психиатру: очень любит ножи. Все заточил и проверяет их остроту постоянно. Крайне стесняется девочек, явно не умеет с ними общаться. Но рисует у себя портрет Элисон... — Что?! — Она ему нравится. Хотя она и постоянно поддевает. Генри, если у них случится роман, я тебя убью. — Дальше. — Не выносит красный цвет, ни в каком виде. Предпочитает чёрно-белое. А когда я ему однажды налила вишнёвый сок, швырнул стакан в стену и рыдал потом над осколками... — Чёрт. Ты бы сказала... — У тебя на работе было дерьмо. Не хотела добавлять. Он крайне нестабилен. Но успокаивается, когда рисует. И затихает, когда читает книги. Но нервничает, когда звонят во входную дверь и открывают, не спросив, кто там. Старается быть невидимым и беззвучным. Теряется, если видит, что ты заснул на диване. Думает в первый момент, что ты обдолбанный и мёртвый. — Что-о-о? — Мы должны ему помочь. Слушай дальше. У него страничка на фейсбуке вся в мрачных цитатах. Он страшно экономит выданные ему карманные деньги. Покупает упаковку жвачки и её жуёт по неделе, вместо того чтобы потратить горошину пасты каждое утро. Но при том постоянно моется. И ещё его мучает бессонница — часто горит свет под дверью в четыре утра. — Детка, — Генри был потрясён, — ты настоящая жена копа. — Вернись и скажи всё, что услышал, его психиатру. Если ещё раз, хоть один раз рядом с моей дочерью окажется неконтролирующий себя псих, я его убью. И ты будешь в этом виноват. — Хорошо, — пробормотал растерянно Генри. — Что-нибудь ещё? — Позвони, если что-то у врача забудешь, — хладнокровно сказала Мелани. — Я ему продиктую. А ты... возвращайся домой. Мне тебя очень не хватает. Она положила трубку. Генри потоптался, совершенно охреневший от новостей. И, чего греха таить, хотелось немедленно сорваться и приехать домой, к своей огненной, ебучей, текила с перчиком, жене. Вроде и шкуру с него сдирала, а потом — принимала и поддерживала в самых безумных решениях. Навроде опекунства над этим мальчиком. И была и партнёром по спаррингу, когда друг друга от души прикладывали, и женой, любимой, лучшей, и другом при любом навалившемся дерьме. Генри докурил и повернул обратно к психиатру. Говорить: значит, так и так, у моего Майка вот такой список странностей. А вдруг поможет. Он должен, он должен вытащить мальчика из обложившего его говна.