Ангел в Содоме

После душа Джеймс надевает пижаму и уже готов идти в спальню, но вместо этого идет на кухню. Слишком много раздражающих мыслей, и они никак не сложатся в стройную систему. Он садится за кухонный стол и видит оставленный с вечера рисунок сына: это, несомненно, он сам, Джеймс, стоит на коленях и улыбается. Это гораздо лучше предыдущего рисунка с горящей машиной. К мыслям о ненормально удачливом убийце Торне теперь примешиваются мысли о сыне и его даре предвидения. Прекрасно. Теперь Джеймс и вовсе не сможет заснуть всю ночь. Впрочем, может быть, все еще наладится. Может, к его сыну через несколько лет прилетит сова и пригласит в Хогвартс. Или куда там приглашают совы американских волшебников? На рисунок падает тень, и Джеймс, заметив ее, поднимает взгляд. Патрик снова не дождался его в постели и пришел забрать в спальню. Он поставил обе руки на стол и смотрит внимательно, неодобрительно нахмурившись. — Опять Торн, — не спрашивает, а утверждает он. — Знаешь, ты им одержим. Лучше бы ты просто трахнулся с ним, честное слово. — Лучше? — в совершенном обалдении переспрашивает Джеймс. — Ну, то, что происходит сейчас — намного хуже. Пошли спать. — Я не усну, — говорит Джеймс, — ты иди спи. Мне надо подумать. — Тебе надо расслабиться. Давай я помогу. Патрик обходит стол, и Джеймс разворачивается, продолжая виновато смотреть на него. Он опускается на пол и стаскивает с Джеймса пижамные штаны, а затем берет его пока еще мягкий член в рот. Джеймс выдыхает и отдается на волю Патрика, даже не пытаясь управлять процессом. Он чувствует, как незаметно накатывает возбуждение, вытесняя усталость вместе с тревожными мыслями. После оргазма он еще пытается отдышаться, а потом вдруг понимает, что действительно расслаблен. Сколько у них не было секса, неделю? Больше? Может, поэтому он и стал таким дерганым. — Ты, как обычно, прав, — говорит Джеймс и благодарно целует Патрика в губы. — Пойдем спать. И тут кто-то звонит в ворота. Включается камера: там стоит какая-то женщина. Очень вовремя и очень подозрительно. — Ты же не собираешься ей открывать? — спрашивает Патрик. — Бога ради, уже полночь, что ей надо? Женщина звонит еще раз. Настойчивая. — Пожалуйста, откройте! — повторяет и повторяет она. — Это очень важно. Это жизненно важно. Это касается Дэмиена Торна. Вот и все, надежды на спокойный секс и такой же спокойный сон полетели к чертям. Проклятый Торн, кажется, достанет их повсюду. Джеймс идет за пистолетом, а потом нажимает на кнопку: — Входите. Кто-то умер, думает он, опять Торн кого-то убил и не оставил улик. Опять кого-то нашли с разодранным в клочья горлом или сожженного до костей. — Мистер Шей, — говорит эта женщина с сильным акцентом. — Я из Ватикана. Меня зовут Грета Фрауева. И мне нужна ваша помощь. Вы ведь занимаетесь расследованием случаев, происходящих вокруг мистера Торна? Джеймс с подозрением прислушивается к этой формулировке и, естественно, интересуется: — А у вас есть некая информация на этот счет? Потому что своей я делиться не могу, это, надеюсь, понятно. В ответ она показывает сумку, из которой выглядывает толстая растрепанная пачка бумаг. — Мне нужно, чтобы вы поняли кое-что. Они пропускают эту женщину в кухню. Ситуация странная — двое мужчин в пижамах, один из них только отдышался после оргазма, а другой в возбужденном ожидании, и незнакомка в строгом, простом платье, взволнованная совсем по другой причине. Мисс Фрауева улыбается им, и эта улыбка вдруг, кажется, озаряет всю кухню — как если бы из-за туч прорезался яркий луч солнца и воспарил голубь. Что-то в этом роде. Она раскрывает принесенную с собой папку и раскладывает по столу бумаги. В них вырезки из газет, фотографии, копии каких-то документов — все иллюстрирует ее рассказ о маленьком Антихристе, с самого его детства и до сего дня. И все то, что прежде вызвало бы у Джеймса и Патрика смех, становится логичным и естественным. Но не из-за газет или фотографий. Каждое ее слово наполнено любовью, понимает вдруг Джеймс. Любовью к ним, ко всему миру, к этому самому Торну, который, получается, все-таки никого не убивал. — У вас не хватает данных, — перебивает он вдруг. — Недавно Торн провел ночь в психиатрической лечебнице. Он пытался покончить с собой. Тогда она закрывает глаза и что-то шепчет — молится, наверное, — а когда снова открывает, по ее щекам текут слезы. — Бедный мальчик, — говорит она, — конечно, он не смог бы. Но теперь все будет проще. Если он согласится на это сам. — Согласится на что, на смерть? — переспрашивает Джеймс. — Он еще не знает, что его можно убить только семью кинжалами из Мегиддо. Но теперь... Теперь, если он и сам этого хочет, все будет хорошо. Его отец следит слишком пристально за всеми, кто пытался его убить, поэтому до сих пор никто из его врагов не выжил. Но теперь, если он согласится сам, его можно будет убить семью кинжалами на алтаре — и его душа исчезнет навсегда. Это лучшее, что он может получить, бедный, бедный мальчик. — Погибли не все его враги, — возражает Джеймс, чтобы не трогать эту скользкую и непонятную тему убийства души, — меня пытались убить несколько раз. Пес, которого я пристрелил, чуть не перегрыз мне горло. Потом загорелась моя машина, я едва успел выбраться. Она снова улыбается ему, и тогда он видит, что она поняла про них с Патриком сразу и все, просто не стала обращать внимания. — Вас не пытались убить, — объясняет она ему, как младенцу или идиоту, — вас пытались запугать. Все, кто были ему врагами, погибли, но вы ему не враг. И ей нет необходимости продолжать, он прекрасно понимает. Он не враг Антихристу, потому что он живет во грехе. В Содомском грехе. Который мерзость перед Господом. Джеймс прекрасно помнит все эти библейские строки, их трудно не знать, если время от времени расследуешь убийства из ненависти. Эти фразы попадаются слишком часто, чтобы выветриться из памяти. — Мистер Шей, — говорит она, — если вы хотите стоять на стороне Христа, принесите покаяние. Примите Христа как спасителя. — Да, — он соглашается, размеренно кивая, — я понимаю. Это все меняет. Я еще два часа назад был атеистом, — смущенно добавляет он. — Мы никогда не ненавидим грешника, только грех, — продолжает мисс Фрауева, и Джеймс снова чувствует себя так, словно божественный свет озарил его кухню, и молчащего Патрика, и весь дом. И мирно спящего Джейкоба на втором этаже. — Завтра я пойду в ближайшую церковь, — обещает он. — Завтра мы всей семьей принесем покаяние и причастимся. И тогда, выяснив, что хотела, и посеяв нужные семена, она уходит. Джеймс не отрываясь смотрит на видео с камеры наблюдения, ожидая, когда она выйдет за ворота. Потом хватает телефон: — Торн? В трубке слышно невнятное «м-м-м», и Джеймс понимает, что сейчас два часа ночи и Торн спит. Тут земля рушится, а он спит. Он и конец света проспит. Антихрист, мать его. — Торн, это детектив Шей. Это производит нужное впечатление: голос Торна сразу становится испуганным. — Кто погиб? Симона? Амани? — Никто из них, насколько я знаю. А ты скоро погибнешь. Немедленно беги из Нью-Йорка, за тобой идет охота. И ради всего святого не разговаривай с незнакомыми женщинами. — Что? — Ко мне сейчас зашла тут одна. Грета Фрауева. Не вздумай никогда с ней оставаться один на один. Я пришлю тебе скрин с моей камеры, чтоб ты знал, кого опасаться. Затаись и не высовывайся, я буду сливать тебе информацию. А теперь быстро выметайся из дома и уезжай из Нью-Йорка, немедленно! Не вздумай с ней ни в чем соглашаться, ты нужен миру. Ты наша единственная надежда. — Только не говорите, что вы любите меня и это все для меня, — Торн, кажется, больше напуган поведением Шея, чем возможностью умереть от рук неизвестной женщины. — Еще чего захотел, у меня семья есть, — улыбается вдруг Шей. — Все, минута на сборы, пошел! Он нажимает отбой. — Ты только что перешел на сторону Антихриста? — уточняет Патрик. Патрик так и не понял самого главного. — Она за два часа убедила нас в существовании Сатаны и всего такого, — Джеймс старается объяснить как можно понятнее. — Если она придет к нему, ей пяти минут хватит, чтобы он согласился идти в любой храм и там лечь на алтарь и позволить убить себя семью кинжалами. И тогда останется только этот их Христос и его победа. Патрик все еще не понимает. Обычно он схватывает все гораздо быстрее. — И тогда нам надо будет раскаяться в том, что мы с тобой вместе. И в том, что мы семья. И даже в том минете, который ты мне недавно сделал. И больше никогда... Джеймс наливает себе немного воды: горло совсем пересохло. — И если все, что мы делаем, — мерзость перед их Богом, то их Бог — мерзость для меня.