Передовая

Длинную царапину на предплечье Герхард заметил только к вечеру. Совершенно не удивился — поди уследи за такими мелочами, когда в день отбиваешь по три гиперборейских атаки. Подчиненный ему полк гвардии уже который месяц бессменно держал северный край передовой, а в последние дни попытки вытеснить окопавшихся рыцарей стали происходить куда чаще и ожесточеннее. Казалось, гиперборейцам изрядно надоела позиционная война на этом участке фронта, и они стремились подвинуть его во что бы то ни стало. Герхард мрачно ругнулся. Запрос подкрепления улетел к мастеру войны еще два дня назад, но ответа до сих пор не было. Силы его гвардейцев таяли. Еще и царапина эта... Сама по себе неглубокая, она успела воспалиться и опухнуть и теперь причиняла неудобство. «Надо будет завтра наведаться к эрлийцам, — отметил Герхард про себя. — Заодно Ричарда проведаю — ему крепко досталось в том бою...» ... Разумеется, ни завтра, ни послезавтра в госпитале он так и не появился. Противник наседал, часть штаба пришлось эвакуировать глубже в тыл, и за всеми этими хлопотами Герхард сам не заметил, как забыл про дурацкую ранку. Со временем она перестала болеть, зато начала зверски чесаться, что было воспринято им как хороший знак — заживает. Война шла своим чередом. Спустя неделю прибыло долгожданное подкрепление — отряд молодых «драконов» во главе с Эриком фон Бергером, подающим надежды чудом, чей отец приходился Герхарду троюродным братом. Их появление, безусловно, следовало отпраздновать — по возможности, скромно, дабы не оповещать гиперборейцев раньше времени. На войне было не так много поводов для веселья, чтобы упускать один из них. Рыцари собрались в бывшем штабном шатре. Его не успели увезти, а теперь уже и не было нужды — вскоре штаб должен был вернуться обратно. С появлением свежих сил почти потерянная надежда удержать плацдарм вновь воспрянула. Принесли вино — из личных запасов Герхарда. Рыцари, утомленные очередным долгим днем на передовой, веселились сдержанно: разбившись на небольшие группки, вполголоса беседовали; какой-то весельчак попытался устроить танцы, но, не получив поддержки, передумал. Молодежь пыталась флиртовать с поварихами полевой кухни и помощницами лекарей, но те, привычные к грубоватым ухаживаниям, больше отмахивались. Герхард переходил от компании к компании, нигде не задерживаясь надолго и следя, чтобы веселье не становилось чересчур бурным. Попутно он не оставлял надежды все же поговорить с Ричардом — он чувствовал себя виноватым, что добрался до госпиталя только сегодня, и то лишь для того, чтобы выяснить, что друг выписался три дня назад. — Прости, дружище, я так и не собрался тебя навестить, — Ричард ле Морэн нашелся среди молодых рыцарей-узурпаторов. — Сам понимаешь, воюем. Ричард с невеселым смешком покачал головой: — Так-то ты обходишься со старыми боевыми товарищами... — Герхард заметил, что друг избегает смотреть в глаза, но списал это на затаенную обиду. Не в его правилах было навязываться, и, хлопнув Ричарда по плечу, он отошел к другой компании. Перевалило за полночь. Пора было расходиться — побудку на завтра никто не отменял. Герхард вышел из шатра подышать свежим воздухом и заодно проверить часовых, но не успел отойти и пары шагов от полога, как услышал изнутри звуки приближающейся потасовки. В голосе одного и забияк он с удивлением узнал Ричарда. — Пока ты, молокосос, отсиживался под юбкой у матери, я воевал в этой дыре с такими тварями, что ты обгадишься при одном их виде! Популярная в Ордене поговорка «горячее драконьего огня только нрав рыцаря-узурпатора» и тут не дала сбоя. К тому времени, как Герхард протолкался к месту ссоры, она уже успела перерасти в драку и почти окончиться. Здоровяк Генрих Зейштрассе держал в двойном захвате молодого «дракона» из новоприбывших. Под глазом у парнишки наливался свежий синяк. Напротив него двое узурпаторов с трудом сдерживали изрыгающего проклятия Ричарда. — На гауптвахту обоих, — не глядя на драчунов, распорядился Герхард. — Утром разберусь. *** Полевая гауптвахта представляла из себя ограниченный «серебряными колокольчиками» и разделенный напополам магической завесой шатер. При необходимости внутреннее пространство можно было делить завесами и на большее количество частей, но в подчиненном Герхарду полку дисциплина до сих пор не падала так низко. Допрашивать первым он решил узурпатора. Рыцарь, чье имя оказалось Райнер Брюгге, не сообщил ничего нового — пожалуй, кроме того, что фразу «Он меня оскорбил!» можно твердить на разные лады двадцать минут кряду. Когда слушать одно и то же по сотому кругу стало совсем невыносимо, Герхард понял, что оттягивать неприятный разговор и дальше не получится, и, оставив Райнера в одиночестве костерить недавнего оппонента, отправился на вторую половину шатра. Ричард встретил его угрюмым кивком. Герхард пододвинул себе стул и уселся на него задом наперед, сложив руки на спинке. — Ты ведь не дурак, — нарушил он обоюдное молчание: — и уже давно не узурпатор, Рик. Что на тебя нашло? Ричард неловко пожал плечами. — Тебе с ним еще в бой идти, Рик. Возможно, именно он будет прикрывать твою упрямую задницу от гиперборейцев. Об этом подумал? Монолог затягивался. Герхард понемногу начал закипать. — Ты не себя вчера подставил, понимаешь ты или нет? Ты меня подставил! Вся эта юная поросль теперь будет смотреть на нас, «старичков», как на заносчивых ублюдков, не готовых признать их полноценными гвардейцами. Они «драконы», Рик! Их гордости хватит на целый Орден, а мозгов пока не достаточно, чтобы отделить твою пьяную выходку от образа действий всего остального полка. И как прикажешь мне завтра вести их в атаку? Ричард наконец поднял глаза и прямо, не мигая, посмотрел на Герхарда. — Я пока еще в своем уме, Гер, — усмехнулся он, и золотой ободок вокруг его радужки отразил блик светильника. — Но это ненадолго... Герхард потрясенно молчал. Он одновременно верил — и не мог поверить своим глазам. Многое стало понятным: и внезапная обида по мелочному поводу, и та спонтанная потасовка… Такой ободок мог означать только одно — позднюю стадию зависимости от золотого корня. Вещество, дававшее силу гиперборейцам, по иронии судьбы делало их врагов безвольными рабами, единственным стремлением в жизни которых становилось получение все новых и новых доз — до тех пор, пока разум окончательно не угаснет. — Но... зачем, Рик? — Помнишь тот бой, где меня ранили? Три дня назад, когда нас атаковал крупный отряд птиц Лэнга? Герхард кивнул. — Они смазывают клинки золотым корнем. Не каждая: я поспрашивал осторожно в госпитале — кроме меня зараженных нет. То ли не хватило на всех, то ли пробуют новый прием... Мне не повезло — досталась сразу большая доза, — Ричард невесело ухмыльнулся. — Кто-то еще знает? — Нет. Я выписался до того, как начали проявляться признаки... этого. — Почему ты не сказал раньше? Когда еще можно было что-то исправить? — Герхард вскочил со стула и принялся в волнении ходить из угла в угол. Ричард отвел взгляд. — Я же говорю — большая доза. Когда я понял, в чем дело, было уже поздно, вот и молчал. Да и потом... Рыцарь-наркоман — посмешище всего Ордена. Я надеялся нарваться на шальной клинок до того, как кто-то заметит. — Другие были бы осторожнее. — Вот видишь. Я уже сдаю... Вновь воцарилось неловкое молчание. На этот раз первым его нарушил Ричард: — Тебе пора идти, Гер. Ты выяснил все, что нужно, чтобы отпустить того юнца. — Я был здесь не за этим. — Я знаю. Гер... — Ричард помедлил. — Будешь уходить — забудь свой кинжал. Я хочу умереть рыцарем. Вернувшись в свою палатку, Герхард долго смотрел на зажившую, почти незаметную уже царапину на руке. Перед глазами стоял золотистый ободок вокруг темно-карей радужки ричардовых глаз, а в ушах все не умолкали его слова: «Я пока еще в своем уме, Гер... Но это ненадолго». *** Птицы Лэнга, казалось, были везде. Воздух кипел от серо-стальных острых перьев; лязг, крики, стоны раненых и инкантации арканов сливались в безумную какофонию битвы. Герхард бил, не видя, куда попадают его удары. Весь его мир сузился до нескольких ярдов горящей земли и мешанины тел — своих, чужих. Живых, мертвых. Очередное кошмарное порождение Азаг-Тота попыталось полоснуть его острым краем крыла по животу. Герхард увернулся, рубанул по крылу мечом, погасил инерцию клинка и одним точным ударом снес противнику голову. Кровь брызнула ему на лицо, и он машинально облизнул губы. Не дожидаясь, пока изуродованный труп коснется земли, обернулся к следующему врагу, принял на гарду его выпад, отбросил чужой клинок в сторону, одной рукой активировал «шаровую молнию». Он был прирожденным воином. В юности бой часто становился для него единственной отдушиной, праздником крови среди серого марева будней. Однако даже самый веселый карнавал приедается, если случается каждый день. Герхард давно уже не испытывал былого молодецкого азарта, когда брал в руки меч. Спустя годы военной службы его лучшим оружием стал технически точный расчет. На смену куражу пришло мастерство, и до сих пор он ни разу не пожалел об этом. До того дня, когда кураж вернулся. Герхард танцевал под ему одному слышный мотив, и гиперборейцы падали вокруг него, как подкошенные. Клинок пел в его руках, а душа подпевала ему в унисон. «За Ричарда!» «Дыхание дракона» зацепило сразу трех птиц, две из которых сгорели заживо на месте, а третья с горестным воплем упала, пытаясь потушить о землю вспыхнувшее оперение. «За Орден!» Кто-то вскрикнул слева от него, то ли от боли, то ли в попытке предостеречь — Герхард не придал этому значения. Слишком многих он еще не убил сегодня, чтобы позволить себе отвлекаться. «За Чудь!» Он не сразу заметил, что окружен. Его полк остался где-то там, позади, не поспев за самоубийственным порывом своего командира. Что ж, ему же лучше — чем больше вокруг врагов, тем эффективнее их можно убивать. Герхард совершенно не чувствовал ни страха, ни усталости — только эйфорию и азарт. Магическая энергия почти закончилась, и он, не прерывая рубки, разрядил накопитель в аркан «Кольцо Вулкана». Плотная стена огня на пару мгновений отделила его от врагов, дрогнула и, постепенно опадая, начала расходиться вширь, подобно кругам на воде. Все, что попадалось на ее пути, мгновенно вспыхивало, а пламя, не задерживаясь, двигалось дальше. Действие аркана дало Герхарду небольшую передышку. Он опустил меч и огляделся. Тошнотворно пахло кровью и горелой плотью. Мертвые гиперборейские уродцы ковром устилали землю. Кое-кто из них сгорел дотла, кого-то добивали мечами рыцари. То тут, то там среди павших мелькали пряди рыжих волос — часто, слишком часто... Герхард в приступе бессильной злобы сжал рукоять меча. Орден отомстит за своих — вот только станет ли им от этого легче? В нескольких ярдах от него кто-то застонал, протяжно и глухо. Герхард обернулся на звук. Пятеро рыцарей лежали вповалку неподалеку. С первого взгляда на них Герхард понял — живые так не лежат. Лишь один из них, упавший чуть в стороне от остальных, еще дышал. Герхард бегло оглядел парня: длинная резаная рана на ноге — заживет, нагрудник доспеха расколот, но свою роль он выполнил — грудь, вроде бы, цела... Он поднял взгляд выше и бессильно скрипнул зубами. Лицо рыцаря представляло из себя мешанину обгоревшей плоти, обугленных костей и вытекших от жара глаз. Капли расплавленной стали на лбу, когда-то бывшие шлемом, венчали жуткое зрелище. «Но ведь гиперборейцы не используют магию огня?..» Ответ был очевиден, но все существо Герхарда отвергало его в тщетных попытках придумать другое объяснение. «Они спешили мне на помощь. Они надеялись пробиться ко мне, спасти меня из окружения...» Рыцарь с обгоревшим лицом простонал последний раз и затих. *** Гиперборейцы отступили в тот день, но радости от первой за все это время значимой победы Герхард не чувствовал. Разумеется, его никто ни в чем не обвинял — на войне случайности бывают и более трагическими — но само осознание того, что он впервые поднял руку на своих, заставляло в бессильной ярости снова и снова прокручивать в памяти тот бой. Мог бы он поступить иначе? Стало бы это лучшим выходом? Да, конечно, ему не придется смотреть в глаза их женам. Женщинам наплетут какую-нибудь героическую сказку и велят похоронить павших в закрытых гробах. Но кому теперь мстить за тех, кто погиб от его руки? Если бы хоть один рыцарь предложил отдать его под трибунал, было бы легче. Но в их взглядах Герхард видел только сочувствие пополам со стыдливым облегчением: «Как хорошо, что я не на его месте!» Видел — и знал, что с этого дня ни один из них не испытывает к нему того уважения, что было раньше. Он все еще был командиром, авторитетом, и его приказы по-прежнему выполнялись без единого колебания, но он совершил единственную ошибку, на которую не имел права — дал повод себя жалеть. В штабном шатре, куда недавно вернулись писари и интенданты, было людно. Герхард склонился над широким столом с расстеленной картой и то и дело поправлял карандашом отметки вражеских позиций, согласуясь с поступающими разведданными. Можно было, конечно, воспользоваться магической проекцией местности, но он предпочитал работать с более привычной и материальной бумагой. К тому же, вот уже который день Герхард чувствовал иррациональное отвращение к магии — не сильное, но раздражающее, зудящее чувство, возникающее, едва он пытался активировать какой-либо аркан. Подчиненные наверняка списывали эту его новую причуду на последствия того несчастного случая, но сам Герхард в глубине души знал, что они неправы. Нечто подобное он уже чувствовал раньше, когда по юношеской неопытности перенапрягался на тренировках. Однако не мог же он получать переутомление каждый раз, как пытался сотворить простенькую иллюзию? Герхард решил разобраться с этим позже. До сих пор бумажные карты его вполне устраивали. План грядущего наступления не клеился. Нужно было двигать рыцарей вперед, развивать успех, пока противник не опомнился и не отбросил их обратно. Но как одновременно удерживать то, что захвачено, и идти вперед, когда твой полк, изрядно потрепанный в последнем бою, еще и полон юнцов, едва надевших гвардейские мундиры? Чья-то ладонь осторожно легла ему на плечо. Герхард нахмурился. Он не любил, когда его отвлекают от размышлений. — Доброе утро, командир, — лицом Эрика фон Бергера можно было осветить небольшую палатку, и это почему-то вызвало глухое раздражение. Тем не менее, Герхард попытался быть дипломатичным. — Доброе, — коротко кивнул он родственнику и полуобернулся обратно к столу, намекая на то, что не готов развлекать его разговорами. Эрик, однако, намека не уловил. Или сознательно проигнорировал: Герхард не любил думать о ком-то хуже, чем теоретически могло быть, но сейчас его раздражение играло против Эрика. — Готов поспорить, после вчерашней трепки они не решатся лезть сюда еще пару дней, — непрошеный советчик кивнул в сторону карты. — Хорошая возможность дать бойцам отдохнуть. — Отдохнуть? — Герхарда передернуло. Мало того, что юнец лезет, куда не приглашали, так еще и демонстрирует вопиющий идиотизм. — Сейчас не время для отдыха! Мы выиграли бой, но не войну. Нужно продолжать наступать, отбрасывать их дальше и дальше, пока они не опомнились, нельзя останавливаться на середине пути! Эрик нахмурился. — Командир, люди устали. У нас много раненых... — Все, кто способен держать оружие, будут его держать! — Герхард со злости грохнул кулаком по столу. Этот мальчишка осмелился с ним спорить — с ним, со своим командиром! Да он должен бросаться исполнять приказ, едва тот был высказан! — У нас здесь война, а не придворные танцульки, к которым вы все привыкли у себя в столице! Эрик побледнел — резко, до белизны. Ноздри его раздулись, глаза потемнели из-за расширившихся зрачков. Было видно, что он держится из последних сил, и все-таки он держался. — Если гиперборейцы ударят с флангов — а они не идиоты, чтобы переть в лобовую, единожды проиграв, — нас отрежут от основных сил, окружат и перебьют, как цыплят в загоне, — голос его дрожал, но тон все еще был спокойным и рассудительным. — Наступать одним полком, не согласовав свои действия с теми, кто держит линию фронта справа и слева от нас, — безумие. Герхард несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться. В пылу спора он не заметил, как вокруг них с Эриком образовалось пустое пространство. Все взгляды были обращены на него. Он должен был отстоять свой авторитет командира — здесь и сейчас, не то будет поздно. Он уже начал было произносить заготовленную едкую тираду, но осекся. Эрик был «драконом», и его терпение было на пределе. Любая недостаточно уважительная фраза, жест или взгляд могли сорвать планку окончательно, и тогда драки не избежать. В памяти возникла похожая сцена — еще совсем недавно он считал, что Ричард поступил по-дурацки, а теперь сам едва не совершил ту же ошибку. — Я подумаю над твоими словами, — родил он наконец дипломатического уродца. — Но впредь не рекомендую спорить с тем, кто отдает тебе приказы. Эрик коротко кивнул и быстрым шагом вышел из шатра. Герхард передернул плечами — несмотря на кажущуюся победу в споре, чувствовал он себя преотвратно. И еще этот взгляд, которым напоследок наградил его Эрик… Как будто понял что-то, недоступное ему самому. *** Просыпался Герхард медленно, но неотвратимо. Голова болела, обстановка шатра качалась перед глазами из стороны в сторону, как пьяная. Во рту был какой-то странный неприятный привкус — будто и впрямь полночи пил всякую дрянь вместо того, чтобы с упорством обреченного смотреть в штабные карты. Эрик был неправ. Герхард чувствовал это нутром, инстинктом опытного военного, проведшего не одну кампанию. Эрик был дважды неправ. Но Герхард обещал подумать над его словами. Почему бы и не сейчас? Пошатываясь, он вышел наружу и с удивлением понял, что рассвет еще и не думал наступать. По его ощущениям, он, по меньшей мере, должен был уже хотя бы начать заниматься. Лагерь спал — спал тем самым чутким, настороженным сном, какой обычно приходит перед тяжелым боем. Тихо потрескивая, пролетали охранные арканы, где-то стонали — то ли от боли, то ли от дурного сна; поднявшийся с вечера южный ветер хлопал тряпичными стенами шатров. Герхард зашагал к краю лагеря. На ходу ему всегда думалось легче, но сейчас мерный ритм шагов не помогал сосредоточиться. Голова гудела, как пустая бочка, в ушах стоял негромкий противный звон. Он едва не наткнулся на одну из «птичек» — маленьких арканов-посланцев, передающих короткие шифрованные сообщения между частями. Эта «птичка» еще набирала высоту, явно удаляясь от одного из близлежащих шатров. Герхард нахмурился. Все «птички» в лагере так или иначе проходили через него — сообщения, которые они несли, предназначались командованию, внутри лагеря можно было обсудить все вопросы и лично, без шифровки. Кто и зачем мог писать мастеру войны без его приказа? Он огляделся, прикидывая, откуда могла прилететь злополучная «птичка». Шатры вокруг были почти неотличимы друг от друга, и все они несли на пологе вышитый герб Ложи Драконов. «Опять они… — Герхард непроизвольно сжал руку в кулак, перенося свою злость на Эрика на всю его воинскую часть. — Сначала перечат мне при всех, потом общаются через мою голову со старшими по званию, что дальше? Прямое неподчинение приказу?» Он почувствовал, как его снова начинает захлестывать волной ярости. Сдержаться и не ворваться в первый попавшийся шатер, требуя объяснений, стоило ему немалых усилий. Все мысли о том, чтобы подумать над словами Эрика, вылетели из головы, снесенные ураганом гнева. Последних волевых усилий хватило на то, чтобы, резко развернувшись на пятках, уйти из той части лагеря, что занимали «драконы». До утра Герхард так и не смог сомкнуть глаз. Сигнал к побудке застал его на самом краю лагеря, возле охранного контура, вглядывающимся вдаль, словно там можно было различить в предрассветных сумерках позиции врага. *** Они все прибывали и прибывали, как в дурном сне — молчаливые, жуткие, смертоносные. Неостановимые. С фронта, с тыла, с флангов. Тощие Всадники пробивали оборону рыцарей и откатывались назад, а в каждую образовавшуюся брешь врубались Птицы Лэнга, распространяя вокруг себя хаос и панику. Ровные поначалу колонны рыцарей смешались, разбились на отдельные, отчаянно сражающиеся в окружении отряды. — Сплотить ряды! Не позволяйте им отделять вас от остальных! — Герхард с затаенной злостью смотрел, как тают силы рыцарей. Почему они такие идиоты? Почему они не могут просто держаться вместе? Не воины — овцы в отаре, полностью подвластные лютующей вокруг волчьей стае... «Ничего. Это ничего. Бой еще не проигран... Пока жив хоть один гвардеец, полк будет существовать! А когда мы отбросим этих тварей обратно туда, откуда они пришли, Великий Магистр признает мои заслуги. Не может не признать! Может быть, я даже стану мастером войны...» Герхард сражался отчаянно, как в последний раз. Он не мог допустить даже мысли о поражении. Чудь ведь уже побеждала под его командованием! Почему теперь не получается так же просто заставить врагов отступить? Накопитель на поясе с едва слышным щелчком разрядился. Рано, слишком рано... По его прикидкам, он еще не должен был истощить даже свой внутренний резерв, но ощущения говорили об обратном: холодок в груди и тянущая боль в висках указывали на то, что магической энергии у Герхарда не осталось. В другой ситуации он бы постарался хотя бы ненадолго выйти из боя, чтобы подзарядиться, но не теперь. Никому нельзя было доверить командование на то время, пока его не будет с полком. Да и что такое для чуда — воина! — магия? Всего лишь инструмент. Полезный, но не единственный. Он умеет убивать и честной сталью. Где-то позади, в отдалении боевой рог заиграл команду отступать. — Кто?.. Какого демона?! Это была измена, и Герхард точно знал, кто за ней стоял. «Проклятый сосунок! Решил воспользоваться ситуацией и оспорить мой приказ? Не выйдет!» Прорубаться обратно к своим было сложно — гораздо сложнее, чем раньше. Но сейчас его вел вперед не только азарт, но и ярость: изменник должен быть казнен! Сейчас или никогда. Группы рыцарей тут и там уже начали организованно отступать, изо всех сил стараясь не превратить отход в паническое бегство — еще немного, и гиперборейцы будут праздновать легкую победу. Еще немного... Алый плюмаж на шлеме Эрика реял над морем голов, подобно кровавому знамени. Герхард уже мог различить его силуэт в толпе: вот он рубанул мечом по протянувшейся к нему руке с шамширом, отступил за спины двоих узурпаторов из своего отряда и вновь поднял боевой рог, командуя отход. Самым отвратительным было то, что ему — ему! — повиновались не только его бойцы, но и прожженные ветераны, старые, опытные вояки. Герхард почувствовал, как глаза застилает кровавая пелена. Эрик, казалось, до последнего не ждал удара. Он видел — не мог не видеть — широкий замах, оглянулся по сторонам, видимо, ожидая найти там притаившегося врага, и даже не поднял меч, чтобы защититься. Когда его голова, разбрызгивая кровь из сонных артерий, покатилась по пропитанной кровью земле, Герхард успел увидеть, как в его стекленеющих глазах отражается удивление пополам с горькой обидой. — Держать строй! Не сметь отступать! Группа ветеранов вокруг него сплотила ряды, но это уже ничего не могло изменить. Остатки полка, выжившие в мясорубке, которой стало это наступление, как волна, покатились назад, на старые позиции. Пока что это было еще организованным отступлением, но Герхард видел, что стоит гиперборейцам поднажать еще немного, и оно превратится в паническое бегство. — Нет! Не сметь! Это приказ! — с тем же успехом можно было бы останавливать словами бурю. Герхард остановился, в бессильной ярости сжимая кулаки. Верные ему рыцари прикрыли его своими телами, как живым щитом. Им уже не было нужды отдавать приказы, за годы совместной службы они научились понимать своего командира без слов. Герхард обвел глазами картину сражения. Положение было безвыходным, и он почувствовал, как снова опускается на глаза алая пелена гнева. Что ж, если им суждено умереть или отступить, пусть как можно больше врагов уйдет с ними в небытие. Пусть об этой атаке слагают легенды потомки! Он присел около трупа Эрика и, орудуя мечом как столовым ножом, стал один за другим отрезать пальцы, навеки стиснутые вокруг боевого рога. Кости поддавались плохо, кровь брызгала во все стороны, заливая землю и заставляя ладонь скользить на рукояти меча, но дело продвигалось. Наконец, стряхнув отрезанные пальцы на грудь безголового тела, Герхард поднял окровавленный рог над головой. Поверх голов отступавших, поверх резни и криков раненых взметнулась в небо чистая, звучная песнь наступления. Герхард уже не следил за тем, сколько из рыцарей последуют его приказу. В его мечтах, конечно, вслед за ним шел в бой весь его потрепанный, но несломленный полк; знамена развевались на ветру, мечи отбрасывали отблески на уродливые лица врагов. В его мечтах их самоубийственный порыв имел даже какие-то шансы на успех… Конечно, выживут не все. Лишь маленькая горстка отборных храбрецов, лучших воинов, сможет переломить ход сражения. Он уже видел, как бегут, умирая на ходу, гиперборейцы, как он сам и несколько верных ему воинов с боевыми кличами преследуют их, гонят, выбивая по одному, как ломаются под ударами мечей и арканов их костистые тела… ... Как вспыхивают вокруг алые порталы, как выходят из них избранные гвардейцы мастера войны. Как яростно врубаются они в схватку, прорываясь к нему — о, они, верно, пришли воздать ему почести как герою? Как Гуго дю Гленн, командор войны и правая рука самого магистра, со странным сочувствием и сожалением смотрит ему в глаза и, словно увидев там что-то печальное, сокрушенно качает головой. Удар мизерикордии под ребра, в стык доспеха, застал его врасплох — как же так, за что? Неужели — измена?! В самых высоких кругах, подумать только, даже Гуго! Подумать о чем-то еще он не успел — сознание покинуло его вместе с жизнью. Бездыханное тело повалилось на землю — рядом с телом его родича Эрика фон Бергера. Эпилог. В темном зале прощания было тихо. Пахло благовонными маслами и пылью, заглушавшими тяжелую вонь крови от тел. — Вы видели? — тихо спросила молодая чуда в траурном платье. На ее лице не было приличествующих случаю слез, но голос едва слышно надламывался на высоких нотах. — Видел, — Гуго не нужно было уточнять, что она имеет в виду. — Он погиб в бою, правда? — спросила чуда, неотрывно глядя в лицо лежавшему на одном из постаментов телу, до пояса прикрытому простыней. — Если нет, все равно соврите, пожалуйста! — в ее голосе прорезались умоляюще нотки. — Мне нужно будет что-то сказать нашему сыну. — В обмане нет нужды, мадам, — глухо ответил Гуго. — Ваш муж погиб в бою, до последнего не выпуская оружие из рук. Остальное… Считайте военной тайной. Чуда благодарно кивнула и вновь вперила взгляд в лицо покойного. Глаза Герхарда были закрыты, а на уложенной на груди руке алым росчерком выделялся длинный, слегка изогнутый шрам.