Ты катись, катись, колечко

— Не дело это, слышишь? — лёжа в примятой траве, Миша оторвался от раскрасневшихся под его поцелуями сладких Андрюшкиных губ и теперь наблюдал, как тёмно-зелёным листом, продырявленным здесь и там какой-то мелкой тварью, Андрей стирает со своего живота и груди следы их поспешной встречи. — Я с тобой в ложнице своей любиться хочу, а не среди репьёв обжиматься. — Коли хочешь на перине, чего всё в кусты таскаешься? — усмехнулся в ответ Андрей. Он отбросил мокрый лист и потянулся к сброшенной второпях в траву рубахе; крошечная нестёртая капля осталась возле соска. — Обожди, — Миша наклонился, слизал эту каплю и, укладывая голову Андрею на грудь, проговорил тоскливо: — Сам ведь знаешь. Может, и дал бы отец согласие, чтоб я не к девке посватался — нелюбый я у него сынок, — да только кто ж с конюхом свадьбу сыграть даст? А тебя, чего доброго, и вовсе со свету сживёт за то, что на княжеского сынка рот разинуть посмел. Сбежать разве? Хочешь? Хоть за тридевять земель с тобой пойду. — Разыщут нас. И за тридевять земель разыщут. И в репьях, глядишь, найдут, ежели засидимся. Пора, Миша. Андрей поднял от себя Мишину голову, заглянул в глаза: — Брешешь поди про тридевять земель-то? Неужто и впрямь со мной бы пошёл? — И дальше бы пошёл, — ответил Миша. — Не веришь? — Верю, — Андрей улыбнулся. — И я бы пошёл. — Я как тебя встретил тогда, с лошадьми на реке, так и понял, что конец мне, пропадай, головушка. Красавец ты у меня, на конюха и не похож вовсе. В рубаху шелковую одеть, и от княжича не отличит никто, — Миша сел на измятый подорожник и полевицу. — Не хочу я так с тобой! По-людски хочу. — А страшон был бы, можно и не по-людски? — Да что ты! Я ж не про то... — А про что? — Люблю тебя, — признался Миша, признался впервые и сам зарделся от такого признания. — Никого другого не хочу. Андрей выпустил из пальцев так и не надетую рубаху, оплёл руками его шею: — И я, Миша. Зашелестела высокая трава, и они вскочили на ноги, не успевая уже одеться. * Отец ждал его. Молча сидел, хмурился. Михаил склонился, приветствуя. «Донесли уж», — подумал про себя. — Долго же ты добирался, — заговорил наконец князь. — Торопился, да не от посада шёл поди. — Шестнадцать годов, а всё по матери убиваешься? Доколе от княжьего двора шастать будешь? — Кабы ты в Юрьеве мать схоронил, я бы и не шастал, — плохо скрывая давние горечь и недовольство ответил Миша. — Сама она того не пожелала, знаешь ты. — Она не пожелала, да и ты не противился. — Вольничать вздумал?! — стукнул кулаком, поднялся со своего места князь. — Обманывать? Хорош, нечего сказать! Я уж было думал, ты в монастырь собрался — ни разу на девку не взглянул, а ты в другом саду тропинки топчешь. — Выходит, застали бы с девкой — тебе радость одна? Князь остановился напротив сына, насквозь глядел: — Кто таков? — спросил. — Полюбовник твой, из-за которого отцу лжёшь. К чьему сынку бегаешь? — Да конюх он, отец... — Вон оно как. А в Юрьеве для таких дел конюха себе сыскать не мог? Михаил смолчал, злость свою внутри схоронил. — Ты про конюха того забудь теперь, — сказал ему князь. — Братца моего, Ивана, после смерти Бориса в Выжгород на княжение призвали. Я того допустить не могу, не он, а я Борису наследник. — На Ивана пойдёшь? — И ты со мной. Верность свою на деле покажешь. Что молчишь? — Твоя воля, князь. Бьётся сердце, беду чует, и не унять его. Помереть не страшно, страшно с любимым в последний раз не свидеться. Душу свою в груди зажал, чтоб не рвалась сильно, просил отца: — Дозволь в последний раз в Торобец поехать. Князь очами гневно на сына сверкнул: — Не дозволю. Потеху себе и здесь отыщешь, коли не можешь без этого. Только от двора боле ни ногой. Надумаешь ослушаться — велю плетьми сечь. * Ослушался Михаил, ослушался отца и князя своего. Как уехал князь по делу из Юрьева, так и сбежал он в тот же день. Добрался, выставил знак в условленном месте да ждать стал. Трижды солнце село, трижды взошло. Каждый день не по разу проверять ездил — на месте знак. Где же ты, кого сердце ждёт? Уж вернулся в Юрьев князь, не нашёл сына, разгневался, выслал за ним дружинников своих. Как прискачут — вернут к отцу, да не свидимся боле. Но вот пропал знак с положенного места! Придёт Андрей, придёт, куда оговорено. Стороной Миша шёл, торопился, рубаха к спине прилипла. Остановился. Тишина вокруг, никого, только рожь стоит. Позвал негромко — никто не ответил. Искал — и нашёл... Сильно примята рожь, фигурки маленькие брошены: две лошадки деревянные, которых Андрей со скуки вырезает. И кровью кругом накапано. Похолодело внутри: «Неужто отец выследить приказал?». Кинулся по следу. Вот оборвался след, и крови нет больше. В одну сторону, в другую... Вышел к наезженному месту, а там отметины от копыт лошадиных. Стояли здесь, да на Торобец повернули. А в Торобце Мишу поджидали. Разговоров долгих не разговаривали, сразу в Юрьев отправились, ничего про Андрея разузнать не смог. Князь Юрьевский в ярости был, велел сына пороть, да только после разговора, меж ними случившегося, Мише всё равно уж было, хоть бы и до смерти засекли. — Что с Андреем сталось, прошу, скажи, коли знаешь, отец! — умолял, на коленях стоя. — Твоих коней следы видел да кровь кругом! — О ком печёшься? — грозно спрашивал его князь. — Не об отце, а о конюхе безродном печёшься! Может, и брату моему на верность присягнёшь? — Зачем говоришь такое? Я от Ивана зла не видел, он меня и мать в лихой час у себя приютил, а велишь ты против него идти, я пойду. Нехорошо князь на Михаила взглянул, сказал со злобой: — Да кто ж родного сына своего не приютил бы. Задохнулся словно от удара Миша, земля под ним качнулась: — Врёшь! Не может этого быть, на одно лицо я с Алёшкой да с тобой! Что же только я у тебя во всём плох? Алёшку-то, поди, чужим семенем не назовёшь! Ненавистью, видно, и мать погубил! — Мать твоя за грехи пострадала! — За грехи? А когда же ты, отец, за грехи ответишь? К Борису убийц подослал, думаешь, не знаю? Был старший брат у тебя да и сгинул! Побелел князь: — Вон как ты заговорил! Нет тебе веры после этого! — Да разве была она? — ответил Миша тихо. — Знать тебя не желаю боле! — не унимался князь. — Алёшке после себя всё оставлю, а тебя в жёны за выкуп отдам, ты девица видная! Жаль, конюхом порченная, ну да ничего, в том месте, куда он тебя портил, невинность, поди, не разглядеть и не нащупать. — А не пойду? Убивать станешь? — Почто мне тебя убивать? Посажу в подклет, покуда жених не сыщется. Миша затих. Не о чём говорить, только му́ка одна. Прошептал лишь: — Что с Андреем сотворил, князь?.. Холодно глянул отец, помолчал да и ответил: — Нету боле Андрюшки твоего. * Сколько уж Миша бежал да скрывался? Ни дней не считал, ни ночей. Пожухла трава, белым инеем засветились морозные утра, а он всё блуждал, то по лесу, то к жилью порой выбираясь, чудом стороной обходил тех, кто на поиски его был послан, чудом опасности стороной обходил. О том не думал, куда идёт, всякую надежду потерял. Лечь бы на землю, чтоб ночной мороз прибрал, да не даёт что-то, а что — того Миша и сам не знал. ... Жених-то ему скоро сыскался. Озерецкого князя сынок. Два лета назад бывал Миша в Озерецке с отцом, когда князь тамошний старшего сына на Изорской княжне женил. Мог ли подумать, что женихов братец к нему самому́ свататься захочет? — Приезжали уже, сговорились, — шептал Алексей, к Мише тайком пробравшись. — По рукам ударили, обратной дороги нет. Как выкуп приготовят, так и приедут за тобой. А гостей собирать по зиме решили¹: отцу нынче одна забота — стол Выжгородский... Может, и пусть, Миша, а? Глядишь, к счастью. — Лучше в речку кинусь, чем такая жизнь. — Я б помочь хотел, а как тут поможешь? — Уйти бы отсюда, — отвечал Миша. — Да я тебя о таком просить не могу. — Куда ж уйти? — А хоть бы куда. Ото всего подальше. Брат способ нашёл, вывел Мишу из княжеских хором, собрал что в дороге пригодится, оружие принёс. Нож Миша взял, а меч брать отказался: — Приметный я с мечом-то. Обнял брата, спросил напоследок: — Княжеского гнева не боишься? — Боюсь, так что ж с того? Готов за тебя терпеть. Как бы ни гневался князь, а кроме нас с тобой других сыновей не нажил. Сам немолод, от Анны девки одни. Без тебя во мне последняя его надежда. ... Который день Мише худо было: то в холод кидало, то в жар до ломоты в костях. Оттого и всадников поздно заметил. Бросился с чистого места, хотел укрыться, да поздно уж: разъехались, окружают. Вынул нож свой, только какой от ножа прок? «Не отобьюсь, а и живым не дамся, пусть хоть горло себе резать придётся». Не торопятся всадники, не нападают. Вот позвал один, говорит что-то. Да не услышал его Миша: кровью застучало, затуманилось в голове, утянуло вниз. Миша упал и себя уже не помнил. * И привиделось Мише, будто он с Андреем на прогретом высоко стоящим солнцем бесконечном поле. Бьющий тело озноб сменился мягким теплом, словно в выхоложенном морозами жилище затрещала дровами, разогрелась белёная печь. Как, в далёкую теперь, снежную зиму, когда, в муках исторгнув из себя второго сына, тихо-тихо отошла на тот свет Мишенькина мать. Когда мело по полям, свистело и выло, и Миша прижимался в страхе к старой няньке своей, а она напевала, тихо и печально, гладила по голове, пока он лил слёзы и отогревался на её руках под треск поленьев в печи. А как во поле три дороженьки... А одна дороженька да во тёмный лес. А друга дороженька — стоит вражья рать, Стоит вражья рать, застит белый свет. А у третьей злато-серебро, Злато-серебро — да ночка холодна. И нигде добру молодцу счастьюшка нет, И кругом добру молодцу Лишь смерть одна... Тепло Мише, тепло... Обнял Андрей за плечи, глядит внимательно, а какие глаза у него — и не разобрать... — Эй, Мишка, — улыбается тощий пока и длинный (давно ли дитём был?) меньшой брат Алёшка, — там девки хоровод водят, бежим со мной? — Ступай, останусь я, — отвечает Миша. — Разве я песен их не слыхал? Ты катись, катись, колечко, До реки, до реки... Уклейка — речка спокойная, по краю земель Озерецкого князя течёт. Миша остановился смыть пот с зудящей от укусов мошки кожи. Ниже по течению, в самом мелком месте два конюха подвели к воде коней. Он и залюбовался: ладные были кони. Из княжеской конюшни, не иначе. Да не только лошадьми залюбовался он... Ой, летит, летит соколик, Глаза словно васильки... Сорный, глупый цветок ты, василёк. Синел из примятой ржи, лиловым цвёл на лугу, где ежа и лисохвост над головами метёлками машут (сорви такую метёлку, по расцвеченной солнечными пятнами коже проведи, чтоб смешно, и поцелуи потом чтоб, снова и снова). Разве сравнил бы любимого своего с глупым цветком? Ни с чем и ни с кем бы не сравнил. Потому что нет других таких во всём свете. Обнял Андрей за плечи, глядит внимательно: — Я здесь, я здесь, Миша! — позвал будто бы. И Миша очнулся в незнакомом месте. Кто-то сидел подле его постели. Миша присмотрелся — и узнал Озерецкого князя. Попался ты, попался, добрый молодец. Злато-серебро... Да ночка холодна. И нигде тебе счастьюшка нет, а кругом лишь смерть одна. * — Исцелился, своевольник? — подал голос князь. — Присмиреешь али снова побежишь? — Побегу, — глухо ответил ему Миша и закашлялся. — Отцу меня вернёшь? — Заполошный ты, — князь помолчал задумчиво и добавил: — Да то, может, и хорошо, когда один осмотрительный, а другой заполошный... Не стану я тебя возвращать, здесь останешься, уж выкуп повезли. — Не хочу я княжича твоего. — Сделано всё, исполнен сговор. А дальше сами промеж себя решайте, когда сын из Юрьева вернётся. Миша приподнялся на своём ложе, спросил угрюмо, видно желая княжеский гнев на себя навлечь: — Не боишься за него? А ну как беда от моих рук приключится? Посуровел князь, поднялся на ноги, сказал, уходя: — Я тебя как родного принять готов. Зачем слова говоришь, о которых жалеть станешь? * К вечеру мыться под стражей повели. А как вернули не в ту горницу, откуда уходил, так и понял всё: ждут, значит, скоро княжича, мужа теперь его. Да неужто хотят, чтобы лёг с ним²? Для чего? Чтоб место своё знал в новом доме? Стемнело уж давно; снег сыпал. Не спал Миша, хоть и слаб ещё был после хвори — от слабости даже испарина по телу выступила. Скрипнула половица тихо-тихо. Засветился огонёк. Хочешь, нет ли, а придётся участи своей в лицо заглянуть. — Миша... Ухнуло сердце вниз, пропало и нет его. Только что же в опустевшей груди колотится? — Андрей? Ты ли?.. Живой! Прижимал к себе, крепко прижимал, в глаза смотрел — не мог насмотреться, дышал и надышаться не мог. — Живой, Миша. Каким мне ещё быть? А вот ты чудом в живых остался. Прости, не хотел я, чтоб так вышло, да не знал, как весточку подать, что это я к тебе свататься хочу. — Кровь ведь я нашёл на том месте, где свидеться должны были. — Так что ж с того? — Отец мой сказал, что нету тебя боле... Андрей застонал, закрывши лицо руками: — Я тогда тебя с самой ночи ждал, по-другому уйти не вышло. Ветку резал, нож сорвался, я руку ранил, а потом слышу: на лошадях едут, пошёл разузнать. А там твоего отца люди, я и убрался подальше, чтоб не заметили вдруг. Вернулся потом, ждал тебя опять, да так и не дождался. — Соврал, значит, отец мой, — Миша на руку Андрееву с рубцом от ножа глядел, а после на ворот его расшитый; спросил: — А ты? Выходит, тоже врал мне? Андрей потупился, снова прощения просил: — Ты прости меня. По дурости это. Сначала думал, позабавлюсь, не стану говорить, коли ты сам меня за конюха принял. А как понял, что люблю, уж и страшно признаваться стало, хотел, да не решался. Думать о прошедшем не стал, рассмеялся Миша, будто тяжесть с груди скинул: — Может, и к лучшему, Андрюшка, а? Только как это я о том, кто ты есть, не знал ничего? — Меня отец к дядьке отправил, едва двенадцать исполнилось, уму набирайся, мол. Он и старших к нему отправлял³. Я в то лето и вернулся, когда с тобой повстречались. Миша пальцы в Андреевы волосы запустил, по лицу гладил: — Неужто вместе теперь? Улыбается Андрей, прижимается к губам: — Вместе, Миша. — Вот, значит, какую Озерецкий князь сыну судьбу выбрал... — Я сам его просил, Миша, как узнал, что отдаёт тебя отец твой. От меня, говорю, никакой девице проку не будет, не лягу с ней, тошно даже глядеть. Разреши мне к сыну Юрьевского князя посвататься, люблю его, а он меня. Всё одно внуков от меня ждать, что сказок от немой рыбины. — Отчего ж он не сказал мне, что ты сын его, коли знал обо всём? — Озлился, поди, за твои слова. — Простит меня? — Простит. — Одного тебя люблю, — на ухо мужу своему шептал. — Пойдёшь ко мне? — Жар ведь у тебя сильный был. Погодим, может? — Да прошло уж. Зато, поди, и внутри горяче́е. Андрей выдохнул, проговорил хрипло, губами Мишиной шеи касаясь: — Злодей! Давно ли при смерти лежал, про колечко плёл да васильки? — Тебя в забытьи видел. Не разлучимся боле? — Не разлучимся. Ляжет снег да лёд по рекам встанет, тогда и гостей соберём. Отец удел даёт. В Волохове сяду, и ты со мной. Уклейка там течёт, возле неё с тобой повстречались, — Андрей потянул чуть влажную от пота рубаху с Мишиного плеча, пропел тихо: — Ты катись, катись, колечко, до реки, до реки... И Миша ответил, и целовал мужа своего, ласк своих уже не сдерживая: — А когда ж мой милый сядет а у правой у руки⁴...