Hello

HELLO

             Осколки и померкший блеск. Софиты выключены, люстры, наоборот, включены, и декорации видятся простой размалеванной фанерой — чем, собственно, и являются на самом деле. Мэдисон пытается сосредоточиться и не психовать, хотя тело подводит, — она четко ощущает, как сердце ошибается, неловко меняет размер такта – две?три четверти? – и следом переворачивается в груди. Такое уже было два года назад — после развода, — это стресс. Доктор Рэдмон сказал, что ничего страшного. Ничего страшного, Мэдисон, знаешь же, что это ничего страшного. Рассыпавшийся по сцене искусственный жемчуг, украшавший костюм одной из девочек — как настоящие слезы: Мэдисон опять борется с истерикой — террорист выстрелил балерине в живот. Режиссер на репетиции, кажется, звал ее Элис. Элис. Красивая тонкая Элис. От незримого присутствия крови мутит. Этого запаха невозможно не чувствовать, от него невозможно отделаться, как и невозможно отделаться от чьих-то рыданий за спиной и орущего «если ты не заткнешься, сука, я тебя пристрелю!»       Мэдисон представляет отрывок из партитуры и медленно шевелит пальцами, будто под ними струны. Привычные движения успокаивают.       Она не видела, как все началось. Гобои не доиграли фразу, и звучание оркестра поперхнулось, а после оборвалось. Музыкантов заставили подняться в зал — пришлось оставить арфу. Ступени узкие, неудобные, а на Мэдисон концертное платье — замешкалась, чуть не упала. Мэдисон не понимает, что может быть нужно всем этим людям. Она просто старается совладать с собой — считает ноты по визуальной памяти, хотя пальцы знают лучше. Эта «Жизель» уже третья в сезоне, и Мэдисон хочет надеяться, в ее жизни не последняя.       Время замирает. То ли транс, то ли оцепенение. Перед внутренним взглядом пассажи из длиннохвостых нот, в ушах — гул и какофония. Почему-то вспоминает про Иисуса, хотя никогда не замечала в себе набожности. Думает, что пойдет волонтером при церкви, если — перебивает сама себя, — когда все это закончится. Paternoster, quiesincaelis… Дальше слов она не помнит.       Вновь обретенная вера тут же подвергается испытанию: один из людей в масках выворачивает ей плечо, приставляет дуло к виску и рычит что-то неразборчивое. Так под дулом и ведут по внутренним помещениям театра. Только оказавшись на заднем сидении легкового автомобиля, Мэдисон понимает, что из глаз хлещет.       «Заткнись, сука, заткнись!» — повторяют и повторяют ей криком, тычут холодным железом в голову.       И Мэдисон молчит: в горле появился спазм, который не дает даже всхлипнуть. Она закрывает глаза, мысленно перебирает струны невидимой арфы. Слезы стекают в декольте. Окно приоткрыто, и в груди из-за слез холодно. Мэдисон кажется, что ее сейчас стошнит.       Она чувствует рывок тогда же, когда в сознание врывается визг тормозов. Мэдисон сильно бьется головой о водительское сиденье. Кажется, разбит нос — во рту солоно. Ее снова хватают за руку, но сильно сжать не успевают — совсем рядом раздаются выстрелы.       Пассажирская дверь распахивается, но Мэдисон не может даже шелохнуться. Человека перед ней не разглядеть: на улице темно и мигают проблесковые маячки,а на лице— разноцветные сполохи и тени. Ее вытягивают из машины. Встряхивают, а после обнимают — кажется, у нее совсем ослабли ноги, — и уверенно повторяют на ухо:       — Теперь все в порядке, мадам. Слышите? Все хорошо, теперь вы в безопасности… Все теперь будет хорошо…       Сознание захлебывается звучащим в ушах баритоном.       В себя Мэдисон приходит в госпитале имени Джонса Хопкинса.       Обследования, тесты, психиатр — все три дня. Программа реабилитации. Мэдисон не разговаривает. Доктор Келли считает, что это из-за стресса — сказала, должно скоро пройти и не надо паниковать раньше времени. Необходимо посещать терапию, и тогда все будет нормально. Выдала с собой каких-то таблеток. Все хорошо, теперь вы в безопасности… все теперь будет хорошо…       Мэдисон возвращается домой на такси, не хочет оставаться в больнице. Квартирка на первом этаже, зато в даунтауне и до мест, где часто выступает, рукой подать. В сторону театра Мэдисон даже не смотрит — страшно. При мысли о нем внезапно появляется ужас и хочется бежать, не разбирая дороги. Как и у многих в оркестре, у Мэдисон бессрочный оплачиваемый больничный. Сольные придется отменить, но к началу следующего месяца ей надо быть в форме — Мэдисон играет на свадьбе старого друга. Ее будут ждать.       В квартире привычные чашки-ложки и фиалка на окне. Мэдисон неделю не выходит на улицу, ни с кем не общается, только пишет смс матери и друзьям, что с ней все в порядке. Те порываются приехать, но Мэдисон против.       Первый раз она из дома выходит, когда окончательно пустеет морозилка — аппетита нет, и Мэдисон готовит только по привычке. Заматывается в шарф, поспешно хватает в магазинчике что-то, подвернувшееся под руку. Старательно кашляет перед кассой, смущенно улыбается глазами, молча прикладывает эппл-пэй к терминалу.       Вскоре к ней приходят из прокуратуры: нужны свидетели. Мэдисон жестикулирует для незнакомцев из-за цепочки на двери, те недоумевают, говорят, что придут еще раз на следующей неделе. Мэдисон не хочет, чтобы к ней приходили. Остро осознает, что с ней что-то не так, осознает, что надо продолжать лечение. Мэдисон едет к доктору Келли. Под конец сеанса та выдает новые пилюли и советует выходить на улицу, когда для этого появляются силы. Обещает договориться с прокуратурой, чтобы та Мэдисон пока не трогала.       Сил мало, но Мэдисон теперь ежедневно спускается в старбакс за углом.       Работники привыкли к ее странному поведению и, завидев, участливо спрашивают «стандартный капучино с собой для вас,мэм?» Мэдисон хочет ответить, но ей не хватает решимости, — «заткнись, сука, заткнись». Она вздрагивает и кивает. Дома перед зеркалом со стаканчиком кофе в руках Мэдисон отчетливо произносит звуки, но пока раздельно. Те не хотят складываться в слова. Привет, один капучино, пожалуйста. Спасибо. В голове выходит хорошо, но изо рта вырываются только отрывистые «е», «о» и невнятный хрип.       Она слышит тот особенный баритон в кофейне — мимоходом. Гулкий, от него мурашки по спине. Оборачивается, внимательно осматривает посетителей, но не может понять, кто говорил. Подходит к стойке. «Как обычно, мадам?» Мэдисон заторможено кивает. Должно быть, почудилось.       Сидя перед телеком, она не слушает ведущего, а пытается вспомнить голос — «все хорошо, теперь вы в безопасности…», «вы в порядке, мадам?», «все хорошо…». Как выглядел тот человек, она не помнит. Думает, он, должно быть, полицейский. Шоу развлекательное, но Мэдисон почему-то плачет.       Мэдисон пишет сообщение Джиму, технику, спрашивает, можно ли забрать оставшуюся в театре арфу. Дома только скромная ирландка, но Мэдисон нужна классическая с педалями. Джим привозит огромный кофр, удивляется вымученному виду Мэдисон и надолго не задерживается. «Господи Иисусе, красотка! Давай, приходи в себя поскорее!» Исчезает за дверью, оставляя ее с нотами, чашками и фиалкой на подоконнике. Та выбросила бутоны и готова вот-вот зацвести.       Теперь Мэдисон много играет. Пальцы быстро находят струны. Утром у Мэдисон получается шепотом поздороваться с собой в зеркале. Она считает, что это большой прогресс. На сеансе у доктора Келли Мэдисон шепчет «привет», и та довольно улыбается. Мэдисон тоже улыбается. Обе думают, что сил у Мэдисон стало больше — доктор Келли вслух, Мэдисон про себя.       За окном красивое солнце, и Мэдисон выходит из дома. Ей кажется, что невидимая прослойка, отделяющая ее от окружающего мира, стала тоньше. Она садится на скамейку в сквере, смотрит на небо, потом на то, как дети играют в салки, как какая-то пара выгуливает огромного шоколадного дога — и где такого в центре держать? И внезапно ощущает, что ей хорошо. Просто хорошо — впервые за прошедшие недели. «Все теперь будет хорошо…» Она вздрагивает всем телом, когда дог подбегает обнюхать ее ладони. Но она почти привыкла — теперь часто вздрагивает вот так, по поводу и без. Идет домой, думая, что жизнь не закончилась, что она заново учится этому «хорошо». Старается запомнить солнце и бегающих детей. И дога. Она теперь будет собирать такие моменты.       Мэдисон начинает говорить под конец третьей недели на терапии с доктором Келли. Доктор — приятная женщина лет пятидесяти с лучистыми глазами и родинкой над правой бровью. Почему-то раньше Мэдисон не обращала на это внимания. Мэдисон все еще прячет глаза, когда шепчет, и ей кажется, что говорит она что-то не то и не так. Но доктор улыбается. Это вселяет надежду.       Днем позже во время прогулки она подходит к зданию театра — тут все, как всегда. Пройти внутрь не решается. Только стоит у служебного входа и смотрит. «Все хорошо, теперь вы в безопасности…» И все-таки вздыхает — решает, что зайдет в следующий раз. Сегодня она и так — молодец.       На четвертую неделю в супермаркете Мэдисон в глаза бросается заголовок политического ежемесячника — «Теракт в театре Балтимора. Хроника событий. Предварительное служебное расследование завершено». На долю секунды цепенеет, но тут же берет себя в руки. Понимает: прошлое осталось в прошлом. Игнорирует журнал и заголовок, направляется в отдел с косметикой и выбирает для себя новую тушь. Пора привести себя в порядок, Мэдисон. Давно уже пора. Здоровается с продавщицей. Расплачивается наличными.       Дома красит ресницы на скорую руку — цвет лица, конечно, так себе… Но настроение все равно улучшается. Садится за арфу.       К вечеру поднимается ветер, и Мэдисон кутается в шарф — идет за своим ежедневным капучино. Теперь это ритуал. Приветствует рыжую веснушчатую Дженнифер, баристу, просит «как обычно». Садится у окна. Наблюдает за разъезжающими машинами, после за жарким спором двух латиноамериканок у входа. Небо разломано перистыми облаками — те алеют в закате и медленно текут в сторону гавани, пряча длинные хвосты за крышами домов. Из-за стойки выкрикивают: «Мисс Гарнер! Ваш заказ готов!» Мэдисон с неохотой отрывается от созерцания. Возвращается к баристе, добавляет в капучино корицу, сахарозаменитель, немного ванильного сиропа. Размешивает и собирается вернуться за столик — хочет досмотреть бег облаков, но место оказывается уже занято. Делает первый глоток прямо у стойки. Слышит из-за спины:       — Мисс Мэдисон Гарнер? Простите, что так внезапно. Видел вас тут и раньше, но расследование…       У Мэдисон сердце опять не может определиться с размером такта, постоянно меняет — три четвертых? две? Она тонет в баритоне, и не понимает — это паника или что-то другое? Стакан с кофе дрожит в руках. Ей очень страшно оглянуться — она узнает: «Все хорошо, теперь вы в безопасности… все хорошо…». Повторяет про себя.Все хорошо, Мэдисон, теперь ты в безопасности… все хорошо. Отыскивает в себе мужество и оборачивается.       — Меня зовут Джейсон Тайлер, подразделение SWAT, Балтимор, Мэриленд. Служебное расследование закончено, и… Простите, что беспокою… Хотел узнать, как…       А дальше Мэдисон просто слушает звук, смотрит на обладателя того самого голоса, который она носила с собой. Смотрит и почти ничего не видит — не видит ямочки на подбородке, не видит теплых глаз, не видит смуглых скул, коротко стриженных черных кудрявых волос. Не видит, что темнокожий парень перед ней наверняка младше. Просто смотрит, и в один момент различает слова:       — Мисс Гарнер… Вы плачете? Простите, наверное, я не вовремя… Не подумал…       Ей в руку быстро вкладывают салфетку, разворачиваются, чтобы уйти. Мэдисон сама хватает Джейсона Тайлера за рубашку. В горле снова туго — она жмурится, сглатывает и снова жмурится. Ей так много нужно сказать этому человеку. Резко и глубоко вдыхает, но произносит шепотом и по слогам:       — При-вет…       Стоит, плачет и улыбается.