Звезды

       Мириам, сколько себя помнил, никогда красивым омегой в своей небольшой деревушке не считался: высокий, худощавый, бледный, с большими серыми глазами, темными волосами и совсем не полными губами. Уродом его было, конечно, не назвать — как ни крути, но некоторую привлекательность благодаря своей омежьей природе он имел, — но и до звания хотя бы симпатичного он тоже не дотягивал. Однако, спросите его отца, главная его странность заключалась в страсти к искусству: часами он мог рисовать, сидя на берегу самого обычного озера, а порой и сутками сидел он в лесу, набираясь вдохновения. Мириаму было уже семнадцать лет, а значит и приходило время выходить замуж. Сначала к ним посватался сын кузнеца — высокий и статный альфа с пронзительными карими глазами, прямым носом, смуглой кожей и доброй улыбкой. Тогда счастью омеги не было предела.        Томас был хорошим альфой — добрым, чутким и заботливым. По утрам он приносил омеге цветы, сидел с ним на опушке посреди леса, говорил с ним и интересовался его жизнью. Вот и сейчас они вместе отдыхали на берегу озера, любуясь голубым небом с облаками, временами проплывающими мимо. — Мириам, как ты думаешь, на что это облако похоже? — поинтересовался альфа, своими карими глазами пронзая душу трепещущего перед ним омеги. — Они… Они похожи на животных. Смотри! То облако — вылитый зайчонок зимою, не правда ли? — широко улыбнулся парень, тонким пальчиком указывая на белоснежное облако, по форме и правда напоминающее трусливое животное. Томас ответил такой же радостной улыбкой, с нежностью смотря на лежащего перед ним юношу. Возможно, он и не был первым красавцем, в отличие от того же Аарона — низенького, с формами и утонченными чертами лица, пухлыми губами и румянцем на щеках, — но он был настоящим. Он мечтал и жил в этой мечте. И это было прекрасно.        Первая зима после начала общения двух юношей была неожиданно холодной. Снег шел, не переставая, заметая все вокруг. Тогда Мириам творил особенно ярко, будто бы цепляя все зимнее настроение, так неприсущее остальным деревенским жителям. Он рисовал одну картину за другой: и зимний лес, и заледеневшее озеро, и высокие холмы, сейчас скрытые белоснежным ковром, и уютные огни полюбившейся ему кузницы, так красиво выделявшейся в толпе темных и неприветливых сооружений. Мириам творил и рад был творить, а Томас смотрел на улыбку омеги, на его цветущие морозным румянцем щеки и краснеющие худые пальцы, которые тот упорно отказывался прятать. Пока все стояли в стороне, лишь бы не упасть и не промокнуть, худенький паренек бегал по сугробам, падал в них и пытался создать снежного ангела, подкидывал горсти снега вверх и смеялся. Мириам был счастлив, а значит счастлив был и Томас.        Остальные омеги, признаться, завидовали бледному и неприметному, казалось бы, пареньку. Сын кузнеца, как ни крути, оставался довольно завидным женихом: статный альфа с хорошей семьей, добрый и заботливый, улыбчивый и сильный. Многие мечтали о таком альфе, а в особенности Аарон — он, сказать больше, был абсолютно уверен в том, что тот придет свататься к его порогу в его семнадцатом году, но этого не произошло. И вот сейчас этот завидный жених бегает по селенью вместе с Мириамом — странным творцом, не особо красивым и интересным, до безумия худым, совсем без щечек и румянца. Но Томас выглядел счастливым, а это радовало юное сердце — все же они были хорошими друзьями в детстве. Аарон улыбнулся, смотря на двух юношей, играющих сейчас в сугробах. Возможно, они и правда были красивой парой. — Ар! — подбежал к нему молодой творец, хватая за руку и одаривая самой искренней в мире улыбкой. — Идем с нами! Там весело! — посмотрев на других омег, сейчас обсуждающих такую счастливую пару, радующуюся жизни. Прекрасный омега кивнул Мириаму и побежал за ним радоваться жизни. Сейчас он впервые в жизни чувствовал счастье.        К весне омеги стали лучшими друзьями, проводящими свободное от хлопот время вместе. Тогда же мимо их небольшой деревни проезжал молодой граф, которому в душу и запал прекрасный Аарон. Не прошло и трех лун, как граф попросил руки юного омеги, а тот, влюбившийся в душу богача, недолго думая, согласился. Свадьбу они сыграли скромную, пригласив лишь самых близких: семью, Мириама и Томаса, а еще молодую пару, хорошо дружившую с графом. После они уехали, пообещав писать им каждый месяц. И альфа, и омега были рады за своего друга, а потому и не подозревали о горе, приближающимся к ним.        Летом на земли их родного края пришла весть о войне на границе с соседним государством. Всех альф, возмужавших пару лун назад, уже давно работающих, да и просто всех, кто пошел добровольцами, забрали на фронт. Это было страшное, ужасное событие, пошатнувшее всех и вся в этом маленьком мире. Мириам помнит тот день, когда альфа пришел к нему в свою последнюю перед своим отбытием ночь. Он помнит, как ярко сияли звезды в тот день и как сильно плакал он, обнимая и даря свой первый поцелуй своему единственному и любимому: — Посмотри на звезды, Томас. Это — души наших предков, которые следят за нами с небес. Это — наше прошлое и будущее. Пусть защищают они тебя также долго, как сердце мое будет биться для тебя, родной, — сказал омега, глотая слезы, прижимаясь к сердцу и слыша знакомый до боли стук. Он любил той самой искренней любовью, сравнимой лишь с неугасаемой любовью матери к своему родному ребенку. Он любил и получал такую же искреннюю любовь в ответ. — Мое сердце бьется для тебя, любимый. Помни, звезды — это твои спутники, да пусть горят они для тебя так долго, как сердце мое горит любовью к тебе, — сказал альфа, прижимаясь щекой к приятно пахнущими цветущими травами волосам. Он знал этот запах — так пах лишь один человек в деревне, любящий к мылу своему добавлять травы, летом собранные, засушенные. Аарон порывался было узнать рецепт, да и не успел особо. Только дома заметил, что друг на свадьбу в подарок вложил засушенные цветки сирени, которую так обожал прекрасный омега.        Это была особенная ночь для двух бьющихся в унисон сердец. Ночь, наполненная искренней любовью, витающей в воздухе. На следующее утро все альфы покинули селение, остались лишь омеги да старики с детьми. Деревня будто опустела, жизнь перестала кипеть.        Каждое утро с тех пор Мириам ходил в церковь и молился, молился не за себя, не за счастье семьи своей, а за сына кузнеца, ушедшего воевать в такие далекие края. По ночам он сидел и любовался закатным небом, дожидаясь первой горящей звезды. Она горела так ярко, так обжигающе-прекрасно, что и сердце его горело вместе с ней. Омега ждал вестей, ждал писем, порой даже получая их. Он радовался каждой весточке от любимого альфы. Всегда она была написана небрежным, но таким родным почерком. Каждый раз написано было что-то новое, но заканчивалось послание неизменным «люблю». И звезды все также ярко горели в небе.        Год прошел с момента ухода альф на фронт, а омега все продолжал ходить в церковь и молиться. Еще через год война закончилась, все выжившие вернулись в город, а сына кузнеца видно не было. Кто-то говорил, что он погиб в бою; кто-то — что сбежал позорно с фронта; кто-то утверждал, что пропал он недавно, а поиски и не дали ничего. Никто не утешал юного омегу, рыдающего навзрыд, но все еще любящего всем своим юным сердцем. Почти ничего не изменилось в жизни селян: только звезды перестали гореть так ярко для одного далеко не самого прекрасного омеги в деревне.        Зима в тот год выдалась теплой, почти бесснежной. Мириам перестал рисовать и творить, бегать и смеяться так искренне, вскоре получив репутацию настоящего затворника, нежелающего ни общаться с альфами, ни с омегами. Он все еще надеялся услышать родные глухие шаги, снова вдохнуть впитавшийся в рубаху запах дыма, ощутить теплые руки на своей талии и улыбнуться по-настоящему искренне. Он хотел рассказать о своих достижениях, похвастаться тем, что наконец-то научился готовить соленья, за что искренне благодарен матери Аарана, взявшую бедного бледного омегу к себе в дом. Она научила его и готовить, и хозяйство вести, подарила огромное количество книг по искусству, экономике и истории. Он читал, закрываясь от всего мира еще больше, с головой погружаясь в науку, надеясь потом уехать в город и выбиться в люди.        Весной мечта юного омеги исполнилась: он покинул родное селение ради небольшого городка, расположенного неподалеку от границы, где когда-то и велись бои. Дорога туда была неблизкой, подготовка к ней — долгой. Тетушка Илинна собрала в дорогу ему и солений, и готовой уже еды, положила его любимых засушенных трав и немного денег, которые в руки паренек взять отказался. Она долго обнимала его, прижимая к сердцу и расцеловывая его лицо. — Да прибудут с тобой ангелы, ребенок, — перекрестила она его уже сидящего в запряженной телеге с другом того самого кузнеца, с кем он и делил одно огромное горе на двоих. Он все еще горел той самой материнской любовью и слепо верил в то, что его возлюбленный все еще жив. Мириам любил искренне, все также горя всем сердцем и душой.        Дорога была не просто долгой, как говорили ему сначала, но еще и до ужаса выматывающей: постоянные кочки, ухабы и лужи грязи, в которой колеса старенькой телеги частенько увязали, так что к постоянным подскокам присоединились еще и постоянные остановки. Омега придирчивым не был, ни на что не жаловался, просто ехал, лежа на сене и смотрел на затянутое тучами небо. Скоро должна была наступить ночь, а значит и пришло время для первого привала. Телега остановилась у небольшой полянки посреди леса. Мириам пошел за дровами, лишь бы не казаться бесполезным грузом для дядюшки Зандера, так милостиво разрешившего проехаться с ним до города, не попросившего совсем ничего взамен. Костер они разожгли быстро, мужчина занялся приготовлениями к ночной дороге, а омега в это время разогревал для них еду, бережно собранную матерью Аарона. — Дядюшка Зандер, еда готова. Покушайте, отдохните немного, потом поедем дальше, — натянуто улыбнулся Мириам, смотря своими тусклыми серыми глазами на подошедшего к нему мужчину, лет сорока на вид, с темными короткими волосами и такого же цвета бородой и усами, глаза его светились добротой, как и улыбка, которую тот подарил юному омеге. Мириам, пусть и пошел недавно его двадцатый год, был еще совсем мальчишкой, верящим в чудеса, о которых так часто рассказывала ему тетушка Илинна, когда слезы его текли по впалым щекам, а губы кривились, пытаясь выдавить слова.        Трапеза была отнюдь недолгой: она продлилась около получаса, когда весь привал составил где-то час. Лес становился все гуще, было слышно, как где-то недалеко плескалась в озере рыба, а еще ближе бродят маленькие серые зайчата, не страшась проезжающих мимо людей. Мириам слышал, как хрустнула ветка совсем неподалеку, как сталь потерлась об сталь еще ближе к ним. Но не видел он, как подбирались к их маленькой старенькой телеге грабители, не видел, как быстро и точно они рассчитали место для нападения, но отчетливо видел ноги, обтянутые плотной кожей, приземлившиеся аккурат возле его головы. Окинув взглядом юного омегу, он лишь ударил чем-то тяжелым его по голове.        Очнулся Мириам нескоро — лишь через сутки, такой же поздней ночью, когда тучи закрывали все небо и луну, не давая возможности разглядеть хоть что-то в кромешной темноте леса. Омега и не желал ничего рассматривать там: он хотел лишь лечь и уснуть, а проснуться в той самой подскакивающей на каждой кочке телеге, где перед ним будет видна немного горбатая спина добродушного дядюшки Зандера, улыбающегося каждой его фразе, сказанной пусть и не самым дружелюбным тоном. Но он все еще лежал в неизвестном ему шатре посреди леса, похищенный неизвестно на что надеющимися разбойниками — семьи у него не осталось, а про тетушку Илинну дальше деревни и знать никто не знал, для постельных утех он и не подходил вовсе: все еще такой же высокий, бледный и худощавый, с большими серыми глазами и темными, заплетенными в косу, как у замужних омег, волосами. За своими думами он не заметил, как в шатер вошел высокий, статный альфа, лицо которого было скрыто капюшоном. — Я смотрю, омежка, ты уже очнулся. Выбирай любой наряд и подходи к большому костру. Там твою судьбу будет вершить Владыка, — усмехнулся тот, жестом указывая на стопку одежды, лежащей неподалеку. Мириам посмотрел на стоящего перед ним альфу и грустно усмехнулся. Его, судя по ухмылке его собственного стража, ждала смерть, а умереть он хотел в этой самой рубахе, в которой когда-то и ходил его любимый, родной и ласковый Томас. Он хотел чувствовать его в такой ужасный момент. — Я не буду переодеваться, господин. Если вы позволите, то я останусь так, — альфа придирчиво его осмотрел и кивнул. — На смерть себя обрекаешь, омежка. Был бы красивым — быть может и выжил бы. — А много выжило до меня? — Ни одного, — на этом их разговор окончился. Из шатра они сразу направились к так называемому большому костру, проходя почти через половину лагеря. Тут и там сидели уставшие воины, некоторые из которых, сняв доспехи, пытались вытереть капли пота, стекающие по крупным спинам, другие же пили и веселились, празднуя приближающуюся казнь маленького незаметного омеги с большими наивными глазами.        Большой костер представлял собой огромный столп огня, вздымающийся в небо, вокруг которого лежали шкуры, на одной из которых и лежал так называемый владыка — высокий, подкаченный и загорелый альфа, с бокалом вина в руке. На половине лица его красовалась маска зверя, закрывающая глаза и лоб, лишь очертания губ можно было разглядеть в играющих языках пламени. Мириам стоял с гордо поднятой головой, сдерживая слезы и смотря на тусклое для него небо. Он все еще не видел ни одной звезды, горящей на нем. Думы молодого омеги были прерваны низким, немного хрипящим голосом жреца, привлекающим внимание владыки и остальных, менее важных, персон. — Да свершится Суд Великий над пойманным в наши сети омегой. Косы его заплетены были, был ли ты замужем, юный сын богов? — проскрипел он, внимательно смотря на сжавшегося от холода Мириама. — Нет, я не был замужем. Я заплетаю свои локоны, поскольку мой возлюбленный, уйдя на войну, пропал и не вернулся. Я верю в то, что он жив, и потому не предаю наши чувства забытию, как должен был бы сделать по обычаям, — теперь на него смотрели все, без исключения. Спиной своей он чувствовал сочувствующий взгляд того самого мужчины, который и привел его сюда, всеми частями тела ощущал он обжигающие взгляды, которыми его одарили сидящие неподалеку воины, но смотрел он в почему-то казавшиеся знакомыми карие глаза владыки, что приоткрыл свой рот в изумлении. — Ты нарушил закон в слепой вере на чудо. За сим приговорен ты к смерти, — ехидно улыбнулся жрец, готовясь к предстоящему шоу. Омег его владыка всегда убивал жестоко, карая каждого, кто посмел осквернить его лагерь своим присутствием. Толпа требовала крови — владыка давал им кровь. Но сейчас он лишь поднялся с насиженного места, одним взмахом руки останавливая все приготовления к казни. Подойдя к омеге, он внимательно вглядывался в большие серые глаза, изучал впалые щеки глазами, руками ощупывал худое бледное тело. Мириам, верный своему альфе, толкнул владыку, при этом еще и дав ему пощечину, оставив красный след своей ладони на смуглой щеке. — Если Вы в дурости своей понадеялись, что я предам своего возлюбленного ради жизни, то Вы ошибаетесь. Убейте лучше, но я буду верен ему до конца своих дней. Нет, до момента, пока звезды сияют на небосклоне! — гордо заявил омега, смотря в глаза счастливо улыбающегося альфы. — Знаешь, однажды моя душа, мой свет, мое сердце сказал мне, что звезды — это души предков, которые следят за нами с небес, что звезды — это наше прошлое и будущее. Он сказал, что они будут защищать меня столь же долго, сколько он будет меня любить. Знаешь, что сказал я ему в ответ? — Что звезды будут гореть на небосклоне столь долго, сколько сердце его будет гореть любовью ко мне, — ошарашенно прошептал Мириам в неверии смотря на знакомое до боли лицо, не скрытое более масками и лживыми речами. — Я не успел сделать это тогда — так сделаю сейчас. Мириам, сердце мое, стань мне мужем, — проговорил альфа, преклоняя перед омегой колени и влюбленно смотря на такое прекрасное лицо со впалыми щеками и большими серыми горящими счастьем глазами. Омега лишь кивнул, присев рядом с альфой и обняв его так крепко, как только мог он сделать это. Три года минуло с той поры, когда он также прижимался щекой к его сердцу. И ничего, казалось, не изменилось в мире в тот момент: лишь звезды для одного маленького омеги загорелись как никогда ярко.