***
Романов приходит к ним преподавать в середине учебного года. Молодой, пышущий энтузиазмом учитель, который еще верил, будто школьникам, особенно старшим классам, будет безгранично интересен его предмет. Его вера с треском разбилась об 11 «Б» класс, когда он познакомился с его представителями, настроенными явно революционно. Особенной радикальностью выделялся Пестель, чья емкая и громкая фамилия сразу отпечаталась в голове Николая. Что-то ему подсказывало, что год его ждал презабавный. Паша к истории относился лояльно, предпочитая попросту на нее не ходить. Урок у них с пятого по одиннадцатый класс вел наиприятнейший дедушка, что домашних заданий не требовал, да и сам, бывало, на собственных лекциях дремал. В четвертях по истории все всегда выходили отличниками, что остальные учителя дивились, что за способный гуманитарный класс. Все изменилось в январе, когда премилый дедушка был принудительно отправлен на пенсию, а дверь в их класс вместо того, чтобы тихо отвориться, с силой распахнулась, и к ним влетел новый молодой учитель, высокий, стройный, с вьющимися волосами и невероятно чистыми голубыми глазами, что сразу же стали предметом обсуждений в женской раздевалке. Пестель же, к собственной беде, о новом учителе узнал лишь на третий день его работы, когда отец таки узнал о прогулах сына и с угрозами отправил его на урок истории. Когда Паша вошел в класс и увидел на месте замечательнейшего дедушки какого-то худого парня, он разозлился. Несмотря на то, что предыдущего учителя он не боялся, добрый дедушка все же заслужил его уважение, а значит, его место занимать не должен никакой выскочка, который даже непонятно как попал к ним в класс. — Хей, красавчик, — он хлопает по плечу незнакомца, в доверительном жесте склоняется над его ухом, — не знаю, откуда ты взялся, но ты бы свалил, сейчас учитель придет. Гудящий ранее класс погружается в тишину. Слышится лишь сдавленный писк Рылеева, который то ли смех сдерживает, то ли крик ужаса. Незнакомец медленно поднимает голову на Пашу, изучая новое лицо. Их носы, из-за склоненной позы Пестеля, оказываются слишком близко. Тот вскидывает бровь, сверля странного парня голубыми глазами. Те, несмотря на спокойное лицо, темнеют от гнева, становятся похожими на бушующее море. Повисшее молчание разрушает звонок на урок, показавшийся Паше оглушающим. — Фамилия, — прочистив горло, требует незнакомец. В голове Пестеля все, кажется, начинает складываться, но он решает продолжать косить под дурачка: — Какое тебе дело до моей фамилии? — нагло спрашивает он, резко отстраняясь от парня, который, похоже, имел больше власти, чем он предполагал. — Ой, дебил… — шепчет Рылеев, закрывая лицо руками, чтобы не видеть позора друга. — Пестель, — услужливо подсказывает с первой парты Бельская. — Крыса, — бросает Паша в сторону, с замирающим сердцем ожидая своей участи. — Пестель, значит, — тянет, словно смакует, новую фамилию, откидываясь на спинку стула, учитель, — рад видеть наконец тебя на своем уроке. — Ага, спасибо, — тупо кивает Паша, — а вы типа это… новый учитель? — Типа это, — кивает историк, издеваясь. — Круто, поздравляю, — Пестель криво улыбается, — ну я тогда пойду, сяду… — Куда же ты? — учитель отодвигает стул и поднимается, возвышаясь над парнем. Паша поражается, насколько новый преподаватель высокий, — давай-ка ты расскажешь нам домашнее задание, Пестель. Парень возмущенно выдыхает. Этот историк определенно не приживется, злобно думает он.***
Паша оказывается прав. Разбалованный милым дедушкой класс оказывается совершенно не готов принимать новые методы преподавания Романова. Двойки летели одна за другой, недовольство в коллективе росло с каждым уроком все больше и больше, и даже поэтичный и спокойный всегда Рылеев презрительно называл нового учителя «узурпатором». Поэтому идея массово прогулять занятие, предложенная Пашей, была принята одноклассниками «на ура». Даже девочки, которых для начала пришлось поуговаривать и даже надавить на жалость, в итоге, поддержали общую затею. Таким образом, в четверг на пятом уроке Николая Павловича встретила абсолютно пустая аудитория, что его, в общем-то, не особо удивило. Он лишь слегка нахмурился, а затем ухмыльнулся, уверенный, что с легкостью определил виновника всего бунта. А на следующий день, в пятницу (черт бы побрал составителя расписания), первый урок начался не с проверки домашнего задания, а с разбора полётов. — Ну так что? — Романов был одет в белую рубашку, рукава которой он закатал до локтей. Учитель стоял, оперевшись обеими руками на стол и склонив голову набок, и всем своим видом так и источал сексуальность, думал Паша, который специально без опозданий пришел на первый урок, чтобы посмотреть на истерику. — Кому же пришла в голову такая замечательная идея: проигнорировать мое занятие? Класс хранил молчание. Романов, вопреки их ожиданиям, не стал истерить, как сделал бы их учитель физики, или угрожать директором, как преподавательница литературы. Он с насмешливым безразличием переводил взгляд с одного пристыженного лица на другое и желал добиться лишь одного: имени зачинщика. — Что же, раз никто не признается, — он прищуривается и хитро улыбается, — тогда наказан будет не весь класс, как вы думаете, а случайный человек, которого я сейчас выберу, — и слегка помолчав, наслаждаясь напряжением, которое царило в классе, Романов торжественно произносит, — Пестель, останешься после уроков и придешь в мой кабинет. Все ученики тихо зашептались, то и дело оборачиваясь на Пашу, на лице которого не дрогнул ни один мускул. Он лишь отбрасывает от себя ручку и резко вскидывает голову, с вызовом глядя на Романова. Помирать, так с музыкой. — Отлично, Николай Павлович, — Пестель улыбается уголком рта, — вы очень проницательны! Романов тоже улыбается и обходит учительский стол, становится перед классом и скрещивает руки на груди. — Удача всегда сопутствовала мне, Пестель, — произносит он и легко подмигивает ученику, издеваясь. Паша на секунду теряет лицо, его улыбка опадает, заменяясь тем выражением смущения, которое не должно быть у «нормального пацана». Но эти метания занимают лишь мгновения. — Очень рад за вас, — ядовито произносит Пестель. Романов лишь щурится, а затем все-таки начинает урок. Следующая половина дня состояла из обсуждений произошедшего на уроке истории и подколов в сторону Паши от друзей. Остальные шутить не решались, лишь смотрели с сочувствием. — Я чувствую… — замирает Кондратий, останавливаясь посреди коридора, когда их компания шла в столовую, — … чувствую сексуальное напряжение между этими двумя, — и в подтверждение своих слов подмигивает закипающему Паше. — О, да, — подхватывает Бестужев-Рюмин, — хоть ножом режь, — и затем дает пять хохочущему Рылееву. — Пошли вы, — зло бросает Пестель и ускоряет шаг, удаляясь от друзей. — Вам не показалось, что он слишком спокойно отреагировал? — замечает после ухода друга все всегда тонко чувствующий Кондратий, — Где угрозы? Попытки нападения?***
Паша в привычной манере распахивает дверь в класс, решив для себя, что поведение его будет таким же развязным, как всегда. Николай Павлович сидел за своим столом, что-то сосредоточенно печатая в телефоне. Интересно, а у него есть соцсети? — Пестель, это ты? — учитель отрывается от гаджета и смотрит на парня таким взглядом, будто совсем не ожидал, что тот придет. На носу Романова были очки в металлической оправе, которые забавно съехали к самому кончику. Паша никогда не видел учителя в очках, поэтому сейчас даже нашел это зрелище милым. Чего, блять?.. — Здрасте, — глупо бросает он, ведь они уже виделись. — И тебе не хворать, — насмешливо бросает Романов, видимо тоже понимая глупость пашиного приветствия, — ну что, тряпку в зубы и вперед, мыть парты! Пестель ошарашено моргает. — Я че, пришел сюда вам класс драить? — Во-первых, прекрати говорить со мной в подобном тоне, — голос Николая Павловича на секунду холодеет, а голубые глаза перестают источать веселость, — а во-вторых, не в карты же мы будем играть. Ты наказан. Паша лишь фыркает, а затем идет за тряпкой, которую учитель заранее заботливо приготовил. После этой фразы Романов словно забывает о его существовании, продолжает втыкать в телефон. Пестель начинает отмывать парты, медленно переходя от одной к другой, и украдкой, из-под опущенных ресниц наблюдает за Николаем Павловичем. Тот о чем-то хмурится, снова что-то печатая. Мысль о том, чтобы найти учителя во «Вконтакте» появилась у Паши тогда, когда он оттирал очередной номер телефона, выцарапанный какой-то идиоткой. Он не переживая, что будет замечен, ведь Романов словно специально носа от своего мобильного не отрывал, достает телефон и вбивает в поиск имя и фамилию учителя. Николаев Романовых в списке оказывается слишком много и Паша, тихо выругавшись, начинает проверять каждую страницу. Где-то на тридцатой попытке на экране высвечивается заветное лицо историка. Пестель с победной улыбкой начинает рассматривать профиль Романова. Но, к его большому сожалению, страница абсолютно чиста, лишь одна фотография в строгом синем костюме (у него есть другая одежда?) на аватарке и абсолютно пустая стена. Ни тебе смешных статусов, ни позорных фотографий со студенчества. Николай Павлович оказался в Интернете таким же сухим и холодным, как и в жизни. Паша открывает единственную фотографию и невольно отмечает, что мужчина на ней хорош. Он осторожно поднимает взгляд и всматривается уже в его живое лицо. Черты плавные и аккуратные, брови отчего-то нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты. Пестель опускает глаза на экран и тут же взглядом натыкается на кнопку «Добавить в друзья». Его палец замирает в нерешительности. — Пестель! — как гром среди ясного неба раздаётся строгий голос Романова, — Ты сюда зачем пришел?! Паша от неожиданности машинально нажимает на экран и быстро прячет телефон в карман. — Так я уже закончил, — Паша старается сохранять спокойный голос и игнорирует целый ряд немытых парт. Но, кажется, Николая Павловича в этот момент занимало нечто иное, потому что он в ту же секунду смягчил взгляд и рассеянно махнул рукой: — Ну хорошо тогда, — откидывается на спинку стула, — можешь быть свободен. И Паша стремительно выходит из кабинета, игнорируя быстро колотящееся сердце. Уже в гардеробной его телефон издаёт писк, оповещая о новом уведомлении. «Николай Романов принял вашу заявку в друзья» Пестель улыбается, потому что… да не знает он, почему, но это точно не то, чем может показаться.***
Почему в вечер пятницы Паша напивается, наплевав на шестидневную форму обучения, он тоже не знает. Может, ему просто хотелось выпить (алкоголиком он никогда не был), может, погода была хорошая (уже неделю шел нескончаемый дождь), может, компания настояла (все парни смотрели на то, как его стакан наполняется пивом с недоумением, Рылеев, словно мамочка, качал головой), а может, ему просто хотелось вывести нового препода, который сегодня целый час абсолютно игнорировал его существование (оправданий нет). В любом случае, он это сделал, а на следующий день, в субботу, поплелся в школу, как только проснулся, как раз к третьему уроку. К истории. Как неожиданно. Ввалившись в класс через десять минут после звонка, Паша салютует Романову и как ни в чем не бывало, плетется в своему месту. Только после того, как он достал тетрадь, Пестель замечает, в какую гробовую тишину погрузилась аудитория. А еще то, что все смотрят на него. И то, что в классе определенно есть кто-то посторонний, и этот кто-то — Александр Палыч — директор их школы. К недоумевающему Пестелю разворачивается Сережа Муравьев-Апостол: — Палыч пришел проверить работу молодого учителя, — тихо и быстро поясняет он. А затем вглядывается в глаза Паши и произносит еще тише: — Ты воняешь перегаром, как старый дед, чувак. Паша, вопреки собственному характеру, молчит. Николай Павлович, все время наблюдавший за Пестелем, обреченно вздыхает. — Продолжаем урок, — произносит он, прочистив горло, и полностью забывает о существовании Паши. Парень поражается стойкости учителя, который, казалось, присутствия директора не замечал. Он невозмутимо вел урок, не заостряя внимания на опоздании и на внешнем виде Пестеля. Директор же, напротив, все занятие взгляда не сводил с ученика, планируя, скорее всего, его казнь. — Николай Павлович, зайдите в мой кабинет, — бросает Палыч сразу после звонка и выходит из класса. В тот же день Паша узнает, что неспроста у учителя истории и директора одна фамилия, что они братья. Он, расстроенный прошедшим уроком, шел в местную курилку, что находилась в забытом школьном туалете. Его путь лежал через кабинет директора. Из-за приоткрытой двери слышались голоса, которые громко о чём-то спорили. — Что это такое?! — гневно кричал один голос, — Я беру тебя на работу, выгнав заслуженного педагога, а ты превращаешь урок в черт знает что! Вопил директор. Паша часто слышал такие гневные речи в свою сторону, и сейчас даже посочувствовал историку. Однако тот отвечал сдержанно и холодно, с, Пестель не сомневался, каменным лицом: — Я не просил этой работы. Повисло молчание. Паша, стоявший за дверью, напряг слух. — Ладно, — на несколько тонов тише произносит директор, — но этот Пестель… — голос словно наполняется злостью, — давно пора его исключить! Паша испуганно замирает. Он давно был на не самом лучшем счету у Палыча, но никогда не представлял, чем это ему может грозить. — Саш, — без лишнего официоза, примирительно произносит учитель, — давай успокаивайся. — Нет! — взвизгивает Палыч, — Он доигрался! Я не намерен больше терпеть его выходки! — Послушай, — все так же спокойно говорит Николай, — я не хочу начинать свою карьеру с исключения ученика. Не будем ломать жизнь ни парню, ни мне. Я сам с ним разберусь. Пораженный Паша отшатывается от двери. То есть, Романов его сейчас… защищает? Перед директором? Его, человека, который методично срывал ему урок за уроком? — Делай, что хочешь, — сокрушенно вздыхает директор. Услышав шум в кабинете, Паша решил, что пришло время валить, причем срочно. Курить хотелось еще сильнее. Пестель запрыгнул на подоконник, одновременно вставляя сигарету меж губ. Он щелкает зажигалкой, а после с наслаждением затягивается. В голове пусто совсем, лишь одна мысль мечется, как сумасшедшая: онменязащитилзащитилзащитил. Паша тянется к жестяной банке, что служила пепельницей и замирает, когда слышит, как дверь отворяется. Он испуганно затихает по привычке, ведь сюда редко кто заходит, лишь только такие же курильщики, как и он, но те должны были для начала постучать, подать знак. Когда Пестель встречается с холодным взглядом голубых глаз, внутри все словно затягивается узел. — Серьезно, Пестель? — Романов даже усмехается, но как-то устало, измученно, — Решил окончательно себя закопать? Паша не находит, что ответить, рука не двигается, сигарета, зажатая в ней, продолжает тлеть. Впрочем, историк и не ждет ответа, лишь подходит, опирается о подоконник рядом с парнем. Они стоят так недолго, но Паше кажется, что целая вечность проходит, пока он решается произнести: — Будете? Романов переводит насмешливый взгляд на ученика, но снова молчит, лишь руку протягивает. Пестель открывает пачку, и историк привычно выуживает оттуда сигарету. Он держит ее между худых пальцев, и Паша завороженно вглядывается в эту картину. Опомниться заставляет вопросительное выражение глаз Романова. Парень быстро выхватывает зажигалку и осторожно подкуривает учителю. Николай благодарно кивает и сильно затягивается, откинув голову назад. И… блять. Паша слышал, как некоторые девчонки обсуждали эстетику курения, но никогда не думал, что сам будет этим восхищаться. Тонкие губы мягко обхватывали фильтр, щеки втягивались с каждой затяжкой, еще сильнее выделялись острые скулы. Они стояли в курилке целую перемену, а затем и урок. Паша отмахнулся, мол, у него физра, Романов пожал плечами и не настаивал. Они не говорили ни о произошедшем на занятии, ни о том, что было у директора. Учитель о чём-то думал, иногда бросая быстрые взгляды на Пашу, и тот не хотел тревожить его мысли. Уже дома, лежа на диване, Пестель битый час гипнотизировал открытый пустой диалог с историком, не решаясь начать переписку. Наконец, тихо выругавшись себе под нос, Паша набирает сообщение. Павел Пестель. 22:46 «не думал, что вы курите» Затем, немного подумав, печатает еще. Павел Пестель. 22:47 «спасибо, что отмазали» Ответ приходит спустя пару минут. Николай Романов. 22:50 «Жду тебя в понедельник после уроков в своем классе.» 22:50 «С тряпкой.» 22:55 «И шел бы ты спать.»***
С этой, казалось бы, безобидной переписки между Пашей и Николаем завязалось настоящее общение. Пестель, в свойственной для всех парней его возраста манере, доставал человека, который ему был небезразличен, по сто раз на день. Тот факт, что Романов был ему небезразличен, Паша принял с такой же, свойственной ему, истерикой. Но, после нескольких срывов и попойки в компании Бестужева-Рюмина, это показалось ему не такой уж и страшной проблемой. Гораздо весомее сейчас было другое: Пестель желал обратить внимание учителя на себя. Поэтому он часто спрашивал у Романова, как его дела, присылал ему исторические мемы, которые он не всегда понимал, и каждый раз спрашивал «Смешно?». Самое странное и невероятное то, что Николай Павлович ему почти всегда отвечал, иногда даже со смайликами. Но, не выдержав однажды наплыва мемов, он спросил: Николай Романов. 16:47 «Ты мой предмет по этим картинкам учишь?» Паша, откровенно скучавший на бесполезном дополнительном по математике, улыбнулся новому уведомлению. Павел Пестель. 16:48 «а как еще ахаххп» Романов прислал лишь вереницу раздражённых смайликов. А затем каждый день стал отправлять ему различные исторические факты. Иногда голосовыми. Эти сообщения Паша мог часами переслушивать, глупо при этом улыбаясь. Но старания историка давали свои плоды, и Пестель даже мог отвечать на вопросы учителя. Правда пока не на уроке, а только на отработках его наказания. Убираться в классе Романова Пестель ходил тоже с особым воодушевлением. Теперь он исправно мыл все парты, которые с каждым разом становились все более разрисованными, будто сам учитель каждый день ручкой царапал на столах и стульях маты и вагончики. Но Паша не жаловался, ведь это был единственный шанс увидеть Романова настоящим, без учительских загонов. Иногда он был занят тетрадками или планами уроков, иногда просто сидел и молча рассматривал работающего ученика, иногда, в моменты его особо хорошего расположения духа, даже заговаривал с ним. — Николай Павлович, — протянул Пестель, оттирая чьи-то математические вычисления. Учитель промычал в ответ, показывая этим, что слушает, — а вы за кого были: за императора или за декабристов? Романов снисходительно вскидывает бровь, забавляясь этому вопросу. — Я не могу на это ответить, — отвечает он, — и те, и те были правы и неправы по-своему. Паша цокает. — Ну, так не интересно, — он останавливается и вглядывается в расслабленное лицо учителя, — я вот за декабристов! — Я и не сомневался, — усмехается Николай Павлович. Помимо исторических и не очень споров, Паша всячески пытался оказывать учителю знаки внимания. Не имея опыта подобных отношений, он решил действовать так, как вел себя со своими девушками. Поэтому двадцать восьмого марта после девятого урока Пестель завалился к Романову в кабинет с охапкой белых тюльпанов, ради которой он, между прочим, прогулял урок биологии. Николай Павлович даже чаем поперхнулся, травяным, Паша знал, какой он любит. — Пестель… — мужчина пытается восстановить дыхание, — это что такое? Паша не теряется, ведь он давно готовился в этому моменту. — С всемирным днем историка! — торжественно произносит он, вручая букет оторопевшему учителю. Романов смотрит не мигая. — Ты нормальный, Пестель? — угрожающе тихо спрашивает он. — Завязывай с этим, — и откладывает цветы в сторону, надевая маску безразличия. В тот день учитель не посмотрел на Пашу ни разу, как бы старательно он не привлекал его внимание. А вечером зашедший к Николаю в гости старший брат хохочет, увидев стоящий в вазе букет, и поздравляет с профессиональным цветочным крещением. Романов на шутки не отвечает.***
Следующую неделю Пестелю кажется, что он попал в какой-то лютый игнор. Хотя Романов продолжал присылать ему разные материалы по истории, они стали холоднее и официальнее, а в реальной жизни молодые люди и вовсе вели себя словно незнакомцы. Поэтому предложение «напиться и забыться» от Миши, у которого тоже что-то не ладилось, Паша принимает с воодушевлением. Спустя несколько часов Пестель обнаружил себя в баре, название которого он уже не помнил, слушающим исповедь Бестужева-Рюмина и методично опрокидывающим в себя шот за шотом. Отфотошопленные паспорта открыли школьникам все дороги. Миша говорит, говорит, говорит, о Сереже и о его мудацком запутывающем поведении, о его шашнях с Бельской и о поцелуях у него дома во время подготовки проекта по французскому. Паша бездумно кивает, иногда поддакивает: — Да, Бельская шлюха, — говорит он, — да, Апостол тот еще еблан. После каким-то образом, Паша не помнит, к ним присоединяется сам Сережа, и Миша забывает о существовании друга. Пестель не злится, понимает все, поэтому бросает им что-то про курение, и идет к выходу из бара. По пути он случайно задевает плечом какого-то парня, рыкает на него, не из-за злости, а скорее по привычке, и, наконец, оказывается на улице. Вдохнув ночной воздух, Паша выуживает из кармана пачку сигарет и телефон. Закуривая, он начинает проверять соцсети на предмет новых сообщений. Николай Романов. 21:37 «Повтори внутреннюю политику Н. С. Хрущева.» Паша улыбается, словно девочка-подросток, которой написал тот самый парень. Будь он сейчас трезвым, он бы обязательно придумал какой-нибудь остроумный ответ, но на то он и согласился пойти напиваться с Мишелем: чтобы безумствовать. Поэтому Паша не набирает текст, а зажимает пальцем экран, чтобы начать записывать голосовое сообщение. — Ой… Ник…лай… Пав…лов…лич… — язык не слушается совсем, Пестель делает невероятные усилия, чтобы продолжить свой монолог: — Да нет, просто Коля… Колян! — фыркает от того, насколько не подходит учителю эта форма его собственного имени, — нет… А что, если Ника?.. Да, Ника — это круто… — и кивнув каким-то своим мыслям, Паша продолжает, — Я бы счастлив повторить Хрущева, я люблю Хрущева, если вы хотите, но… я сейчас, как бы это сказать, не дома… А вы дома? Спасибо, что находите время помогать с историей! — парень скачет с мысли на мысль, абсолютно не следя за тем, что говорит, — так вот, где я… В баре я! «Про-вин-ци-я», — чеканит название по слогам, — у меня тут друг работает… Друг… У меня много друзей, хотя двое меня сейчас кинули и решили уединиться… Я тоже хочу с кем-то уединиться… С вами хочу… Знаете, тут музыка такая… — и он замолкает на мгновение, словно предоставляя учителю возможность послушать музыку, что доносилась из помещения. — Эй, ты! — ударяется в спину, а затем Пашу грубо разворачивают чьи-то руки. Перед ним оказывается тот самый парень, которого он толкнул в баре, в компании еще двух ребят. Все трое выглядели озлобленно. — Извините, — произносит Пестель в голосовое, не спуская взгляд с парня, что к нему обращался, — тут какие-то пидоры решили, что могут ко мне доебаться, знаете ли… — Слышь, щас допиздишься, — громче говорит первый парень, угрожающе сжимая кулаки. — Да иди ты… — Паша договорить не успевает, его прерывает сильный удар в челюсть. Телефон падает из рук, и парень хватается за ушибленное место, — ты че, сука… В этот момент в дело вступают двое других, и Пестель все-таки не удерживается на ногах. Он валится на тротуар, и в ход уже идут ноги. Паша хочет отбиться, но его движения вялые и слабые из-за большого количества выпитого алкоголя. Он зло ругается, шипит от боли и пытается закрыться от нескончаемых ударов. И где блядские Миша и Сережа, когда они так нужны?.. Паша не может сказать точно, сколько прошло времени до тех пор, когда из-за поворота вырулила черная, тонированная машина, и ее водитель, сигналя во всю, понесся в центр драки. Он тормозит в самый последний момент, тормоза визжат страшно, от чего зачинщики пугаются и отступают от Пестеля. Из машины стремительно выскакивает мужчина и что-то яростно вопит парням, Паша разобрать не может. В итоге те примирительно поднимают руки, бросают «Уходим, уходим!» и спешат поскорее свалить. Тут неожиданный спаситель склоняется над лежащим Пашей, и парень, словно в тумане, видит обеспокоенные голубые глаза. — Ника… — тихо шепчет он, когда злой и взволнованный Романов рывком поднимает и тащит его в свою машину. Пашу усаживают на пассажирское кресло, учитель достает аптечку и начинает обрабатывать многочисленные кровоточащие раны. — Я даже спрашивать не буду, какого черта тут произошло, — бросает Романов, смазывая перекисью ссадину над скулой. Паша сдавленно охает. Гнев в глазах учителя сменяется на волнение: — Больно? — и не ожидая ответа, осторожно склоняется и слегка дует на рану. Паша забывает как дышать. Его взгляд цепляется за открывшуюся тонкую шею, за выглядывающую из-под ворота домашней футболки ключицу. Весь вид историка поражает своей небрежностью и красотой. Боль внезапно отходит на второй план, остаются лишь мраморная кожа и напряженная шея. — Вы меня спасли, — тихо произносит Паша, когда Романов переходит к следующей ранке. И, не говоря ни слова больше, со вздохом утыкается в шею учителя, вдыхая его аромат. Дорогой одеколон кружит голову и пьянит в разы сильнее, чем алкоголь, поэтому Паша расслабляется, лишь пальцы сжимают хлопковую ткань учительской футболки. Романов не отстраняется.***
Голова болит нещадно. Паша уже пятнадцать минут гипнотизирует листок с заданиями и грызёт ручку. Повторять внутреннюю политику Хрущева он вчера был не в состоянии. Как и в принципе думать о чём-то кроме теплых объятий Романова. То невероятное ощущение его близости настолько поразило Пашу, что он каждую секунду пытался воскресить в своей памяти прикосновения его теплых рук. Какой тут Хрущев? Внезапно Пестель вспоминает, что завалить ему этот тест нельзя от слова «совсем». Отец ему вполне доходчиво объяснил, что если он хоть одну двойку принесет, то никакой пощады уже не будет. Паша повертел головой. Миша, сидевший теперь с Сережей, откровенно забил на самостоятельную, предпочитая ей изучение профиля Муравьева-Апостола, который, кстати, тоже ни черта не делал. Далее взгляд Пестеля упал на Кондратия, который сосредоточенно что-то писал в тетрадь. — Кондраш… — тихим шепотом зовет Паша, — Кондраша! Но вместо Рылеева на зов парня откликается учитель: — Пестель, еще один звук, и я забираю твою работу, — холодно произносит он, складывая руки на груди. Вот мудила. Паша поражается, как можно быть таким? Они же вчера приклеенные друг к другу сидели, Романов его по волосам гладил, перебирал пряди, а Пестель, кажется, даже признания в любви шептал. Неужели этот историк может вести себя так, будто и не было ничего? Мысль вывести учителя на эмоции появляется сама собой. Паша, наконец, перестает грызть колпачок от ручки и наклоняется над тетрадью. Крупным, округлым почерком он старательно выводит: «за 4 отсосу» А что? Емко. Дерзко. Оригинально. Ему должно понравиться. Тетрадь Паша сдает сразу по звонку, грубо швырнув на учительский стол, и спешит выйти из класса, не глядя на Романова.***
Чем отличался их историк, так это скоростной проверкой тетрадей. Уже на следующей перемене он входит стремительной походкой в класс, отдает Бельской их стопку, чтобы та раздала работы, и коротко бросает: — Пестель, живо за мной. Стоявший в окружении друзей Паша напрягается всем телом. Он чувствует, как кто-то бьет его по плечу, слышит, как все тянут сочувственное «У-у-у…» и видит, как Миша подмигивает ему. Черт бы побрал их вечер откровений. Пестель медленно плетется в кабинет за учителем, затем наблюдает, как тот запирает дверь и проходит в центр класса. Останавливается и скрещивает руки на груди, вопросительно вскидывая бровь. — Ну и что это было? Паша хмыкает и размеренно идет к ряду парт, запрыгивает на первую. Он уже решил для себя, что игру будет вести по правилам Романова. Парень пожимает плечами. — О чем это вы? — играя непонимание, произносит он. — О твоей самостоятельной работе, идиот, — учитель подходит ближе, — какого черта ты там написал? — Вам что-то не понравилось? — невинно спрашивает Паша, склоняя голову вбок. — Почему это должно мне понравиться? — Ну как же, — парень улыбается словно кот чеширский, — вчера мне показалось, что вам все очень даже нравится. Романов стремительно приближается к обнаглевшему ученику, опирается о парту, на которой сидел Пестель, располагая руки с обеих сторон от него. — Чего ты добиваешься? — шипит историк. Паша приближается лицом к лицу Романова. — Я хочу, — шепчет прямо ему в губы, — чтобы вы были честны со мной. Историк рыкает и рывком сокращает между ними расстояние, впечатывается в губы Паши. Руки он со стола перемещает на талию парня, крепко ее сжимая. Романов целует страстно, чувственно, его губы горячие, так сильно контрастируют с ледяными глазами, которые Пестель созерцал каждый день. Паша ждал этого момента так долго, представлял так часто, но реальность все равно оказывается в миллионы раз лучше. Парень руками зарывается в волнистые волосы учителя, сжимает пальцы, оттягивая пряди слегка назад. Романов издает то ли вздох, то ли стон, судорожно водит ладонями по пашиной спине. На секунду он отстраняется: — Хрущева ты мне все равно сдашь, — тихо шепчет он, а губы уже понемногу растягиваются в счастливую улыбку. Паша сцеловывает ее.***
Уже дома окрыленный Пестель, насвистывая какую-то попсовую песню себе под нос, открывает тетрадь по истории, желая увидеть, чем же ответил Романов на его шалость. И не сдерживает лающего смешка, когда под собственной надписью видит оставленную красной ручкой оценку: «4»