Без выхода

      — Я тебе погадаю, — молодая цыганка размешала карты и раскидала их по маленькому столику, давая возможность остальным пассажирам, расположившимся в купе, взглянуть на расклад. — Ты смерти боишься.       Отчего-то цыганская девочка решила погадать маленькой невзрачной девчушке, которая сжавшись в углу нижней койки читала старую потрёпанную книгу. Девчонка, до сего не реагировавшая на прорицательницу, положила книгу на стол, закрыв карты.       — Я не смерти боюсь, а того что за ней. — С девчоночьего лица на цыганку смотрели глаза взрослой женщины.       — Ты только представь — живёшь, радуешься мелочам, горюешь по ним же, детей рожаешь, мужа любишь, по магазинам ходишь, а потом из какого-то ювелирного выскакивает какой-то парень и стреляет. Просто, случайно, без причины нажимает на курок. Попадает в тебя, в мать пятерых детей, собирающую детей в школу. Грудь прошибает болью, да такой, что слезы из глаз рекой, что ноги перестают держать и руки разжимаются, выпуская из сжатых ладоней пакеты с тетрадками и новой формой для дочки первоклашки. И все так чётко становится, парень тот будто перед тобой стоит, глаза его видишь огромные, напуганные и вопль дочки слышишь, да так громко, что глохнешь. Падаешь, но этого уже не чувствуешь, ничего уже не чувствуешь, наверное, это называют болевым шоком. Глаза вроде ещё видят, совсем нечётко, личико дочки размытое, сыновей погодок уже не различаешь, и так хорошо становится легко, забываешь вдруг кто ты и зачем ты здесь. А потом появляется боль, снова звуки, но все вперемешку, хочешь кричать, а даже вздохнуть не можешь, будто густая лава застыла в груди и горле, чувствуешь, как остывает кровь, пропитывающая одежду, как горит рана, как пересыхает во рту, пытаешься сделать вдох, но вместо этого вдруг понимаешь, что все — воздуха для тебя больше нет, чувствуешь последнюю слезу, сбегающую по щеке и жжение в глазах, которые уже не видят.       А потом белый коридор. Длинный-длинный. И свет белый в его конце. Кажется, что идёшь по нему год, а всего-то несколько секунд. Стоит только в свет войти, как сразу появляться картинка — ты лежишь, дочка кричит на всю улицу, сжимая в худенькой ручонке свою страшненькую куклу-монстра, сыновья ошарашенно смотрят друг на друга, а муж стоит перед тобой на коленях и водит кончиками пальцев по лицу, головой качает и повторяет словно заведённый «нет, нет, нет». А ты руки тянешь, тянешь, а дотянуться не можешь, ни до дочкиных светлых волос, ни до мальчишек, которые теперь сидят на асфальте, по которому разливается твоя кровь, ни до мужа, который вглядывается в твои пустые глаза, в которых пытается найти хоть каплю жизни. И так погано становится, хуже просто не вообразить. Тебя для них уже нет, а ты ещё здесь, орёшь, ногами топаешь, в экран с картинкой влезть пытаешься, а все никак. И тебя вдруг окрикивают, поворачиваешься, а там бабка и дед твои стоят, которых ты лет десять назад схоронила, ждут они тебя тут. Улыбаются, радуются, что пришла. Вспоминали, горят, тебя, соскучились. Ты им на экран показываешь и ревёшь сильнее дочки, а им все равно, их за тобой послали, они тебя и уводят. А дальше тебе уже все равно, бабка с дедом что-то болтают, рассказывают, а перед твоими глазами лишь семья с гримасами отчаяния на лицах. И ты вдруг вырываешься, бежишь обратно, спотыкаешься, падаешь, теряешь сознание, потом снова глотку жжёт, как при смерти, а потом ледяной воздух прожигает грудь, и ты орёшь, орёшь, а кто-то радостно смеётся. И вот ты уже снова живёшь, дышишь. И все кажется тебе удивительно простым и понятным, только лицо маленькой светловолосой девочки никак не даёт покоя. Ты растёшь, взрослеешь и случайно узнаешь, что двадцать лет назад у некой Паулы Нельсон умерла мама, её застрелил подросток наркоман, убегавший от своего отца. Ты смотришь на когда-то своё лицо на старой фотографии, на лица взрослых детей и постаревшего мужа, и плачешь, плачешь, потому что ты уже Диана Нельсон, потому что у тебя нет пятерых прекрасных детей, потому что ты не подержишь на руках своих уже родившихся внуков, у тебя новая жизнь, но старая душа, тебе двенадцать лет, но ты точно знаешь, что вчера исполнилось шестьдесят два. И единственное чего ты боишься, что, снова уйдя на тот свет тебя встретит семья этой двенадцатилетней девочки, а не бабка с дедом, с которыми ты вместе будешь ждать свою семью.        Цыганка собрала карты и спрятала их в сумку, на девочку с потрепанной книжкой она больше не смотрела, на неё вообще больше никто не смотрел, ни старик, который ехал отмечать рождение внука, ни молодой человек, прятавший в кармане обручальной кольцо.